Кино. Легенды и быль - Павленок Борис Владимирович (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Не надоело протирать штаны, сидя в канцеляриях? Тебе скоро двадцать пять, образования железнодорожного у тебя нету, хотя и значишься старшим инженером. Перспектив никаких. Изберем тебя секретарем горкома комсомола, примем в партию, поработаешь, потом пошлем на учебу. Согласен?
Он знал, на какие клавиши давить. Многие из моих сверстников учились заочно. Я этого не умел — или учеба, или работа, горбатил чуть ли не сутками. Емельян вскорости умер, меня выдвинули в горком. А потом пошло-поехало: не минуло и двух лет, забрали в ЦК комсомола Белоруссии, а за малым временем рекомендовали секретарем Минского обкома комсомола. Крестными отцами стали два замечательных человека: Петр Миронович Машеров, первый секретарь центрального комитета комсомола, и Кирилл Трофимович Мазуров, первый секретарь Минского обкома партии. Мне удалось воззвать к их добросердечию, и в 1952 году я стал слушателем Центральной комсомольской школы при ЦК ВЛКСМ. По возрасту мог быть принят только на отделение печати. Сбывалась моя мечта, ибо проводить собрания, конференции, съезды и писать справки да отчеты, учинять дознания и разносы — это я умел, и меня это не интересовало. Перспектива аналогичной партийной работы в будущем тоже не грела.
Центральная комсомольская школа при ЦК ВЛКСМ — ЦКШ — была задумана как своеобразный лицей для переподготовки руководящих комсомольских кадров. Молодежь, выросшая в годы войны, училась чему-нибудь и как-нибудь, работа с подрастающим поколением требовала грамотных образованных молодых руководителей. Нас за два года учебы старательно, как мамаша птенцов, насыщали знаниями марксистской теории, литературы, истории, навыками общения с молодежью, а на отделении печати теорией и практикой (меньше всего) журналистики. К чтению лекций и проведению семинаров привлекались лучшие московские преподаватели и ученые. По окончании вручался диплом о незаконченном высшем образовании с правом преподавания истории в средней школе. Обширной была культурная программа. Раза два в месяц к нам приезжали лучшие артистические силы столицы. Много внимания уделялось спорту, сборная по баскетболу ЦКШ успешно противостояла, скажем, баскетболистам МВТУ им. Баумана, а это была одна из сильнейших команд Москвы. Уровень подготовки в школе был высоким, многие из ребят за два года успевали заочно пройти курс Московского университета.
Мне это не светило, потому что дополнительной заботой была семья. Приходилось искать хотя бы небольшой приработок для добывания хлеба насущного и оплаты жилья. Был, конечно, вариант — отправить жену и дочь на два года к моим родителям. Но, во-первых, придутся ли они ко двору, во-вторых, жили «старики» небогато, а в-третьих, и это, пожалуй, во-первых, мы не затем поженились, чтобы молодые годы провести в разлуке. Решили сразу и безоговорочно: едем всей семьей. Это было безумием, но счастье и любовь дороже. Стипендия приличная — 1200 рублей, что равнялось окладу секретаря обкома. Но 300 из них надо было ежемесячно отдавать взаймы государству под обязательство рассчитаться в ближайшие 25 лет, столько же требовали подмосковные хозяева за угол в доме или на веранде. А еще вычитали налоги — подоходный и на бездетность, ибо для очистки от последнего требовалось три ребенка, каковых у меня не было. в народе эту повинность называли «бугаевщиной» или «пох…ной податью». На все про все оставалось чуть больше 500 рублей, как раз на хлеб, капусту, картошку, молоко для малышки и пшенную крупу. В погоне за приработками опубликовал в «Московском комсомольце» две-три корреспонденции, рецензию на книгу очерков Вадима Кожевникова о Японии, написал для родной ЦКШ два задника на сцену, за что руководство отвалило аж 1200 рублей…
Но это так, к слову. Главное было — учеба. Я вгрызался в первоисточники, яростно спорил на семинарах, взыскуя истины, пока не понял, что никто не собирался раскрывать нам глаза на правду. В семинарских прениях допускалась почти неограниченная свобода мнений, но бились мы, стоя по одну сторону баррикады. Аргументы черпали из одного источника — трудов Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, громили троцкистов и уклонистов, меньшевиков и анархистов, но к трудам того же Троцкого, Бухарина, Каутского, Кропоткина или буржуазных философов нас не подпускали. А однажды недвусмысленно указали свое место. Архангелогородец Юра Хамьянов, любитель поэзии, купил у букиниста какой-то журнал двадцатых годов с неизвестным стихотворением Сергея Есенина и похвастал перед школьным библиотекарем. Однако тот углядел в журнале нечто более интересное — статью, подписанную инициалами «Л. Т.», что означало «Лев Троцкий», и «стукнул» в партком. Юрку исключили из партии за пропаганду троцкизма и отчислили из школы. Из этого следовало, что некоторые «первоисточники» отравлены.
Поступая в ЦКШ, я преследовал главную цель — получить диплом. Авторитет школы был достаточно высок, чтобы впредь меня не считали второразрядным работником. Но, кроме того, я хотел поглубже разобраться в марксистско-ленинской теории. Я не был профаном в этом деле, отлично знал «Краткий курс истории ВКП(б)», заглядывал и в труды классиков. Мне был интересен Ленин не только как теоретик и практик, я учился у него журналистскому мастерству. Он был широко образован и виртуозно владел пером, особенно блистая в полемике. Не могли не привлекать в его творчестве и горячность, страстность, умение аргументировать свою позицию. Маркс с его немецкой педантичностью, неумолимой логикой тоже не чуждался разных красок, но, даже сдабривая сухие расчеты юмором, робко прятал его мудрой бороде, Ленин же был по-русски неукротим и порой не сдержан. Сталин умел просто излагать сложные проблемы, раскладывая их на «во-первых», «во-вторых», «итак». Но эта его простота не допускала иных толкований, была категоричной, «так и только так». Он мог плодить догматиков, но не аналитиков. Его работы, как мне показалось, наиболее точно отражали, чего хотят от нас организаторы массового политического образования. Насыщение наших умов теорией не выводило интеллект в зону свободного поиска, а загоняло в русло заданного направления.
Набив оскомину на изучении первоисточников и истратив на конспекты дюжину толстых тетрадей, я понял, что это мартышкин труд. Из толстенных книг довольно было отобрать несколько абзацев. От нас не требовалось глубокого исследования теории. Нас вели по узкому коридору, и вольны рассуждать мы были только в дозволенных рамках, шаг в сторону — опасный уклон. Разбирая полемику Ленина с противниками, я чувствовал недостаточность базы, ибо не знал их аргументации. Я должен был верить Ленину на слово. Знание подменялось верой. Мне предлагалось уверовать в правоту Ленина, как Бога.
Но все же знание, пусть ограниченное, таило в себе опасность. Вороша страницы ортодоксальной литературы, я обнаружил, что весь пафос борьбы партия направляла внутрь себя, разоблачая и уничтожая дух инакомыслия. Каких-либо крупных исторических свершений в общественной сфере до революции коммунисты не сделали, хотя пропагандой раскачивали трон. Понимая, что жесточайший гнет царизма лишал большевиков возможностей активной работы, все же нельзя было смириться с бездействием партии. Даже эсеры, анархисты и некоторые буржуазные партии выступали более организованно, то тут, то там взбаламучивали сонное царство, давали выход народному гневу. А вожди большевизма сидели в эмиграции и выпускали пар, колошматя друг друга и западно-европейских братьев по классу, социалистов, словно они, а не капитал, были главные враги. Революции 1905 года, февральская и октябрьская, фактически возникли и развивались стихийно, под напором масс. Это были типичные русские бунты, и каждый из них бессмысленный и беспощадный. Разработав теорию борьбы, вожди коммунистов отсиживались вдали от передовой линии боев, подавая действующим функционерам лишь мудрые советы. У них не было структуры, способной возглавить движение масс. Даже октябрьский переворот подготовили Советы, в которых большинство составляли меньшевики и эсеры, большевики после неудачи июльского переворота 1917 года ушли в глубокое подполье. Захватив в октябре власть, они еще долгие годы спорили — строить мост вдоль или поперек реки? Можно построить социалистическое общество в одной, отдельно взятой стране или нет? И как строить?
