Комендант Освенцима. Автобиографические записки Рудольфа Гесса - Гесс Рудольф (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
Я разговаривал о работе со многими сокамерниками в тюрьме, а затем со многими заключенными в КЛ, особенно в Дахау. Все были убеждены в том, что жизнь за решеткой, за колючей проволокой на досуге, без работы невыносима и даже представляет собой худший вид наказания.
Работа в заключении — это не только действенное воспитательное средство в хорошем смысле этого слова, средство самовоспитания, которое также побуждает заключенного оказывать сопротивление разрушительному воздействию лишения свободы. Она также воспитательное средство для неустойчивых заключенных, для тех, кто нуждается в постоянстве и выдержке, для тех, кого благодатное действие труда еще позволяет вырвать из преступного мира. Однако всё сказанное выше действительно лишь при нормальных условиях.
Именно так и надо понимать девиз «Труд делает свободным» [36]. Твердое намерение Айке было следующим: те заключенные, неважно из какого подразделения, которые выделились из массы благодаря долговременным трудовым достижениям, подлежат освобождению, даже если гестапо и государственная служба криминальной полиции придерживаются противоположного мнения. И несколько таких освобождений произошло. Однако война упразднила доброе намерение.
Я написал о работе так подробно, потому что привык ценить психическую ценность труда и потому что хотел показать, как влияет работа на душу заключенного — насколько я понимаю влияние. О том, что позднее было сделано из работы, из трудоиспользования заключенных, я сообщу позднее. [37]
В Дахау я, как блокфюрер, непосредственно познакомился с отдельными заключенными, и не только из своего блока.
Как блокфюреры мы просматривали исходящую почту заключенных. Тот, кто длительное время читал письма заключенного и обладает достаточным знанием людей, видит точное отражение его души. Каждый заключенный в этих письмах к своей жене, к своей матери пытается, в зависимости от своих наклонностей, описывать свои нужды и заботы. В течение своего срока он не может притворяться, ускользать от взгляда опытного наблюдателя; не может он делать это и в письмах.
У Айке было понятие «опасные враги государства», которое он так навязчиво, всеми способами и не один год внедрял в умы эсэсовцев, что каждый, не знавший его достаточно хорошо, и на самом деле проникался таким представлением. Я тоже так думал. Теперь я следил за этими «опасными врагами государства» и теми опасностями, которые они представляли. Находил же я горстку озлобленных коммунистов и социал-демократов, которые, окажись они на свободе, начали бы возмущать население, которые непременно стали бы заниматься нелегальной работой. На этот счет они и высказывались вполне откровенно. Другие заключенные в массе своей были коммунистическими и социал-демократическими функционерами, которые тоже боролись за свои идеи, действовали и лично принесли более или менее много вреда национальной идее, НСДАП. Но при ближайшем рассмотрении, при повседневном общении с ними они оказывались довольно безобидными, миролюбивыми людьми, которые, ввиду краха их мира, желали только одного: спокойно работать и вернуться к своим семьям. По моему мнению, в 1935/1936 из Дахау можно было бы спокойно выпустить три четверти всех политзаключенных без малейшего ущерба для Третьего рейха.
Одна же четверть была фанатично убеждена в том, что их мир возродится. Этих следовало надежно спрятать. Они были опасными врагами государства. Однако их было легко распознать, даже когда они не проявлялись, а, наоборот, всячески пытались замаскироваться. Опаснее же всего для государства, для всего народа были профессиональные преступники, асоциальные элементы, имевшие по 20–30 прежних судимостей.
Согласно замыслу Айке, благодаря длительному обучению и соответствующим приказам об опасности заключенных, его эсэсовцы должны были относиться к заключенным крайне враждебно, ненавидеть их, а всякие признаки сострадания к ним подавлялись в зародыше. Своими усилиями в этом направлении, и прежде всего воздействием на ограниченные натуры, Айке воспитывал такую ненависть к заключенным, какую непосвященные просто не могут вообразить. Такое отношение насаждалось во всех КЛ среди служивших там рядовых эсэсовцев и их командиров, оно распространялось и воспроизводилось [38] еще долгие годы после ухода Айке из Инспекции [39].
Этим насаждением ненависти объясняются все мучения заключенных и жестокое обращение с ними в КЛ.
Такое отношение к заключенным еще больше ухудшилось из-за влияния старых комендантов, таких как Лориц и Кох [40], для которых заключенные были не людьми, а «русскими» или «канаками». Естественно, от заключенных нельзя было утаить эту искусственно возбуждавшуюся против них ненависть. Фанатики, озлобленные еще больше утвердились в своем поведении, добрые же оказались унижены и отвержены. В шутцхафтлагере явственно чувствовалось приближение новых наставлений Айке. Настроение тотчас же падало. Заключенные в ужасе шарахались при любом телодвижении эсэсовца. Одни слухи о предстоящих мероприятиях сменялись другими. Беспокойством были охвачены буквально все. Не из-за того, что предстояли какие-то жестокости. Нет, просто заключенные очень хорошо чувствовали нарастающую враждебность поведения большей части охранников и надзирателей.
Должен подчеркнуть еще раз: не так тяжело физическое воздействие и влияние тюремной жизни на заключенных вообще, а в КЛ в особенности; гораздо сильнее угнетает, унижает, приводит к отчаянию воздействие психическое.
Большинству заключенных не всё равно, враждебно, нейтрально или же доброжелательно настроены по отношению к ним охранники. Физически охранник может даже не приближаться к заключенному, но его враждебное, даже исполненное ненавистью отношение, его мрачный взгляд уже сами по себе могут внушать ужас, угнетать, мучить заключенного. Я постоянно слышал от заключенных в Дахау: «Почему СС нас так ненавидят? Мы ведь тоже люди». Одного этого может быть достаточно, чтобы получить ясное представление об отношениях между СС и заключенными в целом.
Не думаю, что сам Айке ненавидел и презирал «опасных врагов государства» так же сильно, как он постоянно внушал это своим подчиненным. Скорее, его длительное «подстрекательство» было рассчитано на принуждение эсэсовцев к большему вниманию, к постоянной готовности. О том, что он в результате творит, насколько далеко может зайти эта сознательная «травля», он не задумывался.
Так, будучи воспитан и образован в духе Айке, я приступил к исполнению своих обязанностей в шутцхафтлагере. В должностях блокфюрера, рапортфюрера, управляющего имуществом. Я должен настаивать на следующем: я нес службу добросовестно и всегда исправно, я не был снисходителен к заключенным, обращался с ними строго и часто жестко. Однако я сам долго был заключенным, чтобы не видеть их нужд. Ко всякого рода «происшествиям» в лагере я относился не без внутреннего сострадания. Внешне спокойный, даже окаменевший, но внутри глубоко потрясенный присутствовал я при осмотре мест происшествий, самоубийц, застреленных при попытке побега — причем я добросовестно пытался выяснить, инсценировки это или действительные происшествия, при несчастных случаях на работе, при «бросках на проволоку», при судебных осмотрах трупов, при вскрытиях трупов, при телесных наказаниях, при других наказаниях, назначенных Лорицем, который сам же на них и присутствовал. На «его» штрафных работах. На «его» наказаниях. Глядя на мою каменную маску, он мог убедиться: ему незачем делать меня «твердым», что он предпочитал делать с эсэсовцами, которые казались ему слишком мягкими.
Здесь и начинается моя собственная вина. Мне стало ясно, что я непригоден к службе, потому что внутренне не согласен с теми порядками в КЛ, которые насаждал Айке. Внутренне я был слишком тесно связан с заключенными, потому что слишком долго и сам жил их жизнью, разделял их нужды. Мне следовало бы пойти к Айке или к РФСС и объяснить ему, что я непригоден к службе в КЛ, потому что слишком сострадаю заключенным. У меня не хватило для этого мужества: потому, что я не хотел скомпрометировать себя, потому что я не хотел выдать свою мягкость, потому что я был слишком упрям, чтобы признать, что пошел по неверному пути, когда отказался от намерения заниматься сельским хозяйством. Я добровольно вступил в СС, слишком полюбил черную униформу, чтобы пожелать снять ее. Мое признание в том, что я слишком мягок для службы в СС, неизбежно повлекло бы за собой исключение, по крайней мере, меня бы просто уволили. А на это я не смог бы решиться. Я долго колебался между своими убеждениями и чувством долга, клятвой верности СС и присягой фюреру. Должен ли я был дезертировать? Даже моя жена не знала о моем внутреннем разладе, о моем решении. Я и до сих пор хранил бы всё это в себе. Как старый национал-социалист я был твердо убежден в необходимости существования КЛ. Настоящих противников государства следовало держать под надежной стражей, асоциальных людей и профессиональных преступников, которых нельзя было арестовать согласно существовавшим прежде законам, следовало лишить свободы, чтобы защитить от них народ. Я был также твердо убежден, что только СС, как охранные силы нового государства, способны выполнить эту задачу. Не согласен же я был со взглядами Айке на арестантов, с его разжиганием ненависти и самых низменных чувств в среде охранников, с его кадровой политикой, которая позволяла ему направлять на работу с заключенными непригодных для этого людей, оставлять на должностях совершенно неприемлемых служащих. Не согласен я был и с произволом, царившим при определении сроков заключения.
