Всё, что осталось (Записки патологоанатома и судебного антрополога) - Блэк Сью (читать книги без регистрации .TXT) 📗
Мой отец умер от старости. В прошлые века причину его смерти в официальных документах отразили бы более поэтически, но с нашим избитым медицинским словарем ее приписали, как обычно у стариков, острому инсульту, сердечно-сосудистым нарушениям и деменции. Я сидела с ним рядом — никакого инсульта не было. Пожалуй, нарушения в работе сердечно-сосудистой системы действительно имелись (чего следует ожидать в его возрасте), но деменция, насколько мне известно, сама по себе никого не убивала. Просто пришло его время, и он с этим согласился.
Тем не менее я всегда считала, что болезнь Альцгеймера это очень нелегкий путь к концу. Длинный период угасания оказался очень тяжелым и для нас, и, могу предположить, для него, если временами он все-таки приходил в себя и сознавал, что с ним происходит. Мы словно начали с ним прощаться еще за два года до смерти, когда постепенно стали терять того человека, которого знали всегда. Но, в конце концов, он умер хорошей смертью, хоть она и заставила себя долго ждать. Когда настал момент, он отвернулся к стене и упокоился с миром, в присутствии тех, кто его любил. Чего еще может человек для себя пожелать?
Глава 5
Прах к праху
«Жизнь измеряется не ее продолжительностью, а ее наполненностью»
Способы поддержать и утешить умирающего в разных странах и культурах, по сути, мало отличаются друг от друга, чего нельзя сказать о похоронах. Но, будь то буддийские похороны в горах Тибета — где тело, чтобы оно возвратилось в землю, разрубают на куски и оставляют на вершине, — пестрые шумные процессии с джазовым оркестром в Новом Орлеане, или наши помпезные британские церемонии, их главная задача всегда заключается в том, чтобы у скорбящих появилась некая успокаивающая модель поведения, которой можно следовать в трудный час. Такие церемонии очень важны не только потому, что позволяют семье и друзьям проститься с усопшим, но и потому, что приносят скорбящим утешение, задавая шаблон, с помощью которого они трансформируют свое горе в ритуал, открыто демонстрируя его или, наоборот, маскируя.
Горькая правда заключается в том, что скорбь не проходит никогда. Американский психоаналитик Лоис Тонкин говорит, что утрату невозможно «преодолеть», и это ощущение совсем не обязательно ослабевает со временем. Утрата остается с нами, и мы просто продолжаем жить, приспосабливаясь к ней, задвигая в глубины сознания. Поэтому постепенно она начинает казаться более отдаленной, и у нас получается с ней справляться, но полностью от чувства утраты избавиться нельзя.
Теория горя, разработанная в 1990-х голландскими учеными Маргарет Струб и Хэнком Шут, утверждает, что это чувство развивается по двум путям, между которыми выбирает человек. Их «двоичная» модель горя выделяет «ориентацию на утрату», когда мы фокусируемся на своих переживаниях, и «ориентацию на восстановление», когда мы стараемся находить для себя деятельность, которая временно нас отвлекает. Мы можем надеяться только на то, что приступы острого горя со временем станут более редкими. Однако каждый переживает утрату по-своему, и тут нет никаких временных рамок.
Похороны близкого человека — лишь один из первых шагов на этом пути. В Великобритании большинство траурных ритуалов всегда было связано с христианской религией, но теперь, когда в нашей стране соседствуют разные культуры, а общество становится все более светским, умножаются и варианты проводов покойного. В целом мы стали менее религиозны: теперь больницы переполнены теми, кто требует их лечить, а церкви пустеют, покинутые теми, кто готов был полагаться на свою веру. В прошлом мы смирялись со смертельным диагнозом и обращались к церкви за спасением души; теперь же мы рыщем по интернету в поисках хоть какого-то, пусть ненадежного, способа еще немного продлить себе жизнь.
Торжественность, чинность и церемонность, окружавшие раньше смерть, по мере секуляризации общества постепенно отступают. Давно миновали времена профессиональных плакальщиков, траурных украшений, популярных в средние века и в викторианскую эпоху (кстати, у меня их целая коллекция), канула в лету традиция снимать шапку при виде похоронного кортежа, этого memento mori, который всегда навевал на меня священный трепет. Церковные гимны уступают место Фрэнку Синатре и Джеймсу Бланту. Недавно к нам на кафедру анатомии обратился некий джентльмен, интересовавшийся, сможем ли мы забальзамировать его тело, чтобы его похоронили так, как он хочет — сидящим на своем Харлей-Дэвидсоне. Это, видите ли, единственный способ обеспечить трупу необходимую устойчивость. При всей своей изобретательности он явно был сумасшедшим — нам пришлось ему отказать.
Я определенно родилась не в том веке. Я предпочитаю традиционные проводы с похоронной процессией, как в лондонском Ист-Энде, с черным лаковым катафалком, который везут черные лошади с плюмажами на головах, а впереди идет распорядитель в цилиндре, задавая необходимый торжественный темп. От таких величественных шествий у меня мурашки бегут по спине.
Еще я люблю красивые кладбища: они всегда очень мирные и гостеприимные, особенно если находятся в центре города, где само расположение указывает на их важность для местной общины. Мы с бабушкой частенько устраивали пикники на кладбище Томнахурч (отец его всегда называл «мертвым центром Инвернесса»), когда летом ходили навещать могилу ее мужа, а Том школьником бегал там по дорожкам, тренируясь к соревнованиям по регби. Сейчас многие такие кладбища заброшены и постепенно приходят в упадок — возможно, со временем их вообще заменят электронные могилы, где родные и друзья будут выкладывать фотографии покойных. Отнюдь не то же самое, на мой взгляд.
Старея, мы посещаем похороны все чаще и начинаем замечать новые тренды: старые традиции отмирают, уступая место тем, которые мы считаем более современными. Конечно, исчезновение некоторых старинных обычаев вызывает сожаления, но, должна признать, во многих аспектах свобода, которой мы теперь обладаем при выборе сценария церемонии, позволяет более точно отразить в ней личность, ценности и убеждения покойного, что, безусловно, является положительным моментом. И пускай траурные ритуалы сейчас стали короче и проходят не так публично, скорбь остается прежней. Если выполнена главная задача — утешить скорбящих и почтить память покойного, — то кто мы такие, чтобы судить, как надо было сделать правильно? Точно так же и традиции остаются в силе для тех, кому приносят утешение.
Для проведения похорон следует предпринять столько разных действий, что порой задаешься вопросом, не придумано ли это все намеренно, чтобы отвлечь тебя от горя. Помимо регистрации смерти, переговоров с похоронным агентом, получения копии свидетельства о смерти и публикации объявления в газетах, приходится принимать еще массу решений. Похороны обоих моих родителей проходили в часовне при крематории: для них надо было выбрать цветы и музыкальное сопровождение, а также набросать прощальную речь, которую зачитывал служащий. Нужны ли нам машины, и если да, то сколько? Какой выбрать гроб (мой отец про свой наверняка сказал бы, что сжигал и получше — смешно, ведь именно это мы и собирались с ним сделать), где устроить поминальный банкет и откуда заказать угощение, как оповестить всех, кто хотел бы прийти? В Шотландии, где не тянут долго между смертью и похоронами, такая лихорадочная активность быстро выявляет в людях и все хорошее, и все дурное. Масса происшествий, связанных с похоронами, становится потом семейным фольклором.
Мой отец много лет служил в церкви органистом, и я знала, какую музыку он хотел бы слышать на своих похоронах, а какую — совершенно точно нет. Однако, как бы я не стремилась сделать все так, как ему бы понравилось, я не могла избавиться от мысли, что стараюсь ему угодить, когда он единственный не будет присутствовать на церемонии в этот день.
Каждую субботу отец, дождавшись вечера, отправлялся в церковь, чтобы поупражняться перед воскресной службой. Иногда я ходила вместе с ним и сидела в первом ряду, слушая его прекрасную игру на церковном органе. Он частенько исполнял «In the Mood» Глена Миллера. Странно было слышать эту мелодию, написанную для большого оркестра, раздающуюся в пустой церкви, но мне она нравилась. По воскресеньям, пока я была еще маленькой, мне вменялось в обязанность ходить в церковь с отцом. Я должна была сесть во втором ряду, прямо напротив органа, и следить за пением прихожан по книге с гимнами. Когда они доходили до последнего стиха, я клала руку на спинку скамьи перед собой — наш условный сигнал, означавший, что отец должен остановиться на этом куплете. Несколько раз я отвлекалась, и отец радостно играл еще куплет, которого в действительности не существовало. В те дни я получала серьезный нагоняй.
