И вблизи и вдали - Городницкий Александр Моисеевич (книги читать бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
Пятнадцати лет дядька мой добровольцем вступил в Красную Армию. В конце тридцатых годов на Дальнем Востоке, где он уже офицером служил в химических частях, чуть не загремел, вместе с т офицерами их полка, по обвинению в шпионаже в пользу Японии. В отличие от других, его тогда, в связи с фамилией Городницкий - обвинили в шпионаже в пользу Польши. Все обошлось по чистой случайности - Ежова сменил Берия, и репрессии были временно приостановлены. Помню, как в тридцать девятом, проездом в Мурманск, "на Финскую", он появился в нашей тесной ковмнатке на Васильевском, в дубленом, остро пахнущем овчиной полушубке, туго перепоясанный портупеей с кобурой, с "кубарями" - петлицах, сразу заполнив своим жизнерадостным голосом и воинским снаряжением все наше небольшое жизненное пространство. Пережив Отечественную и дослужившись до подполковника, он ушел в отставку и поселился в Саратове.
Был он в свое время изрядным сердцеедом. Вспоминаю, как в 1966 году мы вместе с моим тогдашним начальником Николаем Николаевичем Трубятчинским в промозглую осеннюю погоду прибыли в командировку в Находку, в Военную Гидрографию, договариваться о совместной экспедиции. В городской гостинице "Восток" пожилая хмурая администраторша нам сказала, что мест нет и не будет, да и вообще гостиница эта - для интуристов. "Я знаю, что надо делать, — шепнул мне в ухо Николай Николаевич - Надо вложить в паспорт два червонца и дать ей". Так я и поступил и сказал, просовывая в окошечко паспорт: "Может быть, мы оставим паспорта на случай, если место вдруг освободится?" "Да зачем мне ваш паспорт?" - строго спросила администраторша и отпихнула его ладонью. Паспорт упал на ее столик и раскрылся, обнаруживая внутри две красненькие бумажки. К моему удивлению, неприступная дама, даже не взглянув на них, с интересом прочитала мою фамилию и спросила: "Это кто Городницкий?" "Я - Городницкий", — несколько смущенный своей популярностью в этом далеком краю, произнес я. "Подождите, — сказала она, вдруг покраснев и начав поправлять свою "химическую" прическу, — вас двухместный "люкс" устроит? Тогда давайте и второй паспорт. Польщенный таким безотказным действием своей фамилии и приписывая все это, конечно, своим песенным заслугам, я заполнил наши гостиничные анкетки. Когда я ей их передавал, она спросила: "Лейтенант Городницкий, Борис, вам родственник"? "Только не лейтенант, а подполковник, — наконец начиная что-то понимать, ответил я. — Дядя мой". "Ой, у меня смена через час кончается. Можно, я к вам зайду, вы мне про него расскажете? Всю жизнь его помню!.."
Неукротимый характер дядьки с годами не изменился. В феврале 1991 года, приехав в Саратов на его восьмидесятилетие, я услышал поведанную им историю, как ему накануне юбилея вручили тридцать рублей от парткома, чтобы он, ветеран войны и старый член партии, мог подписаться на газету "Правда". "Я еще тридцатник добавил, — хитро улыбаясь, сказал он, — и подписался на "Огонек".
Мать моя родилась в многодетной семье, где было семь детей. Всем им, несмотря на нужду, дали образование. Отец и мать познакомились в 1923 году в школе, во время соревнований на лучшую устную газету, а в 24-25 годах учились вместе на общеобразовательных курсах. В двадцать пятом году они расстались. Отец поехал учиться в Ленинград, а мать - в Москву, где пыталась поступить в МВТУ им. Баумана. Она сдала приемные экзамены, но не была зачислена "по социальному положению". Тогда она пошла учиться в педагогический техникум, который закончила в 1928 году. После этого ее направили на работу в Сибирь, в Алтайский край, в глухую деревню Вознесенское Рубцовского района, где впервые организовали школу. В непривычной для нее сибирской обстановке приходилось нелегко, тем более что местные власти всячески старались привлечь ее к коллективизации. Помню, как она рассказывала, что когда заготавливали пельмени, то дети по несколько дней не ходили в школу.
Отец посылал ей письма из Ленинграда чуть ли не каждый день. Он в это время учился в ленинградском фототехникуме, куда поступил в двадцать шестом году. Стипендия ему не полагалась из-за неприглядности социального происхождения - сын кустаря. Приходилось поэтому работать, чтобы прокормиться. В те поры в учебных заведениях существовали на общественных началах трудовые артели, подыскивавшие для студентов временную работу. Через такую артель отец устроился ночным сторожем, поскольку дни были заняты учебой. Посты ночных сторожей были разные - выгодные или невыгодные. Выгодными считались посты у продовольственных магазинов (где перед закрытием сторожа кормили бутербродами с колбасой или ветчиной, да еще и в запас давали) или такие посты, где сторож сидел в тепле, между запертой внутренней и открытой внешней дверью магазина. Отцу достался пост невыгодный, наружный, у магазина "Военная книга" на углу Невского и Желябова, где он помещается и поныне. Рядом с ним на Невском существовал тогда второй магазин Рудметаллторга (сейчас там - кафе "Минутка") и в том же здании третий - Госшвеймашин (сейчас - телевизионный магазин). Все эти три магазина отец охранял на пару со студентом из пединститута. Сторожам выдавалась спецодежда-валенки с галошами и тулуп. Если один из напарников дежурил в дождь, то его сменщик должен был надевать сырой тулуп - просушить было негде. Поскольку стоять приходилось на улице, отогреться в холодные питерские вечера было нелегко. Только в семь утра, когда открывались чайные, и на Невском появлялись первые ранние прохожие, можно было согреться вместе с ночными извозчиками чашкой горячего чая с булкой. Зато рядом шла ночная жизнь Невского проспекта.
Из знаменитого ресторана "Крыша", закрывавшегося в полночь, разбредалась по Невскому подвыпившая пестрая толпа - от преуспевающих нэпманов до загулявших поэтов и тогда уже чрезвычайно престижных валютных проституток. Однажды ночью отец увидел, как три милиционера и три вызванных ими дворника пытались посадить на извозчика дородного пьяного мужчину. Он каждый раз давал им обступить себя и схватить, после чего с улыбкой разводил руками - и все шестеро валились на землю. Так повторялось несколько раз, пока вокруг не собралась большая толпа, встречавшая очередную милицейскую неудачу аплодисментами и свистом. Оказалось, что милиционеры сажают в пролетку, чтобы отправить в участок, известного тогда борца - Якубу Чеховского.
Поскольку пост был наружный, и обогреться было негде, отец научился спать стоя, прижавшись головой в угол ниши. При этом быстро затекали ноги. Рядом с углом дома, где находился книжный магазин, со стороны улицы Желябова, за левой створкой ворот отец присмотрел себе большую нишу с деревянным настилом. Обычно в шесть часов утра, когда начиналось движение, он забирался туда и ложился на настил поспать. Однажды перед октябрьскими праздниками (а в Ленинграде в это время обычно красили все двери и ворота, выходящие на улицу) он улегся, как обычно, подремать в нишу. За второй створкой ворот стояли баночки с краской и кистями. Когда отец проснулся, то обнаружил, что его "сторожевые" служебные валенки выкрашены в ярко-красный цвет. Оказывается, мальчишки, шедшие поутру в школу, увидели ноги в валенках, торчащие из-за ворот, и выкрасили валенки вместе с калошами.
Сон у отца в молодости был крепкий. Однажды ночью в квартире случился пожар. Приезжала пожарная часть. Горела стенка, примыкавшая к ванной. Пожарные не могли попасть в кухню, поэтому они прошли через комнатушку, где спал отец, отодвинули кровать со спящим, проникли к месту загорания и ликвидировали пожар. Он даже не проснулся и только утром он удивился, увидев, что его кровать стоит посередине комнаты, на полу лужи, грязные следы и сильно пахнет гарью.
Жил тогда отец на улице Рылеева, неподалеку от улицы Восстания, и обычно в свой техникум, располагавшийся на улице Правды, ходил пешком. Трамвай стоил дороговато. Его маршрут был разбит на тарифные участки. Проезд на каждом стоил три копейки, на поездку иногда надо было тратить 9-12 копеек. Маршрут отца пролегал по Литейному и Владимирскому проспектам, где в те годы процветала бойкая торговля всякой всячиной. Внимание прохожих обращал на себя высокий мужчина, стоявший обычно на углу Литейного и Невского и продававший с лотка пятновыводитель. Вокруг продавца всегда толпились зеваки, так как он охотно демонстрировал всем желающим действие своего средства. Проходя каждое утро мимо, отец хорошо запомнил всю его рекламу, которую бойкий продавец выкрикивал неподражаемой скороговоркой: "Японский переваренный мыльный корень - химическое домашнее радикальное средство, необходимое в каждом доме, в каждом хозяйстве. Выводит пятна на шерстяных, диагоналевых френчах, брюках, лайковых перчатках, тюлевых занавесках, коврах, мебели и прочих материалах. Состав дореволюционного времени. Изобретение известного профессора Шуприса. Это каждому доступно и каждому необходимо. Теперь лето, и от пятен никто не может быть гарантирован. Вы купили новое пальто, новый костюм, новое платье, заплатили бешеные деньги, одели один раз, шли по улице, и вам капнули краской с крыши. Или вы задели за колесо извозчика, опрокинули чернильницу на скатерть, ковер, мебель, где образуются громадные пятна. Вам не надо волноваться, торопиться, искать химическую чистку. Приобретая этот состав, вы можете сами вывести любое пятно на любом материале. Выводит пятна винные, масляные, жирные, смолу, деготь, мумию, медянку, а также бриолин, каролин и мазут. Это не какие-нибудь бесполезные притирки и примазки, которые вам будут всучивать всевозможные чертики-водолазики. Спешите видеть, спешите взять! Здесь не Лозаннская конференция - кому надо, покупайте, а кому не надо, путь продолжайте…"
