Галина. История жизни - Вишневская Галина Павловна (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
Сидим; мы час, другой, и вдруг Люда толкает меня в бок:
— Вам бы пойти…
Как будто мысли мои подслушала.
— А что? Может, и правда пойти?
— Конечно. Вы же опытнее их всех.
— А что петь?
А сердце уже колотится.
— Как что? Аиду.
Эх, была — не была! Я влетела в перерыве в комнату жюри:
— Здравствуйте! Я бы хотела спеть.
Из тех троих первым отреагировал тенор, Соломон Хромченко:
— О-о, здравствуйте! Вы спеть хотите?
И уже разглядывает, что за птица. Тенору по амплуа полагается включать эмоции на хорошеньких женщин. Так боевой конь реагирует на звук трубы.
Дугин — тот свое:
— Вы записаны?
— Нет.
— Что же вы не записались? У нас порядок…
— Я не знала, что конкурс, только сегодня афишу увидела.
— Так вы и не готовились, завтра последний день…
Хромченко не выдержал:
— Слушай, чего ты ей голову морочишь? Готовилась — не готовилась, не твое дело. Приходите петь.
— Когда?
— Сегодня.
— Сегодня?!
— Ну да, после перерыва, в 4 часа. Мы должны были закончить завтра, но если сегодня успеем прослушать всех оставшихся, то ночью уедем.
— Хорошо. (А сама волнуюсь — может, сегодня у меня и голос не звучит!)
— Что же вы будете нам петь?
— Аиду.
— Аиду? Какую арию?
— «Берег Нила».
Он, наверное, подумал, что я ненормальная, потому что в таком возрасте и с такой внешностью петь труднейшую арию совсем не обязательно.
— Вы учитесь или работаете?
— Я концертная певица, работаю в Ленинградской областной филармонии.
(Марка для Большого театра невысокая…)
— Так вот, — я уже ставлю свои условия, — сначала я спою романс Рахманинова «О, не грусти».
Те — сразу хором:
— Нам романс не нужен, времени не хватает, пойте арию.
— Нет, я спою романс. Во-первых, я на нем распоюсь, а во-вторых, может, я вам не понравлюсь, так зачем мне стараться, арию петь? Вот так, иначе не пойду.
— Хорошо, приходите.
Им хочется послушать — случай уж очень интригующий, не каждая молодая певица Аиду поет, да еще «Берег Нила».
Я договорилась с Людой встретиться в 4 часа в Доме актера и — бегом к Вере Николаевне.
— Вера Николаевна, распойте меня, я иду на конкурс!..
— Господи, в каком ты виде — вся растрепанная. Какой конкурс?
— В Большой театр, в молодежную группу. Я уже говорила с жюри, в четыре часа надо петь, сейчас уже два, скорее, скорее!.. Что вы молчите, о чем думаете?
— О тебе… Хотела я с тобой еще год поработать, но, видно, такая твоя судьба. Ничего, не пропадешь, ты уже можешь заниматься сама. А что до конкурса, то не сомневайся — тебя примут, ты уже готова. Ну, начнем…
Распела она меня, дала мне последние наставления: при филировке не опускать дыхания, держать высокую позицию при переходных нотах, piano на дыхании, при сложном ходе на верхнее «до» дыхания не зажимать… Сохранять холодную голову…
Бегу по Невскому и повторяю себе: только ничего этого не забыть, только помнить все время на сцене о Вере Николаевне.
Пришла с Людой в комнату жюри:
— Мы готовы.
— Вы со своей пианисткой? Не полагается. У нас здесь лучший концертмейстер Большого театра, он знает наши темпы — нужно петь с ним.
Я уже нервничаю, огрызаюсь:
— Я очень уважаю вашего пианиста, но я привыкла работать со своим аккомпаниатором, она знает мои темпы. Я артистка.
— Хорошо, идите.
«Господи, помоги!» — вышла на сцену, сразу взяла себя в руки: «Надо с первых же звуков создать нужную атмосферу, ввести слушателей в мой мир… и сдерживать темперамент… всегда холодная голова…» Итак, романс Рахманинова «О, не грусти»…
Я запела тихим, бесплотным голосом:
Голос умершей, обращенный к возлюбленному… Воздушный звук, почти без вибрации… Чувствую, что в зале замерли (уже в театре Хромченко все вспоминал, что он буквально похолодел, когда я запела).
Дальше голос должен набрать силу. В покинувшую этот мир душу постепенно как бы вливаются былые жизненные соки, когда она просит: «О, не тоскуй по мне…» — и дальше, с затаенной страстью, вибрирующим приглушенным шепотом, боясь, чтобы не услышали, она ему признается:
И, уже не в силах скрыть, как памятна ей оставленная плоть, со всею страстью:
И, как последнее «прости», на кульминационном си-бемоль (величие смерти — и бесконечность жизни в ней):
После этого успеть моментально переключиться мыслью и звуком, как бы опоминаясь, и закончить широко, умиротворенно:
Закончила. В зале тишина. Никто ничего мне не говорит. Не просят петь еще… Значит, не понравилась? Шепотом спрашиваю Люду:
— Больше ничего не нужно, что ли?
Она растерянно отвечает:
— Не знаю, спросите…
Я обращаюсь в зал, к жюри:
— Больше ничего не нужно?
— Что вы! Пойте, пойте — мы ждем!
«Аида» — здесь уже совсем другие задачи. Нужно уметь филировать высокие ноты, петь полным, насыщенным звуком а расчете на большой оркестр, иметь звучащий нижний регистр. Все — крупным масштабом. Над арией я работала с Верой Николаевной очень много, отшлифована была каждая фраза, и, когда после высокого «до» замерло в pianissimo последнее «ля», зал загудел:
— Кто такая? Откуда?..
В самом деле, никто меня не знал. В Ленинграде я не выступала, только в области, и в областной филармонии меня знали как эстрадную певицу, В общем — сенсация. Меня — в комнату жюри:
— Консерваторию окончили?
— Нет, я там не занималась, брала частные уроки, пою в концертах, раньше четыре года пела в оперетте.
— В оперетте?!
Час от часу — новые открытия.
— Мы сегодня уезжаем в Москву, второй тур будет в Большом театре, вы сможете приехать?
— Конечно, смогу.
— Ждите вызова…
Кругам меня поздравляют незнакомые люди, а я — скорей к телефону:
— Вера Николаевна, дорогая, милая, я прошла на второй тур в Москву, в Большой театр! Сейчас забегу домой, переоденусь (я вся мокрая от волнения) — и буду у вас, расскажу, все-все расскажу…
Я бежала по Невскому проспекту, не чуя под собою ног. Из меня, наверное, искры летели, потому что прохожие шарахались в стороны, как от локомотива, и, если бы в этот момент передо мной выросла стена, я разнесла бы ее вдребезги.
Влетаю домой:
— Марк, я пела на конкурсе в Большой театр!
— Что?! Какой конкурс? Какой театр? Ты что, с ума сошла?
— Я пела на конкурсе в Большой театр, прошла на второй тур, меня скоро вызовут в Москву… Понял? А теперь бегу к Вере Николаевне…
Он совершенно онемел, дар речи потерял! И это мой муж — что же говорить о других: для них эта новость была, как взорвавшаяся бомба. Звонят по телефону — не верят. Я и сама не верю — думаю, уехали они теперь в Москву и думать забыли обо мне. Неделя прошла, как вечность. И наконец — телеграмма!
