Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .txt, .fb2) 📗
В актовый день в июне 1966 года Роберту в Принстоне присвоили почетную ученую степень, назвав его «физиком и моряком, философом и кавалеристом, лингвистом и поваром, любителем тонких вин и еще более тонкой поэзии». Оппи выглядел на церемонии измученным и угасшим. Страдая от защемления нерва, он мог передвигаться только с помощью трости и ортеза.
Хрупкий, измученный болезнью Роберт каким-то образом сумел не пасть духом. Фримен Дайсон заметил, что «его дух был тем крепче, чем больше слабела физическая сила. <…> Он принимал свою участь без жалоб, продолжал работать, вдруг стал простым и перестал пытаться производить впечатление на других». Оппенгеймер всегда умел эффектно подать себя, но теперь, как заметил Дайсон, «был прост, прямолинеен и неудержимо храбр». Временами, писал Лилиенталь, Роберт казался «бодрым, даже веселым».
В середине июля врач не обнаружил в горле Роберта злокачественных образований. Лучевая терапия измотала его, но, похоже, принесла желаемый результат. Поэтому 20 июля они с Китти вернулись на Сент-Джон. Друзья на острове, не видевшие его целый год, считали, что он стал похож на «призрака, настоящего призрака». Роберт тихо жаловался, что ему холодно плавать в некогда теплых водах Сент-Джона. Вместо купания он делал длинные прогулки по пляжу, вежливо и терпеливо разговаривая со всеми, кого встречал на пути, даже незнакомцами. Узнав, что Карл, муж Сис Фрэнк, приходит в себя после серьезной операции на сердце, Роберт пришел его навестить. «Роберт был с ним так добр, — вспоминала Сис Фрэнк, — пытался ободрить его после ужасной травмы».
В это время Роберт придерживался жидкой диеты с добавлением сухого белка. Сис Фрэнк он как-то сказал: «Вы себе не представляете, что я отдал бы за этот сэндвич с курятиной». В гостях на новоселье у Имму и Инги Хииливирта он не смог есть ребрышки ягненка и осилил только стакан молока. «Мне было его так жаль», — сказала Инга.
Пробыв на острове почти пять недель, Роберт и Китти в конце августа вернулись в Принстон. Роберт чувствовал себя лучше. Горло все еще болело, однако он ощущал, что силы постепенно возвращаются. Врачи еще раз осмотрели его и не нашли признаков рака. «Они убеждены, что я вылечился», — написал Оппенгеймер другу. Через пять дней после возвращения в Принстон он вылетел в Беркли для встречи со старыми друзьями. Приехав назад, Роберт опять пожаловался врачам на боли в горле, «но они не стали его тщательно осматривать и списали боль на побочные эффекты лучевой терапии».
В начале осени Оппенгеймерам пришлось освободить Олден-Мэнор для нового директора института Карла Кейзена. Роберт и Китти решили временно остановиться в доме № 284 на Мерсер-роуд, который раньше занимал физик Янг Чжэньнин. Дом пустовал несколько лет и представлял собой печальное зрелище. Их соседями были Фримен и Имме Дайсон. Сын Дайсонов запомнил свое детство, проходившее на территории института в то время, когда им управлял Оппенгеймер: «Он [Оппенгеймер] был очень и очень влиятельной фигурой, добрым и загадочным правителем мира, в котором мы жили». И тут вдруг Оппенгеймер становится соседом. «Нам, детям, он казался призраком, лишившимся своего царства, он расхаживал по соседнему двору очень бледный и худой».
Следующий визит к врачу Роберт нанес только 3 октября. «К тому времени, — писал Нико Набоков, друг Роберта по Конгрессу за свободу культуры, — рак проявился со всей силой, проник в нёбо, основание языка и левую евстахиеву трубу». Операция была невозможна, врачи прописали три сеанса лучевой терапии в неделю — на этот раз с применением бетатрона: «Любому известно, что повторная лучевая терапия горла с не удаленной опухолью неприятная штука. Пока все еще не так плохо, но в будущем я больше не уверен».
В случае отказа от лечения Оппенгеймеру грозила скорая смерть. В середине октября к Роберту заглянул Лилиенталь и узнал печальную новость. Голубые глаза его друга как будто выцвели от боли. «Роберту осталось пройти последнюю милю, — написал в дневнике Лилиенталь, — и она может оказаться очень короткой. <…> Китти изо всех сил сдерживала слезы». В ноябре Роберт написал другу: «Мне стало намного труднее говорить и принимать пищу». Он хотел в декабре съездить в Париж, но врачи настояли на продолжении лечения до рождественских праздников. Роберт остался дома, принимая визиты старых друзей Фрэнсиса Фергюссона и Лилиенталя. В начале декабря из Колорадо приехал Фрэнк.
В начале декабря 1966 года объявился бывший ученик Роберта Дэвид Бом. Почти всю свою карьеру он провел в Бразилии и Англии. Бом писал, что видел пьесу Кипхардта и телепрограмму о Лос-Аламосе, в ходе которой взяли интервью у Оппенгеймера. «Мне стало не по себе, — писал Бом, — особенно от вашего заявления о чувстве вины. Я считаю, что тратить жизнь на подобные сантименты пустое дело». Бом напомнил Оппенгеймеру о пьесе Жана Поля Сартра, «в которой главный герой освобождается от чувства вины, приняв на себя ответственность. По моему разумению, человек чувствует себя виноватым за прежние дела, потому что они следствие того, кем он был и кем все еще остается». Бом считал виноватость как таковую бессмысленной эмоцией. «Я прекрасно понимаю, что вы стояли перед уникальной дилеммой. Только вы сами способны оценить, насколько вы в ответе за былые события».
Оппенгеймер немедленно ответил: «Пьеса и ей подобные вещи сотрясают воздух уже не первый день. Я никогда не выражал сожаление о том, что сделал и мог сделать в Лос-Аламосе. Наоборот, по многим разным поводам я уверял, что никогда об этом не жалел — ни о черном, ни о белом». Затем добавил следующие слова, но вычеркнул их перед отправлением письма: «Наибольшее отвращение в тексте Кипхардта у меня вызывает длинная, полностью выдуманная речь в конце пьесы, которую я якобы произнес, выражающая мое сожаление о прошлом. Мои собственные чувства относительно ответственности и вины всегда связаны с настоящим, и до сих пор мне в жизни этого хватало».
Возможно, Оппенгеймер держал в уме беседу с Бомом, когда в начале декабря к нему в кабинет явился для интервью журналист «Лук» Томас Б. Морган. Морган застал Оппенгеймера созерцающим осенний лес и пруд за окном. На стене висела старая фотография Китти, элегантно перескакивающей на лошади через барьер. Морган быстро понял, что Роберт умирает. «Он был очень слаб и перестал быть похожим на сухопарого, долговязого гения-ковбоя. Лицо избороздили глубокие морщины. От волос остался белесый туман. Но он все еще не терял достоинства». Когда беседа перешла на философские темы, Оппенгеймер сделал нажим на слове «ответственность». Морган заметил, что Роберт произносит его чуть ли не с религиозным оттенком. Оппенгеймер согласился, назвав ответственность «светским способом использования религиозного понятия без привязки к божественной сущности. Я бы предпочел заменить это слово “этикой”. Сейчас я понимаю вопросы этики лучше, чем когда-либо раньше, хотя они жестко стояли передо мной во время работы над бомбой. Теперь я не знаю, как охарактеризовать мою жизнь, не прибегая к понятию “ответственность”, связанному с выбором, действием и тем напряжением, с которым осуществляется выбор. Я говорю не о знаниях, а об ограниченной возможности того, что ты можешь сделать. <…> Реальная ответственность не существует в отрыве от власти, власти над собственными действиями… однако большее количество знаний, богатства, свободного времени — все это расширяет границы ответственности».
Этот монолог Морган дополнил своими словами: «После чего Оппенгеймер повернул руки ладонями кверху, как бы приглашая слушателя разделить вывод. “Ни вы, ни я, — сказал он, — не богаты. Но что касается ответственности, мы оба находимся в положении, позволяющем нам смягчить наиболее острые страдания людей, стоящих на пороге голодной смерти”».
Во время интервью Роберт своими словами изложил то, что прочитал у Пруста сорок лет назад на Корсике: «Равнодушие к причиняемым страданиям — это страшная и неискоренимая разновидность жестокости». Роберт отнюдь не был равнодушен к страданиям, которые причинял другим, но тем не менее не позволял себе поддаваться ощущению вины. Он принимал личную ответственность, никогда ее не отрицал. Однако после дисциплинарного слушания, как видно, утратил способность и мотивацию к борьбе с «жестокостью» равнодушия. В этом плане Раби был прав, говоря, что противники Роберта достигли своей цели и уничтожили его.
