Президентский марафон - Ельцин Борис Николаевич (читать книги бесплатно полностью txt) 📗
Таня спросила, растерянно, как ребёнок: «А как же мама ничего не знает?» — «Потом… Все потом». Спустились ужинать. Наина заметила, что Таня плакала. Посмотрела на меня внимательно, но ничего не сказала.
Сейчас важно, чтобы никаких сбоев, никаких утечек. Если вдруг информация уйдёт, отставки не будет. Перенесу её на более поздний срок.Но… не думаю, что что-то сорвётся. С этой надёжной командой срывов быть не должно.
Впрочем — интересное наблюдение, — дома, в уютной, спокойной обстановке, я порой сам не мог сдержаться, и у меня прорывалось: "Вот после 31-го… Все станет ясно после 31-го… " Скажу, а сам смотрю, наблюдаю за реакцией.
Наина была спокойна. Старшая дочь Лена тоже. Может быть, догадались? Нет, ничего не подозревают!
… Впрочем, сомневаться поздно. Счёт пошёл на часы. Запущен механизм настоящей политической бомбы. И если кто-то попробует его остановить…
Теперь — самое главное. Разговор с Путиным.
Это будет уже второй разговор. Думаю, что очень короткий. Первый состоялся в моем загородном кабинете 14 декабря. За пять дней до парламентских выборов. И коротким он не был.
Тогда первая реакция Путина меня обескуражила: «Думаю, я не готов к этому решению, Борис Николаевич».
… Нет, это не была слабость. Путина слабым не назовёшь. Это было сомнение сильного человека. «Понимаете, Борис Николаевич, это довольно тяжёлая судьба», — сказал он.
Уговаривать очень не хотелось. Я стал рассказывать ему о себе, о том, как приехал работать в Москву. Мне тогда было чуть больше пятидесяти, я был старше Путина, наверное, лет на семь-восемь. Энергичный, здоровый. Думал: если достанут меня эти московские бюрократы, займусь чем-нибудь другим, уйду из политики. Вернусь на стройку. Уеду в Свердловск. Или ещё куда-нибудь. Жизнь казалась широкой, как поле.
Огромное поле.
А дорожка-то в поле — одна. Как ему это объяснить?
«Я когда-то тоже хотел совсем иначе прожить свою жизнь. Не знал, что так получится. Но пришлось… Пришлось выбирать. Теперь вам надо выбирать», — сказал я.
Путин заговорил о другом: «Вы очень нужны России, Борис Николаевич. Вы мне очень помогаете. Вот вспомните саммит в Стамбуле. Если бы поехал я — одна ситуация, поехали вы — другая. Очень важно, что мы с вами работаем вместе. Может, лучше уйти в срок?»
Я помолчал. Посмотрел за окно. Два человека сидят, разговаривают. Обычное утро. Вот так просто, откровенно. Но я, в отличие от него, уже знаю железную хватку принятого решения. От него, решения, никуда не уйдёшь, никуда не денешься.
«Ну, так как? Вы мне все-таки не ответили». — «Я согласен, Борис Николаевич».
В тот день я не сказал ему о своей дате.
… И вот прошло две недели с того дня. У Путина была возможность спокойно обдумать все, о чем мы с ним говорили во время последней встречи. Тогда, 14-го, мы обсудили главное, теперь надо обсудить детали.
29 декабря. 9 утра. Кремль. Он входит в кабинет. И у меня сразу возникает такое ощущение, что он уже другой — более решительный, что ли. Я доволен. Мне нравится его настрой.
Я говорю Путину о том, что решил уйти 31 декабря. Рассказываю, как хочу выстроить это утро, как события будут следовать друг за другом. Телеобращение, подписание указов, передача ядерного чемоданчика, встречи с силовика ми и т. д. Вместе вносим незначительные коррективы в наш, теперь уже совместный, план.
… Путин мне очень нравится. Как реагирует, как корректирует некоторые пункты в этом плане — все чётко и очень конкретно.
Я люблю этот момент работы. Когда от эмоций, чувств, идей все переходит в жёсткую плоскость реализации решения. Простая вещь: один президент уходит, другой, пока ещё исполняющий обязанности, приходит. Сухо, строго и юридически точно воплощаем в жизнь статью Конституции РФ. Главное, поскольку все это в первый раз, ничего не забыть.
… Наконец работа завершена. И кажется, ничего не упустили. Официальный кабинет не способствует проявлению чувств. Но вот сейчас, здесь, когда я в последний раз рядом с ним в роли президента, а он в последний раз ещё не первое лицо страны, мне многое хочется сказать. По-моему, ему тоже. Но мы ничего не говорим. Пожимаем руки друг другу. Обнялись на прощание. Следующая встреча — 31 декабря 1999 года.
30 декабря. Юмашев принёс текст телеобращения. Я прочитал его несколько раз, стал править: никто не должен думать, будто я ухожу в отставку по болезни или кто-то вынудил меня пойти на это решение. Просто я понял: это надо сделать именно сейчас.
Валентин заспорил, сказал, что никто и не думал, что вас можно заставить уйти — по болезни или по какой-либо другой причине. Какая ещё болезнь за полгода до выборов?! Эта правка утяжеляет текст.
Я подумал, ещё раз перечитал и согласился: пожалуй, он прав.
31 декабря проснулся раньше обычного. Не мог долго спать в этот день. После обычного семейного завтрака, когда я уже собирался на работу, Таня напомнила: «Маме скажешь?»
Я снова засомневался: «Может быть, не надо её сейчас волновать?» — «Папа, ну я тебя прошу».
Стоял в прихожей, не знал, что делать. Медленно застёгивал пальто.
«Наина, я принял решение. Я ухожу в отставку. Будет моё телеобращение. Телевизор смотри».
Наина застыла на месте. Глядела то на меня, то на Таню. Все никак не могла поверить. Потом кинулась, как вихрь какой-то, меня целовать, обнимать: «Какое счастье! Наконец-то! Боря, неужели правда?!» — «Все, мне пора».
Ещё ничего не началось, а я уже успел разволноваться до предела. Но Таня была права. Не предупредить жену, самого близкого человека, о таком решении — плохо. Не по-человечески. Похоже, я становлюсь излишне сентиментальным, из политика превращаюсь опять в обычного человека. Вот это да!
К подъезду подъезжает машина. Особое шуршание шин бронированного автомобиля. Толя Кузнецов, руководитель службы безопасности, привычно открывает дверь. Он думает, что ещё полгода вот так, каждое утро, мы с ним будем отправляться в Кремль. Толе я ничего не сказал. Поговорю с ним по душам потом, после отставки.
8 утра. Волошин вызывает к себе в кабинет руководителя правового управления администрации Брычеву и помощника главы администрации по юридическим вопросам Жуйкова. Даёт указание: подготовить указы об отставке президента страны и два письма — в Думу и Совет Федерации.
8.15 утра. Захожу в свой кремлёвский кабинет. На столе, как обычно, лежит план сегодняшних мероприятий. Во столько-то — запись новогоднего обращения, затем встреча с премьер-министром Путиным, потом у меня встречи с замами главы администрации и обсуждение январского плана, наконец, несколько телефонных звонков.
Но этот план уже не нужен.
Я достаю из внутреннего кармана пиджака свой план, по которому я сегодня буду жить. Лист помялся. А я терпеть не могу мятые бумаги. Пытаюсь его разгладить, кладу на стол. Сверху прикрываю папкой. На всякий случай, чтобы никто не увидел. Хотя что уже скрывать, счёт пошёл на минуты.
9 утра. В кабинет входит заведующий канцелярией Валерий Семенченко, кладёт мне на стол традиционную президентскую почту. Эту пачку документов я должен до конца дня просмотреть (шифротелеграммы, различные сообщения силовиков, телеграммы из МИДа и т. д.), а вот это подписать: два письма, вето на законы, несколько поручений различным ведомствам, приветственные телеграммы. Я смотрю ещё на один документ — концепция послания президента Ельцина Федеральному Собранию. «Уже не понадобится», — думаю про себя.
Семенченко поздравляет с наступающим Новым годом, уходит.
Все документы, что лежат сейчас на столе, для меня уже никакого значения не имеют. Кроме моего помятого плана. Где же главные указы? Нажимаю на кнопку дежурного приёмной, спрашиваю, когда будет Волошин.
Он входит с красной папкой. Лицо взволнованное. Вот, кажется, и Александра Стальевича проняло. Как-то он несмело начинает: "Борис Николаевич, вот, все вроде подготовили… " Я строго на него смотрю: «Вы там что, засомневались вдруг? Действуйте по плану!» Волошин смотрит на меня удивлённо: «Да нет, что вы, Борис Николаевич. Мы действуем».
