Моя школа - Бондин Алексей Петрович (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
— А бунтовщикам что сейчас будет? — спросил я.
— Что будет? Плохо им будет…
— Их пороть будут?… А кто их будет пороть?
— Кто будет пороть? — вскинув брови, переспросил Наймушин, смотря на меня удивленными глазами. Он точно испугался поставленного мной вопроса и, как-то неестественно моргая, пробормотал: — Для этого есть особые люди.
— А им много за это платят? — снова спросил я, но ответа не дождался.
Александр торопливо выдернул меня из-за стола за руку и вытолкал в кухню, говоря строго:
— Каждый сверчок — знай свой шесток… Где тебя не спрашивают — не суйся.
— Удивительно, какой выскочка, — услышал я голос Маруси. Ксения Ивановна поучительно сказала:
— Ты никогда не вмешивайся в разговор взрослых. Нехорошо это.
Мне приказали лечь спать, и я нехотя улегся. Но мне не спалось, назойливо лез в уши разговор в соседней комнате. А разговор там становился оживленней. Пришел с гитарой сосед Спиридон Грязнов — неприятный, хвастливый парень, но искусный гитарист. В руках его мягко загудела гитара басовыми струнами.
— Люблю музыку… — донесся голос Наймушина. — Бывало, в походе идешь усталый, а как заиграет музыка — сразу легко… А ну же, какой-нибудь марш! С барабанным боем.
Спиридон заиграл что-то бравурное. Наймушин ходил по комнате. Половицы под ним поскрипывали. Он командовал:
— Ать, два! Дай ногу! Ать, два! Правое плечо вперед! Прямо! Ать, два! Кру…гом!
— Вы хорошо играете, — сказала Маруся.
— Спиридон… Спиридон, а ну-ка «Ночь тиха», — попросил Александр.
— «Ночь тиха»! Ать, два!
— Верно, Шурик, «Ночь тиха».
Гитара протестующе загудела, к ней присоединился приятный баритон Александра:
Ночь тиха, лови минуты,
Да крепка тюрьмы стена,
У дверей её замкнуты
Два железные замка.
Мне вспомнился прежний Большак, его доброе, ласковое лицо. Мне кажется, что он вот только сейчас возвратился с военной службы, пришел в комнату и поет. Но его прерывает Наймушин:
— Нельзя эту песню петь.
— Почему?
— Запрещенная.
— Я же её певал в театре. Когда ставили «Из темного угла»…
— Всё равно, запрещена… Спиридон, играй что-нибудь веселое.
Гитара весело загудела, квинта выкрикивала. Наймушин, прищелкивая пальцами, плясал, напевая:
Как француз у турки в службе.
Англичанин с ними в дружбе
Покумились, знать.
Я заглядываю с постели в открытую дверь. Наймушин топчется на одном месте, лицо его самодовольно улыбается, а глаза точно стали еще больше. Они освещают его дряблое лицо. Брови его вскинуты, нижняя губа оттопырена.
Времена настали тяжки
— Два союзника в пристяжке,
А султан в корню.
Спиридон деловито пощипывает пальцами струны гитары. Он отвернулся, и его большеносая тень уродливо движется по белой, штукатуренной стене.
Говорят, что Русь погибла,
А на самом деле — рыло
У самих в крови.
Александр, покачиваясь у стола, наливает рюмки. Наймушин поднимает рюмку и продолжает петь:
Хлебом, солью Русь богата,
На приемы таровата
— Любит угостить.
— За здоровье государя императора, Ур-ра! — вдруг рявкнул Наймушин и залпом опорожнил рюмку.
Пирушка затянулась до поздней ночи. Я сквозь сон слышал гитару, какую-то возню, топанье ног и возгласы:
— Вашу ручку…
Потом был слышен жаркий спор и жалоба Александра:
— Таких законов нет, чтобы за время военной службы подати собирать. Я по уши в долг залез…
— Власть, батенька мой. Эх-хе-хе-е!.. Поставь тебя на это дело — тоже бы…
На полатях десять мух
Русского плясали,
Увидали паука
— В обморок упали.
— Эх, милый, плохо тебя терли на военной службе… Если бы ты знал, как вот я дослужился до этих нашивок. Эта медаль получена за усмирение бунта. Только не такого, что у вас. Что это! Дураки, бараны… То был рабочий бунт. И мы в них стреляли, как в неприятеля, как по туркам…
Речь Наймушина звучала на этот раз в глубокой тишине. Точно из комнаты все разбежались. Мне стало страшно. Я закутался с головой в одеяло.
БЕГ НА МЕСТЕ
Возвращаясь домой из школы, я останавливаюсь у волостного правления и каждый раз вижу необычное. У крыльца толпится народ. Под усиленным конвоем приводят меднорудных рабочих, за ними идет пестрая крикливая толпа женщин. Они с воплями провожают своих мужей, отцов. Арестованные входят по ступенькам на высокое крыльцо правления, оборачиваются и, снимая шапки, кричат своим женам:
— Ну, прощайте! Живите хорошенько… Не ревите…
Однажды я залез на забор и смотрел внутрь волостного двора. Там происходило обучение солдат. Солдат на этот раз было немного, а обучал их знакомый мне человек — Наймушин. Он важно расхаживал возле шеренги солдат и что-то объяснял. Солдаты с ружьями и тяжелыми ранцами за плечами делали бег на месте. Наймушин был чем-то обозлен. Он ругал маленького рыжего солдата. Потом вывел его из шеренги и скомандовал:
— Смирно! Бег на месте, аррш!
Солдат, семеня ногами, торопливо топтался, разминая рыхлый снег.
— Стой! — крикнул Наймушин. — Евдокимов!
Из шеренги вышел высокий солдат.
— Покажи ему, дураку, как нужно бегать. А ты смотри, дубина стоеросовая! Бег на месте, аррш!
Высокий солдат качнулся всем телом вперед и быстро стал переступать на месте, сосредоточенно смотря в землю.
— Стой! Ну, ты, куль, видал? Иди, Евдокимов. Смирно! — крикнул он снова маленькому солдату. — Я тебя научу бегать! Ты не отобьешься… Ну, бег на месте, аррш!
Солдат снова торопливо засеменил ногами, а Наймушин окинул его с ног до головы сердитым взглядом, заложил назад руки и ушел.
Солдат торопливо топчется, снег под ногами пересыпается, как крупа. Я вижу, что он задыхается от усталости. Он тупо смотрит в землю. Задние солдаты стоят шеренгой и молча смотрят на своего товарища. Наймушина нет. Я прислонился головой к столбу и замер. Солдат уже теряет равновесие. Он еле-еле переставляет ослабевшие ноги.
На крыльце появился Наймушин. Он выпятил брюшко и, закинув руки назад, исподлобья смотрел на измученного солдата.
— Это что? Бег на месте, дай ногу!
Солдат, обессилев, качнулся, точно кто толкнул его, и упал на колени. Хотел, очевидно, встать, но снова качнулся и, как мешок» упал на снег, вверх лицом, прижимая к себе винтовку.
Глаза Наймушина злобно засверкали. Он подошел к солдату и грозно крикнул:
— Встать!
Солдат хотел было подняться, но Наймушин с силой пнул его в бок. Солдат свалился вниз лицом.
Я сполз с забора и заревел. Мне хотелось сделать Наймушину что-нибудь такое, чтобы ему было больно. На глаза мне попался камень. Я схватил его, но он крепко вмерз в землю. Я свирепо принялся отбивать его каблуком. Камень не поддавался. Я выворотил его и, не помня себя, швырнул через забор.
— Кто там швыряется камнями?!
Я бросился бежать по переулку.
