Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда - Шаттенштейн Евгения Ричардовна
Папа любил читать, ему было интересно знать, о чем пишут советские авторы. Вот поэтому у нас были книги в таких переплетах-обложках. Из этих обложек мы научились делать котлеты. Отделяли обложку от книги, резали на мелкие кусочки и клали на несколько часов в кастрюлю с водой. Когда бумага разбухала, из нее отжимали лишнюю воду и в эту массу всыпали немножко «муки» из жмыха.
Жмых, его еще называли «дуранда», — это отходы от производства растительного масла. Получается жмых (как я потом узнала) так: семечки подсолнечника перемалывают, чтобы потом отжать масло, отжим от масла и называется жмых. Жмых был не только подсолнечный, но и льняной, и конопляный, и горчичный. Между прочим, многие ели горчицу (пекли блины из нее) и умирали от прободения, потому что желудки были очень истончены.
Жмых от подсолнечного масла был очень грубый, в нем было много неразмолотой шелухи семечек. Отходы эти были спрессованы в плитки. Длиной эта плитка была сантиметров 35–40, шириной — сантиметров 20, а толщиной — 3 сантиметра. Они были крепкие, как камень, и отколоть от такой плитки кусочек можно было только топором. Чтобы получить подобие муки, надо было этот кусочек натереть на терке. Это была трудная работа, терла жмых я. Полученную «муку» всыпали в размокшую бумагу, размешивали ее, и «фарш» готов.
Лепили котлеты и обваливали в той же «муке». Затем клали на горячую поверхность буржуйки и воображали, что поджариваем котлеты. Ох как трудно было проглотить кусочек такой котлеты! Держу, держу во рту, а проглотить никак не могу, но глотать надо — это была единственная еда на день, не считая паечки хлеба.
Потом мы перестали делать эти котлеты, а стали варить суп. Высыпали в воду немного этой «муки», кипятили, и получалась тягучая, как клейстер, похлебка. Купить жмых было непросто.
В то время в Ленинграде работали почти все рынки. Купить можно было кое-что и за деньги, но наличных денег у людей, как правило, не было. И поэтому на рынке происходила не купля-продажа, а шел обмен, мы тогда так и говорили: «обменяли то-то на то-то». Так, например, за плитку жмыха мама отдала швейную машинку «Зингер», и это была большая удача.
Желе из столярного клея. В блокадном Ленинграде на рынке можно было купить столярный клей. Плитка столярного клея была похожа на стограммовую шоколадную, только цвет ее был серо-мышиный. Эту плитку клали в воду, она находилась в ней более суток. Когда она размокала, в этой же воде ее начинали варить, все время помешивая. Мама туда добавляла разные специи: лавровый лист, перец, гвоздику… Специи были почти у всех хозяек. Готовое варево разливали по тарелкам, и получалось желе чудесного янтарного цвета.
Когда я в первый раз съела это желе, то чуть не плясала от радости и все время говорила:
— Мы теперь не умрем, мы теперь не умрем! — Ели мы это желе недели две, потом я сказала:
— Пусть лучше я умру, но больше я этот клей есть не буду.
Теперь совершенно не переношу запах столярного клея или чего-то напоминающего этот запах.
Щи из кочерыжек. В октябре уже начал чувствоваться голод. Насколько положение серьезно, я отчетливо осознала, когда, войдя в подъезд нашего дома, увидела, как кошка пожирает кошку. Мне стало жутко.
Папа в начале октября сказал: «Доченька, поедем за кочерыжками». Ездить за этими кочерыжками надо было далеко на окраину Ленинграда, к Нарвской заставе за Кировский (бывший Путиловский) завод. Трамваи тогда еще ходили, они ходили по направлению к полям до 21 ноября 1941 года. За Кировским заводом начинались колхозные поля, на них выращивали картофель, морковь, свеклу, капусту и т. п.
Урожай собрали в сентябре, а капусту срезали в самую последнюю очередь.
Кочерыжка остается на поле после того, как срежут созревший кочан капусты. Корень капусты находится в земле, а предкорневая кочерыжка — на поверхности и растет до тех пор, пока начинает завязываться вилок (кочан). Пока вилок не завязался, кочерыжка растет, и на ней вырастают большие листья капусты. Эти капустные листья всегда обрывали на корм скоту, позднее срезали кочаны, а после этого на поле оставались кочерыжки с обломанными листьями. Сама кочерыжка вырастала до 10–15 сантиметров высотой и до 4 сантиметров в диаметре. Обломки капустных листьев на кочерыжках и являлись пригодными для еды. Вот за ними-то и ездили ленинградцы.
Кочерыжка была совершенно одеревеневшая, поперек ее очень трудно было резать, резали ее только вдоль, но обломки от листьев — это настоящая капуста. Варили эту одеревеневшую кочерыжку с обломками листьев — получались настоящие вкусные щи, очень долго мы ими держались…
Мы съездили только два раза, первый раз очень удачно, а вот второй раз чудом уцелели. Немцы подошли уже совсем близко, им видно было, что на этом участке скапливается много людей, пришедших сюда за этим скудным пропитанием. Они начали обстреливать это место плотным и частым огнем, было много убитых и раненых.
Конечно, мы ничего не успели набрать, радовались уже тому, что вернулись домой живыми. Больше мы туда не ездили.
Улицы Ленинграда 1941/42 года. Улицы пустынные, редко встречаются люди. В снежные завалы вмерзли давно уже остановившиеся трамваи и троллейбусы. Света нет, воды нет, канализация не работает. Витрины закрыты деревянными щитами и мешками с песком. Песок в мешки засыпали взрослые женщины и мы, девушки-студентки, нам же приходилось закрывать памятники мешками с песком. Тяжело было. Ребята почти все ушли добровольцами на фронт.
Зима 1941/42 года была очень холодная, доходило до 40 градусов мороза, и очень снежная. Идешь по узким тропам, как по траншее, сугробы выше головы. Один раз, когда я шла на работу, за что-то зацепилась ногой, посмотрела, рука торчит из сугроба. Страшно. Люди умирали на ходу, трупы заносило снегом.
До войны в Ленинграде жили очень скученно. Редко какая семья имела отдельную квартиру. Обычно сколько комнат в квартире, столько и семей. Когда голод, бомбежки, обстрелы и холод стали косить людей, комнаты освобождались, и оставшиеся в живых люди часто объединялись и жили вместе в одной большой комнате, чтобы было теплее, тем более что не все могли обзавестись «буржуйками». Топили «буржуйки» не ради тепла — это была роскошь, топили, чтобы растопить снег или сварить, если было из чего (жмых, столярный клей) клейкую жидкость «суп», или желе из столярного клея. «Буржуйки» топили стульями, табуретками, столами, книгами и вообще всем, что могло гореть. Трубы от этих печечек выводились на улицу через форточки.
Все отходы и нечистоты тоже выливались через форточки из окон освободившихся от жильцов комнат.
Когда с улицы смотришь на дом, видишь такую картину: с подоконников свисают сосульки разных цветов, из окон торчат трубы, многие окна заколочены фанерой или досками. Очень тревожный и мрачный вид. И вот наступил март. Весна. Все стало таять. Представьте только: такой загрязненный город, изможденные люди, сырой холодный воздух. Какая страшная опасность возникновения эпидемий!
Это еще один ни с чем не сравнимый подвиг ленинградцев: не дали вспыхнуть эпидемии. Выходили убирать город все жители Ленинграда, кто мог подняться, убирали от зимних нечистот свои дворы и улицы. Трудно было держать лопату, заступ, о ломе и говорить не приходится. Лом держали два-три человека, чтобы сколоть ледяные глыбы. Эпидемий не было. Умирали от голода, от бомбежек, от холода, от артобстрелов, но не от эпидемий…
