Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит - Нори Паоло (онлайн книга без TXT, FB2) 📗
Предисловие. Всё ещё кровоточит
В коммуне Сенеге на Сардинии ежегодно проходит фестиваль поэзии, и на четыре дня Сенеге превращается в территорию поэзии, где все стены увешаны цитатами из стихотворений разных авторов, – например такими строками Виславы Шимборской [1]: «Предпочитаю смехотворность писания стихов смехотворности их неписания». В последний раз я был там в 2016 году, и первое, что мне вспомнилось, когда я туда приехал, это фраза из письма Чезаре Дзаваттини [2] 1967 года, адресованного Франко Марии Риччи [3]: «Я пессимист, но все время забываю об этом».
Мне казалось, что в Сенеге, в царившей там обстановке невозможно быть пессимистом, и на память пришла история о том, как Анджело Мария Рипеллино [4], проходя лечение в санатории в Чешской Республике, называл себя и других пациентов «вопрекистами».
«Наречие, – писал Рипеллино, – становится существительным, чтобы дать имена всем нам, помеченным лишь цифрами, – нескладным, подтоптанным, согбенным под порывами ветра, но упрямо противостоящим бесстыдству зла».
Прекрасно сказано, Рипеллино.
Я думаю, что литература, живопись и музыка помогают тем, кто читает книги, ходит на выставки и слушает симфонии, справляться с этой трудной и странной задачей – всегда оставаться «вопрекистами», не закрывать глаза на свою душевную боль и свои недостатки, а принимать их; как поет один канадский исполнитель, трещины есть по всем, и сквозь них проникает свет.
Такое состояние «вопрекизма», полагаю известное каждому из нас, возникает не только тогда, когда в жизни начинается серьезная полоса, например, когда вы проходите лечение в чешском санатории; мне кажется, оно проникает и в повседневную жизнь, по крайней мере в мою: это происходит, когда я переживаю чувство, которому нет названия, а если даже и есть, то я его не знаю.
Впервые я испытал это чувство, когда отправился на вокзал встречать девушку, которая в первый раз приехала ко мне в гости. Я жил тогда в Парме, девушка мне очень нравилась, и, пока я шел на вокзал, в голове вертелось: «Зачем ты туда идешь, чем ты только думаешь? Поворачивай назад, возвращайся домой».
Это было нечто среднее между стыдливым смущением и замешательством – назовем это смущательством, хотя название и нелучшее; в общем, меня одолевало смущательство. Прошло уже двадцать лет, эта девушка стала матерью моей дочери, но чувство смущательства никуда не делось. Например, собираясь в Россию, я каждый раз спрашиваю себя: «Что ты себе надумал? Куда ты собрался? Возвращайся назад, – звучит у меня в голове, – лучше оставайся дома». Но это меня не останавливает, и, к моему удивлению, вопреки смущательству я все равно решаюсь на поездку.
Предисловие. Всё ещё кровоточит
Так было и на этот раз. Когда я взялся за книгу о жизни Достоевского, в голове сразу пронеслось: «Что ты творишь, о чем ты будешь писать, чем ты вообще думаешь? Бросай, пока не поздно!» Но меня это не остановило, и я не бросил.
В январе 2020 года, уже приступив к работе над этим романом, я принял участие в обсуждении очередного номера журнала Qualcosa («Кое-что»).
Темой номера были романтические истории с плохим концом, можно сказать любовные катастрофы.
В тот вечер все собравшиеся, а нас было человек двадцать, перебирали в памяти такие моменты своей жизни, вспоминали, как были, образно говоря, больны от любви, как проживали дни, наполненные болью, когда было настолько плохо, что казалось, хуже еще никогда не было и никогда не будет. И, оглядываясь назад спустя годы, каждый из нас в тот вечер думал: «Как же плохо мне тогда было! И как здорово снова вернуться к жизни!»
Вот что я хотел сказать.
1
Достоевский. Становление
В первом же тексте Достоевского, который я прочитал на кириллице, я подловил его на лжи.
Наверное, он мог бы сказать: «Это для красного словца».
Речь идет о небольшом фрагменте из книги «Тексты и рисунки», вышедшей в 1989 году в издательстве «Русский язык» и предназначенной для изучающих русский.
Это запись, которую Достоевский оставил в альбоме своей петербургской знакомой Ольги Александровны Козловой 31 января 1873 года.
Среди прочего Достоевский пишет: «Для меня почему-то воспоминание равносильно страданию, и даже, чем счастливее воспоминаемое мгновение, тем более от него и мучения. В то же время, несмотря на все утраты, я люблю жизнь горячо; люблю жизнь для жизни, и, серьезно, всё чаще собираюсь начать мою жизнь. Мне скоро пятьдесят лет, а я всё еще никак не могу распознать: оканчиваю ли я мою жизнь или только лишь ее начинаю. Вот главная черта моего характера; может быть, и деятельности.
Фёдор Достоевский
31 января 1873».
Красивые слова и, по-видимому, искренние.
Ложь, или приукрашивание, касается цифр. Достоевский родился 30 октября (по юлианскому календарю, действовавшему в России; по григорианскому календарю – 11 ноября) 1821 года, так что 31 января 1873 года ему было не сорок девять лет, а пятьдесят один год. Пятьдесят лет ему исполнилось уже давно.
Не беда, как сказал бы Макар Девушкин – главный герой его первого романа.
А мне, между прочим, нравится, когда привирают, присочиняют. Несколько лет назад я даже завел тетрадку, куда записывал, что и когда соврал: мне казалось, это поможет лучше себя узнать. Записи я вел недолго и выяснил, что чаще всего обманываю, когда рассказываю, сколько заплатил за ту или иную покупку.
У матери моей дочери довольно решительный характер и диплом по истории Советского Союза, я называю ее Тольятти, и она всем сердцем, глубочайше, безоговорочно убеждена, что она «самая лучшая»; она очень любит экономить, зимой газовая компания, которая ее обслуживает, раз в два месяца письменно благодарит ее за то, что она потребляет намного меньше газа, чем остальные клиенты. Почему я иногда вру ей? Сам для себя я объясняю это тем, что не хочу ее огорчать, а может, мне не хочется пасть в ее глазах еще ниже, хотя, похоже, ниже уже некуда.
Если бы Тольятти спросили, что ей во мне нравится, наверное, она могла бы процитировать Базарова, необыкновенного героя романа Тургенева «Отцы и дети», который говорил: «Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения».
Но, возможно, я ошибаюсь.
Я не понимаю Тольятти и никогда не понимал ее, и это мне в ней очень нравится.
Вести тетрадку я перестал довольно скоро, когда выяснилось, что записи приходится делать слишком часто. Я, конечно, не сравниваю себя с Достоевским, но тот факт, что у него тоже была такая слабость – он любил присочинить, помогает мне сопротивляться приступам смущательства: «Как ты можешь ставить себя в один ряд с Достоевским? Кем ты себя возомнил? Арриго Петакко [5]?» – и двигаться дальше, как будто я прекрасно знаю, куда иду.
Вторая (и последняя) жена Достоевского, Анна Григорьевна Достоевская, урожденная Сниткина, рассказывает в книге воспоминаний [6], что через много лет после смерти Фёдора Михайловича к ней пришел молодой композитор Сергей Прокофьев, задумавший оперу по роману «Игрок» (благодаря которому, как мы увидим, Анна Григорьевна и познакомилась с будущим мужем), ему нужно было согласовать некоторые вопросы.
Поблагодарив за помощь, Прокофьев, прежде чем попрощаться, попросил ее написать несколько слов ему в альбом.
Молодой композитор, человек необычный и большой оригинал, завел такой же необычный альбом, в который можно было писать только о том, что связано с солнцем. Анна Григорьевна взяла перо, подумала и написала:
