История советской литературы. Воспоминания современника - Леонов Борис Андреевич (лучшие книги онлайн TXT) 📗
После непродолжительной паузы Федор Иванович произнес:
— Ну что ж… Я, пожалуй, соглашусь. Хоть в таком виде пусть увидят свет эти дорогие мне строки. А то куда ни ходил, всюду отклоняют, не объясняя почему…
Проводив посетителя, я пошел к главному редактору, чтобы показать ему «плоды» собственного редактирования.
Глянув на стихи, он одобрительно сказал:
— Ну вот, видишь, а ты сомневался. Молодец! Неплохо поработал над текстом. Правда, еще детали не чувствуешь. Но это придет.
— А в каком смысле не чувствую?
— Да вот в строке «Я встретил вас» зачем тут это лишнее слово «встретил»? Просто и проще так: «Я вас — и все»…
100
Михаил Матвеевич Годенко, продолжая свои рассказы-воспоминания из жизни редакции журнала «Октябрь» упомянул имя Елизария Юрьевича Пупко, писавшего под псевдонимом Елизар Мальцев. Его перу принадлежал популярный в пятидесятые годы роман «От всего сердца», о котором позднее автор говорил, как о произведении слабом, лакирующем действительность.
И хотя в последующие годы он вроде бы «исправился» и уже не прибегал к элементам украшательства в романах «Войди в каждый дом», «Белые гуси на белом снегу», они ему известности не добавили.
Так вот Елизарий Юрьевич работал в журнале «Октябрь» заведующим отдела прозы.
И о нем однажды Федор Иванович Панферов, главный редактор, сказал так:
— Елизар, как щенок. Ластится, ластится возле ноги. А потом глядь — его нет, а штанина обосцана…
101
Встретил как-то на Кузнецком мосту возле книжной лавки писателей Владимира Алексеевича Чивилихина. С ним я был знаком давно. Познакомил нас Иван Григорьевич Падерин. К моменту нашего знакомства Владимир Алексеевич был уже автором повести «Про Клаву Иванову», его очерковые книги «Месяц в Кедрограде», «Светлое око Сибири» вызывали в периодике споры по проблемам освоения природы Сибири, рационального хозяйствования на земле. Был он членом редколлегии журнала «Молодая гвардия».
Его адресная любовь к Сибири была естественной. Там он родился. Там, на станции Тайга, прошло его детство. Об этом он не раз рассказывал в своих книгах, включая и наиболее известный роман-эссе «Память», который окончательно утвердил его имя в отечественной литературе…
И вот мы на Кузнецком мосту.
После традиционных вопросов о житье бытье, какие задаются в таких случаях, Владимир Алексеевич вздохнул:
— Вот хочу познакомить тебя с образцом чуткого и доброго отношения русских писателей друг к другу.
Он вытащил из кармана конверт, достал оттуда письмо:
— От Василия Ивановича Белова.
В нем известный автор «Привычного дела» и «Канунов» и книги «Лад» выговаривал Чивилихину за то, что тот почему-то запамятовал о тех кощунственных разрушениях культовых строений, какие происходили в двадцатых годах в большевистской России. Такова-то ваша, мол, память Чивилихин?!
— Но я тоже не остался в долгу, возвращая письмо в конверт и пряча его в карман, говорил Владимир Алексеевич. — Тоже написал ему, что далеко не все ладненько было в русской истории и в русской деревенской жизни, как то выходит у Василия Ивановича Белова. Все-то у него лад да ладушки…
102
Писатель Иван Григорьевич Падерин вошел в литературу сразу же после войны документальным повествованием «На главном направлении». «Записки офицера». В записках он рассказал о своем Соевом пути от Подмосковья и стен Сталинграда до Берлина, где со своим полком штурмовал рейхсканцелярию Гитлера. Позже он переведет документальные свидетельства в художественное полотно романа «Когда цветут камни». Потом у него выйдет еще одна беспощадная в своей искренности книга под названием «Ожоги сердца», в которой он поведает о том, как будучи в Кулунде секретарем райкома комсомола приведет четыреста своих комсомольцев под Москву, где почти все они полягут на поле боя, защищая столицу нашей Родины.
После войны Иван Григорьевич работал спецкором в «Известиях», выступая на страницах газеты с очерками о трудовых подвигах соотечественников, восстанавливающих хозяйство страны, строящих новые заводы, города.
Затем в середине пятидесятых годов оказался в журнале «Октябрь», став заместителем главного редактора Федора Панферова. Первым заместителем был известный автор «Записок следователя» Лев Романович Шейнин. Между ними возник «производственный» конфликт.
Шейнин всячески проталкивал роман одной особы, вроде и Панферова уговорил напечатать его в одном из ближайших номеров. Падерин же был категорически против.
И когда на редколлегии Панферов заявил, что роман будет напечатан, Падерин заявил, что роман печататься не будет, Панферов вскинул глаза на Падерина и спокойно сказал:
— Иван, ты же военный человек. И потому знаешь, что могло бы быть за невыполнение приказа генерала. Я все-таки в редакций генерал.
Падерин встал:
— Так что могло быть?
— Могли и расстрелять, — спокойно сказал Панферов. Иван Григорьевич рванул на себе рубаху:
— Стреляй, сука! Немая сцена.
Падерин бросился к двери, хлопнул ею и поехал к себе в Ховрино, где с семьей снимал комнату…
Прошло часа два.
И вдруг возле дома, где жил Падерин, остановилась машина Панферова. Он приехал к Ивану.
Войдя в комнату сказал:
— Слушай, Ваня, ну погорячились. Мало ли что бывает. Ну хрен с ней, с этой авторшей, ну не будем печатать роман. Поехали на работу.
— А теперь вопрос уже стоит по-другому, Федор Иванович, — сказал Падерин.
— И как же он теперь стоит? — спокойно спросил Федор Иванович.
— Или я, или Шейнин.
— Ну, если так, — Панферов поднялся, развел руками, — ты уж извини…
И уехал.
103
В Доме литераторов за столиком в буфете сидела солидная писательская компания. Обсуждали какие-то творческие дела.
И вдруг кто-то вспомнил, как братья Васильевы, которые братьями-то и не были, просто однофамильцы, на вопрос, что они сейчас снимают, ответили:
— Да очередную бодягу из гражданской войны.
Этой «бодягой» оказалась лента «Чапаев».
И тут кто-то из застольщиков спросил:
— Кстати, а как вы относитесь к сцене, когда Анка косит пулеметом капельцев?
Михаил Семенович Бубеннов тут же откликнулся:
— Я радуюсь.
— А я плачу, — сказал Солоухин.
— Почему?
— Лермонтовых убивают…
104
Встретил как-то Николая Константиновича Старшинова, который возвращался с поэтического вечера в Лужниках. На вопрос, как прошел вечер, отозвался:
— Нормально. Хотя расскажу тебе эпизод. Выступал Андрей Вознесеснский и с надрывом голосовых связок бросал в зал:
Ботинки черные…
Сидевший рядом со мной Владимир Соколов, вроде бы ни к кому не обращаясь, произнес:
— Ну, черные ботинки… И что? Чего кричать-то?!..
