Я побывал на Родине - Зотов Георгий Александрович "Zотов?" (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
— Вы сегодня удачно попали, — с усмешкой добавил он. — Нынче будет выплата.
В управлении нас принял сам комендант, советский полковник. Выглядел он довольно располагающе. Он усадил нас и объяснил нам псе лагерные правила и порядки. Мы узнали, что каждый возвращенец получал каждую декаду по 800 франков, по десять пачек сигарет и по три пачки табаку. Богатство!
Полковник включил нас в лагерные списки и сказал, в каком бараке мы будем жить.
В комнате, куда мы пришли по указанию коменданта, уже находилась одна молодая пара: офицер-моряк со своей женой, француженкой. Он поспешил рассказать нам свою историю. В Севастополе он попал в плен к немцам, потом вступил в РОЛ, откуда перешел к французским партизанам.
Рассказывая это, он заметно нервничал. Было видно, что он старается сам себя успокоить относительно своего будущего. Часто повторял:
— Мне дома простят. Ведь я все-таки боролся против немцев. Что ж из того, что вместе с французами?..
Я тогда никак не мог понять, о каком прощении он толкует. Все казалось простым и ясным: человек воевал, защищая родину, попал в плен, ухитрился присоединиться к союзникам — и снова боролся против Гитлера. Что же тут «прощать»? Тем более, теперь, когда родина с такой радостью и нетерпением ожидает возврата всех своих детей…
Спустя некоторое время я узнал, откуда брались средства на содержание лагерников. Все это — деньги, продукты, одежду, обувь — давала Франция. У нее был заключен с Советским Союзом договор, по которому обе стороны обязывались обеспечивать возвращенцев всем нужным. Советские возвращенцы получали от Франции много — это я могу подтвердить на основании собственного опыта. Получали ли от советских властей французы, возвращающиеся домой, столько же, — об этом мне ничего не известно.
Кормили в лагере превосходно. Каждый мог есть, сколько хотел. Легко понять, что это значило для людей, которые перед тем голодали по несколько лет.
В лагере Борегард я первый раз в жизни познакомился с политической муштровкой. Она проводилась, главным образом, в клубе. Каждый день там что-нибудь устраивалось — или советские офицеры делали доклады о международном положении, или демонстрировались фильмы — советские, разумеется.
Все лагерные жители обязаны были присутствовать.
В день капитуляции Японии в лагере был праздник. Всем мужчинам выдали по бутылке коньяку, женщинам и детям — шоколад, конфеты и фрукты. По радио было объявлено, что вечером в клубе состоится общее собрание, будет доклад и все лагерники должны явиться.
Клуб был переполнен, множество народа скопилось вокруг лагерных громкоговорителей. Мы с женой отправились в клуб и успели занять места довольно близко от эстрады.
Было шумно. На эстраде за большим столом сидел президиум — человек восемь; некоторые из них — в военной форме. Собрание, однако, почему-то еще не начиналось. От нечего делать мы принялись рассматривать праздничное убранство зала: флаги, зелень, полотнища с лозунгами: «Спасибо великому Сталину за наше освобождение», «Родина вас ждет», «Да здравствует великий Сталин, освободитель и вождь демократических народов», и прочее в таком же духе.
Вдруг в зале все затихло. Один из офицеров, с погонами майора, поднялся с места и подошел к микрофону.
— Товарищи и дорогие возвращенцы! Сегодня мы празднуем победу над японским империализмом…
Эти слова были покрыты громкими рукоплесканиями. Выждав, пока наступит тишина, майор продолжал:
— Многие думают, что Япония сдалась потому, что американцы сбросили какие-то там атомные бомбы. Это все сплошная ложь. Никаких бомб не было и нет! Япония сдалась только потому, — подчеркиваю, только потому, что Советский Союз объявил ей войну. Американцы с Японией не справились бы никогда! Скажу больше: они даже могли еще проиграть войну! Но наш доблестный Советский Союз не мог равнодушно смотреть на гибель несчастных американских солдат от японских пуль, и великий Сталин решил объявить Японии войну, чтобы тем самым помочь американскому рабочему классу. Япония, боясь Советского Союза, сдалась.
Весь доклад красноречивого майора состоял из нападок на союзные страны, которые в течение всей войны были друзьями СССР и изо всех сил ему помогали. Я впоследствии узнал, что майор-докладчик был политическим работником, пропагандистом. Его речь довольно часто прерывалась аплодисментами, но я заметил, что они всегда начинались в первых рядах, где сидело лагерное начальство и какие-то гости. Эти гости, как стало известным позже, были служащими репатриационной миссии и консульства. Аплодисменты первых рядов послушно подхватывал весь зал. Когда доклад кончился, публика стала расходиться, толкуя между собой. Я заметил, что никто не противоречил речи майора. Кто не молчал, тот высказывал свое одобрение, стараясь говорить погромче. В то время я по мог еще понять, почему все эти люди, видевшие от союзников только хорошее, так плохо о них отзывались. Сам я старался избегать всяких политических разговоров и только прислушивался к тому, что говорили другие.
Прожив в лагере до отъезда в СССР около двух педель, я завел немало знакомств. Я расспрашивал своих знакомцев о многом, что мне нужно было знать для будущей жизни в советской стране. Но когда они узнавали, — что я не русский, то на мои вопросы о системе жизни в СССР мои собеседники по большей части ограничивались одним и тем же ответом:
— Приедешь туда — сам все увидишь. А вообще — все зависит от тебя самого…
Через две недели после переселения в лагерь я съездил в консульство, узнать как обстоит дело с моим выездом. Виза моя была готова. Это был лист синей бумаги, на котором по-русски и по-французски значилось, что гражданину такому-то разрешается въезд в СССР. В тот же день я с женой записался на транспорт, отходивший 13 сентября.
Накануне этого дня произошло довольно печальное событие. Когда я после обеда прогуливался по главной улице лагеря, меня обогнала колонна грузовиков, крытых брезентом. С каждой спрыгнули по несколько вооруженных американских солдат и встали охраной вокруг машин. Я, как и многие другие, заинтересовался и подошел узнать, в чем дело. В машинах сидели люди, одетые в американскую военную (рабочую) форму. На спинах были буквы, означающие «военнопленный». Американцы подпускали к машинам близко: кое-кто из лагерников старался заговорить с пленными. Но они молчали. Это были власовцы. Их собирались отправить на следующий день вместе с нашим транспортом репатриантов.
Мне в те поры казались неизбежными со стороны жителей лагеря какие-нибудь выражения неприязни к власовцам, но оказалось, что почти все лагерники им сочувствовали.
Ура, мы едем на Родину!
С раннего утра 13 сентября в лагере царило волнение и горячка. В этот день отъезжало на родину около полутора тысяч человек. Всем было предложено выносить свои вещи из бараков на улицу. Там их грузили на машины и отправляли на вокзал.
Я очень взволновался. Ведь мне предстояло ехать в страну, которую я совершенно не знал. Я испытывал чувство, гораздо более сильное, чем обычные переживания, связанные с отъездом.
Я вынес наши вещи на дорогу перед бараком и стал ждать. У всех бараков суетились люди. Слышны были то радостные восклицания, то брань, кое-где плач. По лагерю разъезжал в автомобиле начальник лагеря. Возле каждого барака он останавливался, отдавая распоряжения, успокаивал отъезжающих, объясняя им, что поезд-мол не уйдет, пока все не будут погружены. Наконец, подъехал грузовик к нашему бараку. Мы сложили в него свои вещи и машина уехала вместе с несколькими мужчинами, которые должны были на вокзале выгрузить багаж и следить, чтобы ничего не пропало. Остальные, в том числе мы с женой, должны были идти на станцию пешком. Все шли группами, громко разговаривая, смеясь: по голосам некоторых было заметно, что они успели выпить…
До станции было минут двадцать ходьбы.
Это была товарная станция. На запасном пути стоял эшелон приблизительно из 60 вагонов. Все вагоны были разукрашены флагами и лозунгами, кроме находившихся посреди состава шести вагонов с военнопленными. Их погрузили заранее, ночью. Двери пяти из этих вагонов были заперты, замки обмотаны проволокой. У шестого вагона дверь была открыта; там помещались американские солдаты, составлявшие охрану. Военнопленные выглядывали из-за решеток своих вагонов, как дикие звери из клеток.
