Улыбайтесь, сейчас вылетит птичка - Качан Владимир (книги бесплатно читать без txt) 📗
У Маркова, например, Сибирь, у Задорнова Дальний Восток.
А будущий писатель-сатирик, его сын, живет себе в Риге, Дальний Восток для него - совсем дальний, он потом только узнает, что его близкий друг Вова родился там же, в городе Уссурийске. И спустя полжизни Миша будет ставить памятник отцу на Дальнем Востоке, на берегу реки Амур, и Дальний Восток, таким образом, объединит нас всех снова. Я уже говорил, что в судьбе ничего не бывает случайным, надо только уметь это замечать.
А сейчас вернемся чуть назад, к перекрестку и Стрелковому парку.
После уроков, домашних заданий, тренировок, став на пару часов свободными, мы встречались вот на этом углу Свердлова и Кирова и шли в Стрелковый парк гулять. Угол Свердлова и Кирова у всех мальчишек нашего района назывался "пятак" ; именно на " пятаке " назначались встречи, нередко там вспыхивали драки, но, замечу, никогда не было драк русских с латышами, да и латышский язык мы учили вполне добровольно с четвертого класса, справедливо полагая, что надо знать язык и культуру того места, где живешь. Я даже теперь могу кое-как объясниться на латышском языке, а тогда даже разговаривал.
Сейчас будет набор существительных, которые для многих - ничто, а для нас с Михаилом - все, быть может, даже лучшая часть жизни; и минимум остальных слов, которые тоже могут вдруг понадобиться...
Итак: парк, старые деревья, канал, по берегам заросший ряской, лебеди на нем, кем-то построенный домик для лебедей, в котором ни один уважающий себя лебедь жить не станет (Задорнов потом расскажет об этом домике на концерте, добавив, что на нем висела табличка: " Посторонним вход воспрещен ". И с соответствующими комментариями типа "Посторонним лебедям?.. " или "Кому придет в голову ползти в этот домик? " Я, честно говоря, этой таблички не помню, но органичный симбиоз увиденного, а затем доведенного до маразма - всегда был одним из его основных приемов). Ну, дальше... Беседка у канала, каменные ступени, слегка тронутые мхом, - вниз к воде; фонтан в глубине парка, никогда не работавший, в виде какого-то каменного идола (у него изо рта должна была бить струя, но я это видел только один раз в жизни); скамейки, на которых тогда еще ни один балбес не увековечил свое имя; первые поцелуи на этих скамейках со школьными же девчонками - скромный и целомудренный, я бы сказал, сексуальный опыт. Нежность, романтизм, сентиментальность, которые было стыдно выразить. Тени, фонари, запах сирени, стихи, готовность № 1 к любви, которой пока все не было; мучительный и ложный стыд от того, что выгляжу не так, говорю не так, беру за руку не так, может быть, не нравлюсь, а навязываюсь...
Словом (процитируем еще одного эстрадного автора), " я не умею понять, я не умею обнять ". Только в его песне как-то не сквозит желание научиться обнять, а вот у нас сквозило, да еще как! Кстати, наверное, пытаясь изо всех сил освободиться от пут этой застенчивости, мы иногда пускались в совершенно наглые авантюры, которые можно было бы квалифицировать только статьей "хулиганство".
Однажды Задорнов был переодет в девушку: ему был сделан соответствующий макияж (сестра Мила помогала), были надеты черные чулочки (не колготки, замечу, так как это потом сыграло свою роль), подобраны туфли на высоком каблуке (он в них едва втиснулся) и даже какая-то ретро-шляпка с вуалеткой.
И пошли мы по улице Кирова к улице Ленина, то есть к самой центральной улице во всех городах страны в то время.
Сценарий поведения был неясен: помню, мы должны были изображать ссорящуюся пару, а дальше - как пойдет. Моя роль была попроще, я все-таки изображал юношу, а значит, в некотором смысле был ближе к себе; Мишке же было сложнее:
туфли жали, навыка хождения на высоких каблуках не было, кроме того, перед ним стояла нелегкая задача свой ломкий юношеский баритон каким-то образом превратить в девичий щебет; единственным способом, известным нам, было перейти на дискант; это звучало фальшиво и визгливо, но, как ни странно, работало на образ, придавая ему омерзительный оттенок капризности, склочности и вульгарности. Таким голосом можно и нужно ругаться на базаре. В создаваемом наспех образе угадывалась стерва...
И вот пошли... Кстати, о " пошли ". Мало того, что туфли на высоком каблуке, мало того, что они жали, он ведь пытался еще при этом изобразить женскую походку. Поэтому, почти хромая, не забывал развязно вихлять бедрами и в манере вокзальной шлюхи мне что-то выговаривать. На нас стали обращать внимание мужчины, вернее - на " нее ". Они, видимо, думали, что " она " сейчас со мной поссорится и тут они ее, тепленькую, и возьмут. Поэтому некоторые встречные мужчины просто разворачивались и шли за нами, вожделенно глядя на задорновские ножки. Положение становилось критическим, игра зашла далеко. А тут у него еще спустился чулок. Становилось совсем конфузно. Шмыгнув в ближайшую подворотню, Мишка задрал юбку и стал поправлять сползающий чулок. Это была уже откровенная эротика с точки зрения трех-четырех мужчин, как бы невзначай остановившихся возле. Но один из них, самый наглый, подошел поближе, чтобы лучше видеть. Тут бы мне, наконец, вступиться за честь " дамы ", но Задорнов меня опередил. Он к этому времени уже " закипал ". Швырнув подол юбки на место, он нарочито косолапо пошел на эротомана и, возвращая голос в привычный регистр, этак баском рявкнул ему: "Че те надо? Че те надо? Я вот тебе щас как дам! Пшел отсюда! "
Надо было видеть лицо того мужика. Отвисшая челюсть и выпученные глаза человека, который почувствовал, что вот именно сейчас он сходит с ума, что поехал чердак, который он никак не может удержать на месте. Он тряс этим чердаком и пятился от Задорнова, как от привидения. Наверно, бедный, долго потом на улице к девушкам не подходил. Но и это еще не все. Надо было возвращаться домой. И быстро. С чулком отношения не налаживались. Поэтому обратный путь мы проделали бегом, не придумав ничего более изящного, чем пустив меня впереди, а его (ее!) - сняв туфли, в одних сползающих чулках за мной с визгом: "Когда, сволочь, будешь алименты платить?! "
Простим юношам сомнительный характер этой шутки и не будем забывать, что начинающие сатирики почти всегда шутят грубовато, а это был всего-навсего тест на преодоление застенчивости. Я подозреваю теперь, что в отношениях с девочками именно это было основным, а не сами девочки. Поэтому любовь школьная была похожа на самовнушение и накручивалась воображением. И только для того, чтобы она увлеклась, произнесла слова заветные, чтобы совершился акт самоутверждения, чтобы понять, что я в этом вопросе - не последний, что я могу нравиться и даже, возможно, быть кем-то любимым, пусть даже на уровне слов, но главное - вырвать признание. То есть, получается, и это носило спортивный характер, все было в одном ряду: перестать быть толстым, перепрыгнуть всех, быстрее всех пробежать, а также покорить девочку, и хорошо бы - не одну. Это вздорное желание однажды чуть было не закончилось трагически.
