Сколько стоит человек. Повесть о пережитом в 12 тетрадях и 6 томах. - Керсновская Евфросиния Антоновна
Уже почти все! Еще немного, еще совсем немного…
— Э, девка, так не пойдет! — услышала я как будто издалека. — Когда газ, уходить надо! Так и концы отдать недолго.
Я сообразила, что меня куда-то несут, рванулась, и меня положили на землю. С трудом я встала и ошалело оглянулась. Возле меня стояли двое.
— Там немного осталось. Я сейчас кончу…
— Или шахта тебя прикончит, — сказал тот, что помоложе.
Как я после узнала, этот улыбчивый парень — наш бурильщик Володька Йордан. Другой, с жировиком над глазом, — участковый механик-слесарь Иван Богданович (вернее, Иоганн Готлиб) Штамп. Так я познакомилась с угарным газом и с двумя хорошими товарищами, с которыми проработала почти шесть лет.
В ШИЗО вместо хлеба кайло
В те годы выходных заключенным вообще не полагалось, а пересмену делали, выходя «через восемь». Это очень тяжело. Если утренняя смена заканчивается в четыре часа, то на вахту пока соберутся, то уже пять, а то и все шесть часов. В зону добираешься к семи вечера. Пока получишь свою баланду, пока поешь — вот уже и восемь вечера, а в полдесятого надо собираться на развод, чтобы быть в шахте в полночь. От моего первого дня в шахте меня разломило изрядно. А тут сразу, не отдохнув, опять на работу! А хлеба я так и не получаю, питаюсь объедками, что мне оставляет дневальная. Все те же тресковые головы.
Утром, вернувшись из шахты, я решила пойти к нарядчику — выяснить, где же, наконец, мое питание. Увы, я совсем забыла, что бывает поверка.
Люди работают в разные смены, и очень часто женщины остаются в Угольном Оцеплении, у любовника, а чтобы сошелся счет, подруга выходит с разводом и сейчас же возвращается вместо той, что развлекается, а та через восемь часов уходит в зону за нее. У наших дам подобная выручка — закон, поэтому поверка оказывается филькиной грамотой. Но формальность дороже всего бюрократам, а если она дает возможность покуражиться над бесправными заключенными, то для «псарни» это просто наслаждение! Сколько раз тех, которые после изнурительного труда легли отдыхать, будят, чтобы пересчитать!
Вернувшись с ночной смены и убедившись, что моей пайки все нет, я пошла в бухгалтерию. И вдруг мне навстречу — начальник режима. Укажу попутно, что на эту должность назначают самого жестокого из числа псарей. Или право проявлять жестокость развращает даже и неплохого человека? Несомненно одно: профессия, а тем более профессия палача, налагает свою печать.
— Ты чего это шляешься по зоне?
— Я иду в бухгалтерию. Я работаю, а своей пайки вот уже четыре дня не получаю.
— А, еще смеешь рассуждать? Забрать ее в ШИЗО!
И вот я вместо отдыха — в штрафном изоляторе.
Я была голодна, до предела измучена и охотно повалилась бы на голые доски в нетопленом помещении, где гулял ветер. Уснуть… Отдохнуть… Но дежурнячка вывела меня на работу. Надо было кайлом и ломом раздолбить целую гору нечистот, скопившихся за зиму, и выбросить их за частокол.
В Евангелии сказано: они просят хлеба, а им дают камень. Так те просили подаяния, а я — своего, заработанного в шахте, хлеба! И то получила кайло и гору нечистот.
В пять мне разрешили отдыхать. Питания, даже того, что дают штрафникам (350 граммов хлеба и два раза в день по пол-литра жидкой баланды), мне не полагалось.
Первое, но не последнее столкновение с «псарней»
В восемь часов меня разбудили: ночью предстояла работа.
— Послушайте, я всю ночь работала в шахте, здесь весь день убирала нечистоты. Разве допустимо вторые сутки работать без отдыха и без еды?!
— Поздно рассуждать! Я уже расписалась, что всех пятерых, что тут сидят, посылают мыть полы в казарме после побелки.
Погода очень приятная. Солнце, которое уже давно не заходит, светит каким-то густо-желтым светом — особенный цвет ночного солнца.
Жучки, мои компаньонки, перебрасываются непристойными шутками с конвоирами. Они, видимо, рады и предвкушают удовольствие. Вохровская казарма где-то на Железнодорожной улице. Грязи тут после побелки — по колено; работы — невпроворот.
Девки скрываются со словами:
— Мы ненадолго, ты тут как-нибудь сама.
Всю ночь я скоблю, мою, выношу помои, таскаю воду. И простая известь разъедает руки, а тут белили хлорной известью! Во всех пальцах известь выела глубокие дыры. Течет кровь. Когда я выкручиваю тряпку, в ведро течет красная вода.
Прошу солдат дать мне хотя бы того, чем смазывают ружья. Искали. Не нашли.
— Как-нибудь обойдешься!
К утру, измученная, ошалевшая от усталости, я закончила уборку всей казармы. Когда за нами пришел конвоир, появились и те четыре девки. Вид у них был утомленный, но довольный. Они многозначительно хмыкали, на ходу что-то жевали и в узелках несли пшенную кашу. Когда мы добрались «домой», то есть в штрафной изолятор, у меня был вид… Я даже не берусь подыскать сравнение! Больше всего подошло бы — «как с креста снятой», тем более что ладони были все в крови. Было очень больно.
А тут — еще сюрприз:
— На работу собирайсь!
Я уже знала, что ни на какую пощаду рассчитывать не приходится, но все же, когда в штрафной изолятор заглянула медсестра (для проформы, разумеется!), я указала на свои израненные руки и попросила помощи.
Вначале эта сестра немилосердия Гутя, хорошенькая, но очень развратная брюнеточка, пожала плечами и сказала:
— Пустяки.
Затем, присмотревшись, принесла вазелин и смазала раны.
Воспользовавшись оказией, я высказала свою жалобу:
— Я двое суток работаю, днем и ночью. Можно ли, не дав отдыха, вновь посылать меня на работу?
Гутя с дежурнячкой со смеху покатились:
— Она устала! Ой, не могу… Ей надо отдохнуть!
И они продолжали захлебываясь смеяться.
Наконец до меня дошло. Женщин посылали в казарму не для работы, а как проституток для солдатского борделя, их кормили, поили, платили по договоренности. И им это нравилось.
Встреча на кладбище
Нас под конвоем привели на кладбище под Шмитиху — ту часть кладбища в долине, что была отведена под заключенных. Нам предстояло закопать семь могил. Или — «скотомогильников»? В каждой 200–250 трупов. На каждую могилу — двое могильщиков. Работа дается «на урок». Сделал — отдыхай.
И вот я стою над могилой. Это ров, полный воды. Из воды высовывается то плечо, то посинелая голова с оскаленными зубами, то живот, зашитый «через верх» толстой ниткой.
Никогда не забыть мне ни той картины, ни тех мыслей, что она вызвала во мне. Этого забыть нельзя.
— Так вот, где довелось нам встретиться вновь! Я вас потрошила — я вас и похороню. Простите меня, братья мои! Это чистая случайность, что я еще не с вами.
И все же я была далека от мысли, что именно в эти минуты такая же судьба стояла за моими плечами.
Коблы
Моя напарница — Ваня. Да, Ваня! Как здесь принято называть, кобел, то есть мужская половина такого рода пары сожителей. В женском лагере «супружеских пар» куда больше, чем в мужском. Хотя в мужских лагерях гомосексуализм — явление куда более обычное, чем лесбианство у женщин, но пары — явление редкое. Впрочем, объясняется это отнюдь не моральными (или, быть может, аморальными?) причинами. Просто там любой смазливый юнец, если его хоть однажды «протрут» (пусть даже путем насилия), становится публичной девкой и под страхом смерти не смеет никому отказать. Выражение «под страхом смерти» — отнюдь не для красного словца: их с беспощадной жестокостью убивают или увечат. Иногда спасение можно найти в дальнем этапе, хотя в данном случае «худая слава бежит», вернее, не отстает. Избавление наступает в результате сифилиса, ведущего к образованию звездообразного рубца и сужению, иногда почти заращиванию заднего прохода.
У женщин это безобразное явление редко принимает угрожающий характер. Чаще всего это смешно или просто вызывает брезгливость. Коблом, как правило, является мужеподобная девка, но если в природе у высших существ мужская особь крупнее и сильнее женской, то лагерные коблы скорее напоминают мужские особи низшего порядка, как у пауков, червей. Они, по сравнению с самкой, мельче, хрупче.
