Жаклин - Вентура Джеффри (читаем книги .txt) 📗
И в то же время именно 30-е годы оставили, пожалуй, самый заметный след в истории американского театра. То ли экономический кризис обострил в людях потребность в красоте, то ли растущее чувство безысходности стимулировало игру воображения, но это был исключительно плодотворный период в яркой, богатой разного рода перипетиями истории театра на Бродвее, эпоха звезд первой величины. Игрались пьесы выдающихся мастеров: Юджина О'Нила, Джорджа Кауфмана и Марка Коннелли. В тридцатые годы этот список пополнился тремя молодыми блестящими драматургами. Из-под пера Лилиан Хеллман в 1934 году вышел «Детский час», а в 1939-м – «Лисички». Клиффорд Одетс создал в 1934 году новаторскую, продолжительностью чуть ли не в целую ночь пьесу «Ожидание Левши», в 1935-м – «Проснись и пой», а в 1936-м – несколько более условную, но блестящую драму «Золотой мальчик». И, наконец, Торнтон Уайлдер вышел в классики американской литературы, написав пьесу «Наш городок», в 1938 году удостоенную Пулитцеровской премии.
В ноябре 1937 года, когда спад в театре достиг кульминации, «большая пятерка» – Элмер Райс, Сидней Говард, Роберт Шервуд, Максвелл Андерсон и Сэмюэл Берман – отказалась от услуг бездарных постановщиков и образовала собственную фирму – «Содружество драматургов». На протяжении одного только театрального сезона ими были написаны и поставлены пьесы: «Эйб Линкольн в Иллинойсе» (Роберт Шервуд), «Каникулы ньюйоркца» (Максвелл Андерсон, музыка Курта Вайля), «Не до комедии» (Сэмюэл Берман) и «Американский пейзаж» (Элмер Райс).
В 30-е годы основу мюзиклов на Бродвее составляли такие же примитивные либретто, что и в 20-е, но музыку и стихи сочиняли настоящие мастера: Джордж и Айра Гершвины, Джером Керн, Оскар Хаммерстайн-второй, Коул Портер, Ирвинг Берлин, Ричард Роджерс и Лоренс Харт. Если Бродвей и умер, как тогда говорили, то уж, во всяком случае, устроил себе похороны по высшему разряду.
Несмотря на всю свою наивность, Джеки Сьюзен должна была бы отдавать себе отчет в чудовищной дерзости вызова, который она бросила этому городу. Но она отличалась сильным, независимым характером и смело шла на риск. Если у нее и возникали смутные догадки о том, в какую безнадежную авантюру она ввязалась, они тонули в радостном воодушевлении.
Первая встреча с Нью-Йорком – всегда фантастическое, ни с чем не сравнимое переживание. Этот город наделен особой магией. Он поразительно реален и в то же время полон иллюзий. В нем переплелись прошлое и настоящее, хаос и упорядоченность, пошлость и тонкий вкус, условности и неограниченная свобода.
Много лет спустя Джеки так опишет это событие в первых строках «Долины кукол»:
«В первый день ее приезда столбик термометра поднялся до 32 градусов. Нью-Йорк буквально дымился, словно разъяренный бетонный зверь, застигнутый врасплох не по сезону сильной жарой. Но ни на жару, ни на замусоренную площадь, именуемую Таймс-сквер, Анна просто не обратила внимания. Она все равно считала Нью-Йорк самым восхитительным городом в мире».
Время действия романа сдвинуто к концу второй мировой войны, но ситуация и ощущения – абсолютно те же. Юная честолюбивая девушка бежит от рутины провинциального городка в Город Мечты, на поиски богатства и славы. То, что ее героини добиваются успеха ценой незначительных усилий, а то и вовсе без них, отнюдь не казалось Джеки отступлением от жизненной правды: ведь так было с ней самой. Хотя истины ради следует сказать, что ее погнала в Нью-Йорк не тупая обыденность, а всепоглощающее стремление вступить в большой мир и стать «кем-то», как ее отец. Дочь Роберта Сьюзена жаждала навеки прославить его имя. Джеки росла единственным, обожаемым ребенком. Любовь родителей давала ей уверенность в себе. Она не хотела терпеливо дожидаться милости от судьбы – девушке не терпелось пополнить своей особой ряды знаменитостей.
Набор в актерские труппы на Бродвее обычно проводился в конце лета. Джеки приехала поездом в один из знойных, душных сентябрьских дней, через две недели после своего шестнадцатилетия.
В театральном сезоне 1937 года вот-вот должны были сойти с афиш нашумевшие спектакли «Золотой мальчик», «Я предпочел бы оказаться неправым», «О мышах и людях». Для проката в течение года было оставлено лишь сто постановок, и многие актеры оказались не у дел. Уступая просьбе родителей, Джеки поселилась в женском пансионе в центре театрального района Нью-Йорка. Она скупала газеты и бросалась по каждому объявлению. У нее не было опыта, образования, рекомендаций, зато имелось кое-что другое.
В свои шестнадцать лет Жаклин Сьюзен была ослепительной красавицей: высокая, стройная, ярко выраженный чувственный тип женщины. Особенно поражали ее черные блестящие волосы и огромные темно-карие глаза. Вспоминая о Джеки тех лет, многие употребляли выражение «лакомый кусочек». «Когда она проходила мимо, вас так и тянуло обернуться. Одним-единственным взглядом она посылала вас в нокаут». В то же время Джеки была скромна и обладала живым чувством юмора.
К изумлению юной дебютантки, в течение первого месяца пребывания в Нью-Йорке ее красота не вызвала особого интереса в профессиональных кругах. Для любой другой соискательницы это было бы в порядке вещей, но в глазах Джеки граничило с катастрофой. Если в ближайшее время ей не повезет, вполне возможно, придется вернуться в Филадельфию. Поэтому Джеки добавила к ежедневным обходам агентств по найму пробы в ночных клубах. Она не умела ни петь, ни танцевать, зато обладала врожденной грацией и выглядела, как говорят американцы, на все сто долларов.
Джеки прибавила себе несколько лет и получила первую в жизни работу хористки в ночном клубе-кабаре «Парадиз» на углу Сорок девятой улицы и Бродвея. «Парадиз» в то время был излюбленным местом встреч и развлечений для толстосумов, воротил шоу-бизнеса, а временами и подонков. Этот винегрет из любителей ночной жизни можно было встретить также в «Версале», «Интернешнл казино» и некоторых других бродвейских клубах-кабаре. Сюда захаживали знаменитости, например Милтон Берль – за ним тянулся длинный шлейф из смазливых хористок. Для Джеки это был совершенно новый мир, и, разумеется, она им наслаждалась.
Время от времени на эти злачные места совершали набеги известные деятели шоу-бизнеса в сопровождении своих пресс-атташе. Именно в этот период связи с прессой вылились в самостоятельную профессию. Общепризнанным авторитетом в этой области слыл Уолтер Уинчелл. Здесь встречались циничные, всезнающие пресс-атташе всех рангов – от бродвейских зазывал до эрудитов типа Ричарда Мейни, прославившегося своими театральными рецензиями в «Нью-Йорк таймс». Что касается Уинчелла, то он обычно восседал за отдельным столиком, а вокруг отиралась мелкая сошка, подпитывая его свежими слухами.
Ирвинг Мэнсфилд (его настоящая фамилия Мандельбаум) был своим человеком в окружении Уинчелла. Привыкнув не пропускать ни одной хорошенькой мордашки, он не преминул обратить внимание на Джеки, но поскольку ей не удалось сохранить в тайне свое несовершеннолетие, тотчас ретировался.
Выступать в «Парадизе» было интересно и немного опасно. Но все-таки это был не театр, и не для этого родители отпустили ее в Нью-Йорк. Джеки продолжала обходить бюро по найму и в один дождливый понедельник узнала о вакансии, которая привлекла ее внимание.
26 декабря 1936 года состоялась премьера спектакля по пьесе Клэр Бут «Женщины». Писательница подарила миру целую плеяду отчаянно борющихся друг с другом, царапающихся и кусающихся женских характеров. В пьесе было тридцать женских ролей и ни одной мужской. «Женщины» привлекли всеобщее внимание не в последнюю очередь благодаря слухам о постоянных стычках между участницами труппы. Но, конечно, прежде всего успех спектаклю принес яркий очерк нравов и живые портреты женщин с Парк-авеню. Клэр Бут утверждала, будто ее героини олицетворяют лишь определенный тип современных американских женщин: хитрых, лживых, поверхностных стервочек, охотящихся за мужчинами. Единственная положительная героиня была невыносимо приторна – просто сироп из добродетели и самопожертвования. Сама Клэр Бут ее ненавидела. Впрочем, пожилые дамы, валом валившие на утренние спектакли, утверждали, что в жизни женщины именно таковы, разве что не так забавны.
