Третий звонок - Козаков Михаил Михайлович (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Я часто беседую с друзьями-ватиками, и что бы они ни говорили, ни рассказывали, хорошее или дурное о стране исхода или о стране, где мы живем, я чувствую всю правоту слов Бенедикта Сарнова. За последний год мы пару раз сиживали с моим старым другом и замечательным писателем Васей Аксеновым за чашкой кофе в Тель-Авиве, а потом в московском баре, где потягивали вино.
– Знаешь, Миша, – говорил мне американский ватик Вася. – Сижу в Вашингтоне, в моем профессорском доме, и считаю дни до отпуска, когда опять поеду в Россию. Приезжаю сюда – а потом думаю: ну чего я здесь, собственно, делаю? Пора обратно.
В Америке художественной интеллигенции поболее. И повесомее, чем в Израиле, не числом – уровнем. Бродский, Аксенов, Коржавин, Лосев, другие. Сергей Довлатов много лет там прожил. Писатель целительный, исцеляющий. Я только раз видел его, случайно, на радио «Свобода». Он мне опохмелиться дал. А я, признаюсь, тогда, в 89-м году, к своему стыду, еще строчки его не читал. Знал бы, с кем говорю, – большой запой мог случиться.
У нас на Израильщине русскоязычных писателей много – литературы нет. Почти нет. Дина Рубина хорошо пишет, иногда даже очень хорошо, об Израиле лучше многих – на мой взгляд, лучше всех. Есть и другие хорошие писатели и поэты, есть литературоведы, есть все. Даже союз русскоязычных писателей есть. Но литературы нет. Пока нет. Будет ли?
Газет много, даже слишком. Тонны газет. «Газетных тонн глотатели» – деньги платят? Чего же не открыть еще одну? Пишут туда все кому не лень. Как? Думают, что по-русски. Что пишут? А что угодно. Про театр тоже. Я читать перестал. Даже когда хвалят. Когда ругают – тем паче. Как-то прочитал, что Самойлов – не поэт, фикция, Бродский – «настоящий царь Мидас, до чего бы он ни дотрагивался, все обращается в банальность», Лев Толстой тоже где-то что-то не так и не то сказал. Скучно.
У русскоязычной израильской газеты, как когда-то у «Правды», есть одно несомненное достоинство: более пяти минут она у тебя не отнимет. Есть и другое достоинство: стоит недорого. Иногда что-то перепечатывают стоящее из Москвы, иногда даже интересное. Но редко. Может, и там, в Москве, писать разучились или здешние отбирают по собственному вкусу?
Газетчик-ватик учит нас, «колбасников», жить, поучает, наставляет. Словом, вымещает свои комплексы. В России он ничего из себя не представлял, о нем никто там не слышал и никогда бы не услышал, а здесь он – кум королю, брат министру.
А уж как любят иностранные слова! Чем слово трудней, заковыристей, труднопроизносимей – в статью. Ученость показать, эрудицией блеснуть – самое милое дело. Смесь французского с нижегородским.
Зритель в России на рецензии никакого внимания не обращает, сбор от этого не зависит. Между прочим, то же самое происходит на израильском рынке, мнение прессы о спектакле почти ни на что не влияет. Слух – много важнее. Это не Америка, где разгромная статья в «Нью-Йорк таймс» может уничтожить спектакль, раздеть продюсера догола. Уровень критики в Израиле, судя по рассказам моих коллег по Камерному, тоже невысок и в театральном мире мало что значит. Понятие «актер – властитель дум» в том смысле, каким это было, скажем, в России качаловского времени, – не знакомо ни израильскому зрителю, ни самим актерам. Театр не играет роль кафедры и никак не влияет на общественный процесс. Настоящей актерской карьеры в Израиле сделать нельзя. Здесь можно стать очень популярным, даже любимым, но вот что поразительно: Арик Айнштейн, например, обаятельный актер кино и телевидения, шансонье, которого любят не только взрослые, но и дети (Арик сделал замечательную кассету для ребятишек, которая есть в каждом доме), может сидеть в кафе, где полно народу, и никто не только не бросится к нему за автографом, а просто не обратит на него внимания.
Я сам не раз наблюдал такое; идет по улице самая популярная ведущая детского канала по имени Михаль – мой сынок Мишка балдеет: «Папа, папа, смотри, Михаль, подойдем к ней!» А израильтяне, у которых телеведущая Михаль в гостях с утра до ночи, идут себе мимо.
Наверное, поэтому мои коллеги по Камерному, видя внимание, которым меня балуют наши русские: цветы, автографы, в общем, все то, к чему мы привыкли дома, недоумевают и, может быть, втайне завидуют. Нам странно одно, им – другое. Они поражаются, когда я им рассказываю о моей «Русской антрепризе» в Израиле. «И что, ходят? – спрашивают. – И сколько? Пятьсот мест – и полно? И сколько раз вы играете спектакль? Сорок? Ты счастливый человек! Хороший заработок!»
Если бы они для интереса заглянули на концерт Аллы Пугачевой, когда она поет у них под носом в самом центре Тель-Авива, в филармоническом зале на две с лишним тысячи мест… Не заглянут. Нелюбопытны. Они и спектакли друг друга почти не смотрят. Разумеется, из каждого правила есть исключения. Однако когда мы с Ириной Селезневой играли «Любовника» на иврите (я повторяю: на иврите!) в помещении Камерного театра, ни один актер Камерного не заглянул в Малый зал. Даже из любопытства. Чем это объяснить? Пренебрежением, нелюбовью к нам? Нет! Нелюбопытны.
Я пытаюсь поставить себя на их место. Предположим, что в «Современнике» или на Малой Бронной два недавних эмигранта из Испании вознамерились бы в моем театре сыграть на русском языке пьесу на двоих. При этом я слышал бы, что у себя в Испании они считались хорошими актерами. Так неужели я не нашел бы времени, ну хотя бы просто из любопытства, посмотреть на этих наглецов, осмелившихся играть у меня в стране на моем языке?!
Сначала меня такое отношение поражало, даже обижало, потом понял – обижаться не стоит, – менталитет такой. Не у всех, конечно, некоторые мои израильские студенты (я преподаю в театральной школе Нисана Натива) читают Станиславского, Толстого на иврите, смотрят спектакли «Гешера», но студенты – они на то и студенты, это нечто другое. Посмотрим на них, когда станут актерами. Однако на студенческие спектакли актеры, выпускники Нисана, приходят. Традиция. Приходят и главные режиссеры смотреть молодежь: был и Евгений Арье. Две мои студентки теперь в его «Гешере» работают.
Преподавание актерского мастерства на иврите – это моя гордость, главное достижение здесь, в Израиле. В этом нет и тени компромисса. Я на своем, все еще плохом иврите («моя-твоя пошла») объясняю им довольно сложные вещи. Они, судя по всему, меня понимают. Я очень хочу отдать, объяснить, а они – понять, взять. Затем они уже на своем родном языке воплощают наш общий замысел. Это имеет успех у израильтян, а главное – в них что-то останется, я надеюсь.
Как и все молодые, они очень трогательно относятся к пожилому педагогу из России. Когда я заболел и лежал в больнице, они каждый день меня навещали. Когда я уезжал ненадолго в Россию – они просили меня не остаться там навсегда и радостно встретили по возвращении.
Многолетний хозяин студии, режиссер и педагог Нисан Натив (студия – его детище), – редкий тип педагога – фанатика своего дела. Нисан замечательно владеет многими европейскими языками, когда-то учился и работал во Франции. Чехов и Гоголь – его слабость, все ученики его студии проходят через «Чайку» и «Ревизора», играют сцены из этих пьес – это закон. Именно Нисан буквально уговорил меня преподавать. Из-за недостаточного владения ивритом я жутко сопротивлялся. Нисан во всем идет мне навстречу, во всем меня поддерживает, он платит мне, как педагогу высшей категории, он согласился на ранее невиданное здесь – разрешил мне целиком поставить «Чайку», пьесу его любимого Чехова. Если я решусь ставить «Ревизора», он пойдет даже на это. Я могу обратиться к Нисану по любому делу, попросить о любой помощи, не сомневаясь, что этот очень пожилой человек с безупречными манерами, педант и сухарь, как говорят про него студенты, сделает для меня все от него зависящее.
Каждое утро в одно и то же время он завтракает в кафе Дица, читает газеты. Кафе расположено в центре Тель-Авива, как раз напротив Камерного театра. Там очень вкусный кофе и очень низкие цены. Это что-то вроде актерского клуба. Там назначаются деловые встречи с журналистами и телевизионщиками. Там можно, взяв чашечку кофе, сидеть целый день и учить роль или писать статью – никто не помешает. Кафе открывается очень рано, но рано же и закрывается: после спектакля выпить свои сто граммов туда, к сожалению, не зайдешь.
