Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Бернс Джеймс Макгрегор (прочитать книгу txt) 📗
«Трагедия Вильсона»... Кто-то сказал, что это просто личная трагедия человека и кратковременная трагедия для страны и мира; что пророческие предостережения великого крестоносца позднее оправдались в драматической форме крушением равновесия сил в мире; что сам провал Вильсона сделал возможным обязательство США по созданию новой международной организации. Рузвельт не подходил под эту точку зрения. Он не желал быть мучеником, быть посмертно оправданным грядущим поколением. Верил в эффективность политических маневров на широком и ограниченном фронтах. Оказывал давление в решении одних вопросов и отступал в других; выжидал; предпринимал дерзкие действия, лишь когда им обеспечена солидная поддержка, так что один толчок — возможно, символичный толчок типа выступления с речью — настраивал в его пользу прессу, общественное мнение, конгресс, администрацию, зарубежных политиков и правительства. Всего он мог добиваться лишь с позиции силы, с высоты своей президентской власти. Для достижения власти необходимо победить на выборах, а для победы на выборах необходимо все время уступать требованиям целесообразности и поступаться своими идеалами.
В международном плане эта стратегия требовала от Рузвельта не только мобилизации своих способностей и прагматизма, но также готовности к компромиссам с деятелями и силами, враждебными идеалам Эндикота Пибоди и Вудро Вильсона. Отчетливо сознавая все последствия и даже с бравадой он совершал «прогулки с дьяволом», когда общался с деятелями крайне левого или крайне правого толка, вступал в сделки с Дарланом и Бадольо, терпел Франко, делал уступки Сталину. Тем не менее это сознательное, хотя и эпизодическое общение с сатаной совершал солдат-христианин, боровшийся за утверждение принципов свободы и демократии, которые он провозглашал с непревзойденным красноречием и настойчивостью.
Был ли он искренен? Такие сомнения высказывали враги Рузвельта. Они считали его идеализм просто уловкой с целью одурачить американцев или их союзников, увековечить свою власть или добиться других корыстных целей. Однако ясно, что Рузвельт был искренен, если измерять его искренность твердостью личных убеждений, коренящейся в идеологических обязательствах.
— Да, иногда он стремился выглядеть жестким, циничным и дерзким, но это всего лишь актерская игра на пресс-конференциях, — говорил Гопкинс Шервуду. — Президент хочет внушить парням, что он крутой. Может, он временами дурачит некоторых, но не позволяй себе обманываться этим или использовать это в своих целях. Ты видишь настоящего Рузвельта, когда он предлагает нечто вроде «четырех свобод». И не думай, что это просто фразы. Он верит в них...
Подобно Линкольну и Вильсону, Рузвельт боролся за свои идеалы до самой смерти. Возможно, все было бы более драматичным, если бы он пал от руки убийцы или получил сердечный удар во время выступления с речью. Но его решения о помощи Англии и СССР; смелая позиция перед выборами 1944 года в отношении сената, располагавшего всеми полномочиями для навязывания своих решений планировавшемуся Совету Объединенных Наций; продолжительные, утомительные поездки в Тегеран и Ялту; настойчивые усилия добиться личного расположения Сталина; готовность не считаться с риском в своем убеждении, что США и СССР смогут сотрудничать в послевоенном мире, — все это свидетельствовало о глубине его убеждений.
Однако он с равным убеждением верил, что первейший его долг — защита национальных интересов страны, забота о молодежи, возможно скорая победа в войне и процветание послевоенной экономики. С неистощимым оптимизмом он верил в свою способность одновременно решать глобальные задачи и реализовывать «реальную политику». Пытаясь добиться дружбы и доверия СССР, одновременно стремился сохранить американские жизни, соглашаясь отсрочить десантную операцию через пролив и обрекая Красную армию на новые жертвы. Ценил дух братского сотрудничества ученых разных стран до самой смерти, даже при том, что держал в секрете от русских информацию об атомных разработках. Хотел объединить в прогрессивной партии либеральных демократов и республиканцев-интернационалистов, но никогда не прилагал энергии и не шел на риск, необходимый в этом деле. Жаждал помочь индийцам и другим азиатским народам добиться независимости, но без риска разорвать союз с Великобританией и другими атлантическими державами, имеющими колониальные владения в Азии. Горячо надеялся на создание «Большой четверки» путем включения в нее сильного, единого и демократического Китая, но отказался предоставить Чунцину военную помощь и оказать политическое давление с целью прекратить загнивание режима. Кроме того, стремился к созданию сильной послевоенной международной организации, но не осмелился поступиться правом вето своей страны в вопросе миротворчества. В практическом смысле был более привержен миротворческой миссии великих держав, «Большой четверки», чем сообществу стран, действующему во благо всего человечества.
«Я мечтатель, но в то же время чрезвычайно практичный человек», — писал Рузвельт Сматсу во время войны. Его мечты и практичность достойны восхищения. Проблема состояла в их взаимосвязи. Рузвельту не удалось выработать промежуточные цели и средства для решения своих задач. Из-за отсутствия веры в долгосрочное планирование, предпочтения краткосрочных задач долгосрочным и всегда из-за наличия практического опыта и темперамента он игнорировал структуру действия — полный набор взаимосвязанных средств политического, экономического, психологического и военного порядка, — необходимую для осуществления своих первоочередных целей.
Таким образом, чем больше он провозглашал свои возвышенные цели и прибегал на практике к ограниченным средствам, тем более выражал и поощрял традицию американской демократии «надеяться на Бога, но держать порох сухим» и тем больше увеличивал разрыв между ожиданиями общественности и действительными возможностями. Это расхождение целей и средств не только вело к крушению надежд, утрате иллюзий и цинизму внутри страны, но также сеяло семена холодной войны во время Второй мировой войны, поскольку Кремль сравнивал риторику Рузвельта, направленную на укрепление коалиции, с его стратегией «приоритет Атлантики» и ошибочно предполагал, что здесь буржуазный заговор с целью подрыва советского коммунизма. Индийцы и китайцы сравнивали выпады Рузвельта против колониализма с его обусловленными войной уступками колониальным державам и приходили к ошибочному выводу, что президент остается в душе империалистом и к тому же лицемером.
Критики обвиняли Рузвельта в наивности, некомпетентности, дилетантизме во внешнеполитических вопросах. Этот деятель, одолевший всех своих внутренних врагов и большинство внешних, действительно не без греха. Главное затруднение представляет не оценка того, кем он был, — здесь уместно шекспировское определение всех недостатков, пороков, жестокости и сложности человека, — но того, кем мог стать. Последние слова, которые он записал накануне смерти, — самые правдивые слова. Ему присуща твердая и деятельная вера, огромная и непостижимая вера в человеческое взаимопонимание, доверие и любовь. Он мог утверждать вслед за Рейнголдом Нибуром, что любовь остается законом жизни даже тогда, когда люди не живут по законам любви.
Поезд прибыл на станцию Пенсильвания; сумрак еще не рассеялся. По Нью-Йорку ползли слухи, что одновременно с Рузвельтом умер то ли Джек Демпси, то ли Фрэнк Синатра, то ли еще какая-то знаменитость. Во время панихиды по покойному Рузвельту в Белом доме телетайпы прекратили отбивать новости, замолчало радио, остановились электрички метро, полиция заставила замереть уличное движение. В Карнеги-Холл Бостонский симфонический оркестр под управлением Сергея Куссевицкого играл Героическую симфонию Бетховена. Поезд Рузвельта сделал короткую остановку на путях депо Мотт-Хэйвен в Бронксе, затем двинулся через Чертовы ворота к железнодорожным линиям Нью-Йоркского централа на восточном берегу Гудзона. Этим маршрутом раньше часто пользовался Рузвельт.
Газеты продолжали сообщать о реакции людей на смерть Рузвельта в разных странах мира — о душевном потрясении, которое она вызвала, о нежелании поверить в кончину американского президента, о страхе и смятении умов. Среди этих настроений преобладало чувство горечи в связи с утратой друга. В Москве приспущены флаги. Советские газеты, обычно публиковавшие зарубежные новости на последних страницах, поместили сообщения о смерти Рузвельта и его фотографию на первых полосах. Основной темой передовиц стала дружба с Соединенными Штатами. На улицах немало русских плакали. Секретариат Букингемского дворца вопреки традиции распространил циркуляр о кончине главы государства, не имеющего родственных связей с британской монаршей семьей. Рузвельту это понравилось бы. Кули в Чунцине, прочитав настенную газету, еще не просохшую от блестящих черных чернил, шел дальше, бормоча под нос:
