Спасибо, сердце! - Утесов Леонид (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Мне удалось уговорить городского раввина повенчать нас. Ах! Какая это была свадьба!
Начну с того, что у меня было всего пять рублей. Я взял свою незаконную жену под руку, и мы всем семейством — как вы понимаете, нас было уже почти трое — отправились в синагогу. Я был счастлив, но предвидел во время венчания различные затруднения.
Во-первых, требовалось золотое кольцо. Хорошо еще, что по еврейским обычаям нужно только одно. Кольцо у меня было. Медное. Позолоченное. Но нужны еще десять свидетелей. А где их взять? Никто из родственников и знакомых ничего не должен был знать. Меня выручил синагогальный служка. В последний момент он выскочил на улицу, где обычно кучками стояли биндюжники — это была их синагога, — и крикнул:
— Евреи, нужен минен! [Минен — обрядовое число свидетелей на свадьбе.] По двадцать копеек на брата.
Они вошли в синагогу, огромные, бородатые, широкоплечие гиганты. Они были серьезны и величественны. От них пахло дегтем и водкой.
Раввин был импозантен не менее любого биндюжника — с длинной седой бородой, в бобровой шапке и шубе с бобровым воротником (была зима, но синагогу по случаю войны не топили).
А невеста была маленькая, да и жених небольшой — мы стояли в их окружении, как Мальчик-с-пальчик и Дюймовочка. Над нашими головами развернули шатер, и раввин глубоким, торжественным басом спросил:
— Где кольцо?
Я подал ему мое поверхностно золотое кольцо, он подозрительно взглянул на него:
— Золотое?
— Конечно! — нагловато ответил я.
— А где же проба?
— Оно заказное, — соврал я, не моргнув глазом.
Он иронически улыбнулся, сделал вид, что поверил. И приступил к обряду надевания кольца на палец невесты, произнося при этом ритуальные древнееврейские слова, которые я, как попугай, повторял за ним, ни одного не понимая.
Я надел кольцо на палец Леночки, раввин пожелал нам счастливой жизни.
Я отдал служке два рубля, и он роздал по двадцать копеек биндюжникам. Рубль, он сказал, надо дать раввину на извозчика. Рубль я дал ему самому за блестящую организацию моей свадьбы. И у меня осталось капиталу на ближайшую семейную жизнь ровно один рубль.
Взяв теперь уже мою законную жену под руку, я вывел ее из синагоги и пригрозил:
— Теперь ты от меня никогда не сможешь уйти — у тебя нет своего паспорта. Ты будешь прописана в моем.
Она была послушная жена и не уходила от меня сорок девять лет. Не знаю, что бы я делал без нее…
А война шла. Люди уходили на фронт. Многие не возвращались. Некоторые возвращались искалеченные. Призвали в армию и меня.
Читатель, если тебе не довелось служить в то время, ты не знаешь, что такое старая царская армия. Что такое унизительное положение солдата, пренебрежительное отношение офицера и затаенная взаимная вражда. Ты не знаешь и самого страшного для солдата — фельдфебеля. Самое страшное — это маленький человек, жаждущий большой власти.
Над нами был поставлен Назаренко.
Назаренко еще не «ваше благородие», он еще только «господин подпрапорщик», но лучше уж иметь дело с «вашим превосходительством», чем с ним.
Был он простым солдатом, остался на сверхсрочной и дослужился до фельдфебеля. Погон не золотой. Характер железный. Службу несет рьяно и жмет, как полагается.
Матерщины хватит не только на роту, а и на целую дивизию. Руки все время в движении и ищут, куда бы ткнуть кулаком.
Фельдфебель старателен. Его благополучие зависит от количества наскоро обученных солдат. Чем больше обучит, тем дольше просидит в тылу. Солдатской «науке» полагается пять недель — и пошел в маршевую роту, в окопы, «грязь месить, вшей кормить».
Разные солдаты приходят в запасной полк. Приходит и неграмотный, приходит и не знающий русского языка. Война.
Система обучения у Назаренко «верная». На строевых занятиях он гуляет по плацу и наблюдает.
— Ну, как идет? — спрашивает Назаренко.
— Плохо, господин подпрапорщик, — отвечаю я. — Они по-русски не понимают, я не виноват.
— А я вас и не виноватю. — Не знаю, почему, но мне Назаренко говорит «вы». Всем остальным он тыкает.
— Да я бьюсь с ними, а они не понимают, что «налево», что «направо».
— А ну-ка, дайте команду.
— На-пра-а-а-гоп, — командую я.
Отделение поворачивается налево.
— Ну вот видите, господин подпрапорщик.
— Видю. Эх, артист, артист, — презрительно говорит он. Он подходит к правофланговому, берет его за правое ухо и начинает это ухо вертеть с ожесточением, приговаривая:
— Это правое, это правое, правое, сюды вертайся, направо сюды.
Ухо делается кумачовым, под мочкой показывается капля крови. Назаренко с улыбкой отходит в сторону, закладывает большие пальцы обеих рук за пояс, резким движением оправляет гимнастерку и командует:
— На-пра-а-а-гоп!
Отделение поворачивается направо.
— Вот и уся наука. Понятно?
Бывают случаи, когда Назаренко проявляет гуманизм и своеобразную заботу о человеке. Это когда его хотят угостить и посылают кого-нибудь из солдат за водкой. Тут он обычно говорит:
— Дайти сразу на две бутылки, чтобы не гонять человека два раза.
По воскресеньям занятия не проводятся, и солдаты отдыхают. Чудесный день. Можно лежать на койке, расстегнув пояс, болтать с соседом, говорить о доме, о своих тяжелых крестьянских заботах, мечтать о возвращении домой, если «богу будет угодно». Но Назаренко знает, как надо проводить воспитательную работу. Сегодня в полку спектакль. Идет пьеса «Подвиг Василия Рябого». Назаренко идет по проходу между коек. В руке у него ремень. Он хлещет им направо и налево, приговаривая:
— Подымайся у теятры, у теятры подымайся!
— Эх, туды твою… — ворчат солдаты. — Ни минуты спокою! То на занятия, то у церкву, то у теятры.
В театре они сидят мрачно. Мысли не здесь… там, далеко… дома.
Назаренко ходит между рядами и спрашивает:
— Нравица?
— Терпим, — отвечают солдаты.
Живет Назаренко при роте. Если подняться по лестнице на второй этаж, то налево огромное помещение роты, уставленное койками, направо — квартира Назаренко. Квартирка в три комнатки, из коих одна — кабинет ротного командира.
Что хорошего есть у Назаренко — так это его жена Оксана. До чего же хороша! Высока, фигурна. Прямой пробор разделяет черные волосы. Они зачесаны на уши и стянуты в крепкий узел на затылке. Глаза карие, а белки отливают синевой. Чудной формы нос и рот с жемчужными зубами. Писаная красавица, честное слово. И как это она пошла за Назаренко — кургузого, белесого, гнилозубого? И разговаривает он с ней, как с солдатом:
— Чего тебе издеся надо? А ну, марш отседова!
Она покорно уходит, стыдливо наклонив свою чудесную головку.
— Господин подпрапорщик, — говорю я, — дозвольте уволиться в город.
— А шо вы там не видали, шо у вас тут работы нема? Узяли бы отделение на ружейные приемы.
