Неподведенные итоги - Рязанов Эльдар Александрович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗

И дальше последовало нечто неслыханное с моей стороны, учитывая в особенности мою вспыльчивость. Первый приступ ярости прошел, кровь поостудилась. Я поразмыслил, прикинул. Все было готово к съемкам, был затрачен немалый труд, люди не жалели времени, сил, нервов. Я знал, что многие зрители у нас эту картину ждут. И после сомнений, колебаний, уговоров самим собой самого себя — я согласился! Пришел к генеральному директору и, наступая на самолюбие, заявил, что готов приступить к съемке. Я любил книгу, и, по-моему, сложился хороший сценарий, мне нравились актеры, натуру для съемок мы нашли замечательную.

Однако тут В. Н. Досталь встал на дыбы. Он сказал, что подписание этих унизительных условий подорвет реноме «Мосфильма». Я не стал с ним спорить, хотя полной уверенности в том, что у «Мосфильма» есть реноме, у меня не было. Я доподлинно знал, как за рубежом относятся к нашим фильмам, снятым, в частности, на родной, отечественной пленке. У них там даже термин есть: «Совколор». Подразумевается, что цвет блеклый, жухлый, вялый. Короче, цвет, как и рубль, — неконвертируемый.

Я не мог заставить себя бороться с Досталем. Его протест упал на взрыхленную почву. Настроение у меня было паршивое, чувство оскорбления сидело внутри. Кроме того, в шестьдесят один год подчиняться диктату, пусть капиталистическому, казалось отвратительным и немыслимым. И я сдался. Я не был уверен, что смогу сделать веселую, озорную картину, находясь в состоянии унижения.

И тем не менее (я даже об этом не знал) руководители студии «Ритм» Г. Н. Данелия и Ю. С. Кушнерев вместе с генеральным директором «Мосфильма» В. Н. Досталем сделали еще одну попытку спасти картину. В Лондон пошло новое предложение — откупить права на постановку «Чонкина» за 100 тысяч долларов — цена, прямо скажем, немалая. Англичане отказались.

«Наше последнее предложение, — ответило „Портобелло“, — это пригласить другого режиссера-постановщика и продолжить работу над действительно коопродукцией».

Написали бы прямо: другого, более покладистого, более сговорчивого.

Наши актеры, желая сыграть в фильме о солдате Чонкине, отвергали заманчивые предложения, не соглашались на съемки в других кинокартинах. И в результате, конечно, потеряли эти роли...

Обрадованные тем, что наконец-то освободились от цепких «идеологических» лап чинуш, цензоров и прочей бюрократической нечисти, наши кинематографисты ринулись с идеями и предложениями на свободный рынок. Не имея международного опыта, будучи наивными и юридически безграмотными (впрочем, как и все советские люди!), мои кинематографические друзья и я сам столкнулись с трезвыми коммерсантами и расчетливыми дельцами, которые облапошивают нас, как хотят. К нам относятся, как к дешевой рабочей силе, как к чему-то второсортному. А мы-то себя таковыми не считаем. Нас воспитывали в великодержавном чванстве — мол, мы самые-самые.

Пришла горькая пора отрезвления и правильной самооценки — мы нищие, мы отстали от Запада во всем на десятки лет, и единственное, что у нас есть, как это ни странно, — самолюбие, чувство собственного достоинства и патриотизм.

Пока длилась агония с закрытием картины, а этот процесс, включая переговоры в Лондоне, тянулся не меньше месяца, Войнович, зная об отказе англичан, не звонил мне ни разу. Он позвонил мне в день, когда подписывался приказ об остановке работ по фильму. Но совсем не по этому поводу. От наших общих знакомых он получил сведения о моем недовольстве тем, что летом прошлого (восемьдесят восьмого) года, когда вовсю велись между нами переговоры, когда Союз кинематографистов поддержал идею постановки, когда я намеревался засесть за сценарий, то есть запахло реальностью, в это самое время Войнович подписал дополнение к договору, дающее возможность фирме «Портобелло» продлевать право «опшен» многократно. О том, что он сделал это, я не подозревал и не догадывался. То, что писатель подписал такое продление, было в его праве. В конце концов хозяин — барин. Книга-то его. Как хочет, так и распоряжается. Меня задело только одно — как же можно было не сообщить мне об этом, не поставить в известность. Ведь знай я, что права «Портобелло» на «Чонкина» стали многолетними, я бы, может, и не полез бы в авантюру. Поступок же фирмы легко объясним. Фирма поняла, что советская сторона заинтересована в вещи Войновича, и решила укрепить узы с автором.

Итак, Войнович позвонил мне, раздосадованный. Дословно он мне говорил по телефону следующее: «Я не помню, что я там подписал... Может, я и не подписал. А если подписал, то текст-то ведь на английском, а я язык знаю слабо... Я не „Мосфильм“, у меня тут нет адвокатов, с которыми я мог бы посоветоваться... Я тут один... Может, недопонял чего...»

И еще дней через десять,, когда я уже распрощался с картиной, на «Мосфильм» пришел телефакс от Войновича, на сей раз из Нью-Йорка.

«Дорогой Эльдар!

Я изучил проблему и выяснил, что (как я и думал) никаких пролонгации я не подписывал. В ноябре мой договор с Эриком после уплаты им определенной суммы будет продлен автоматически.

Я перед тобой ни в чем не виноват. С самого начала я тебя поставил в известность, что мои права проданы фирме «Портобелло» задолго до того, как вы начали перестраиваться...

Сейчас, по-моему, Эрик уступил вам все, что мог. Он разрешил, не требуя ни гроша, делать советский фильм для советской аудитории. Для решения творческих задач этого вполне достаточно, а коммерческие проблемы находятся за пределами моей компетенции. Впрочем, даже будучи плохим коммерсантом, я знаю, что с деньгами, накопленными на «Запорожец», вряд ли стоит прицениваться к «мерседесу» и обижаться на продавца, который предложенную сумму не принимает... Короче, я в это дело больше не вникаю. Хотите — торгуйтесь дальше, хотите — не торгуйтесь. Мешать не буду, а помочь не могу.

В любом случае желаю успеха.

В. Войнович ».

К сожалению, передо мной лежит текст соглашения англичан с В. Войновичем от 20 июня 1988 года.

Там много параграфов и пунктов, обговаривающих условия продления. А в конце документа две подписи — «Владельца» и «Покупателя».