Солдат столетия - Старинов Илья Григорьевич (мир бесплатных книг TXT) 📗
4. Эффективность, взрывчатых веществ, которых партизанам не достает для крушения поездов, в десятки раз выше, чем при подрыве рельсов, так как при крушении поезда урон, наносимый противнику, в сотни раз больше, чем тот, который наносится подвижному составу и перевозимое грузу.
Н.С. Хрущев выслушал мою оценку рельсовой войны и весьма опечалился: "Да-а, согласен, "но вся беда в. том, что план "рельсовой войны" одобрил Иосиф Виссарионович. Если. нам дадут дополнительные взрывчатые вещества, специально выделенные для этой операции, то придется участвовать, не внося никаких корректив в утвержденный Сталиным план "рельсовой войны".
Для этой цели нам было доставлено всего две тонны взрывчатых веществ, хотя для выполнения плана по взрыву 88 000 рельсов нам надо было 32 тонны.
Как позже показал опыт, партизаны убедились, что массовый подрыв рельсов вызвал почти полное прекращение движения поездов на многих магистралях только в первые 5–6 дней, затем охрана магистралей была усилена и партизаны стали подрывать ненужные противнику участки. Для восстановления движения немцы стали применять сварку подорванных рельсов, применяли для стыковки специальные подкладки, а потом стали применять накладки на разрыв длиной 80 сантиметров.
Вскоре после начала рельсовой операции было установлено, что специально изготовленные для этой операции стограммовые толовые шашки, хорошо показавшие себя на испытаниях, во многих случаях при взрыве оставляли на рельсы пробоину или пятно.
В ходе операции рельсовой войны за 1,5 месяцев советскими партизанами было подорвано 24 705 рельсов, не в это же время в июле белорусскими партизанами было произведено 743 крушения поездов, а в августе, в разгар "рельсовой войны", они подорвали всего 467 поездов. Партизанам стало ясно, что "рельсовая война" менее эффективна, чем крушение поездов и они резко снизали количество подрываемых рельсов и увеличили количество подрываемых поездов, и в дальнейшем уже подрывали около 800 поездов в месяц. Выкладки можно продолжать.
Мое отрицательное отношение к рельсовой войне сделало Пономаренко моим врагом. Он настроил против меня начальника главного управления кадров генерала Ф.М. Голикова. Надо заметить, что до начала рельсовой войны Пономаренко всячески старался приблизить меня к себе, вплоть до того, что взял к себе в помощники по диверсиям и одновременно назначил начальником технического отдела ЦШПД, сохранив при этом за мной должность начальника Высшей оперативной школы особого назначения, — генеральская должность.
В результате чехарды со штабами партизанского движения я в мае 1943 года стал заместителем начальника Украинского ШПД по диверсиям под руководством Т.А. Строкача.
В начале мая в Москве я встретился с Пономаренко. Мы беседовали о том, как отрезать вражеские войска от источников снабжения и он предложил осуществить это путем подрыва 800 000 рельсов за месяц. Я же остался верен своему мнению, что это можно сделать только крушением поездов. Он хотел, чтобы я принял участие в разработке операции "рельсовая война", Мои возражения не стал выслушивать и мы холодно расстались. Больше я с ним не встречался. В своей книге о партизанской борьбе он обо мне не пишет ни слова. Более того, его отрицательное отношение ко мне нашло отражение в отчете центрального штаба, где моя работа оценивается негативно. Кроме того пропало много документов с моими предложениями Так, не было ни слова упомянуто об оперативно-учебном центре Западного фронта, который подготовил около 1600 человек и свыше 300 из них перебросил через линию фронта. Только в отчете отмечено, что мины ПМС нашли самое широкое применение среди партизан, но может это потому, что он мог не знать, что ПМС мгновенного и замедленного действия изобретены мной.
В июне 1942 года меня потрясло сообщение о взрыве самолета на аэродроме Внуково с минно-подрывным имуществом, направляемом партизанам. Будучи заместителем УШПД по диверсиям; я, ошеломленный, вылетел в Москву. К этому времени были следующие версии взрыва: наличие в перевозимых грузах таких средств, которые могли взорваться при транспортировке из-за плохой упаковки; что это может быть диверсия; я выдвинул новую версию.
В это время я получил еще одно страшное известие: из нашей школы исчезли три испанца, в том числе, Сальвадор Кампильо — участник "ледовых походов" и партизанских действий на Северном Кавказе. Кампильо привлекался к упаковке отправляемых партизанам минно-взрывных средств. В результате этого Строкач принял решение об откомандировании испанцев из школы. Мне удалось договориться с А.П. Судоплатовым, в распоряжении которого была отдельная мотострелковая бригада специального назначения (ОМСБОН), являвшаяся по сути оперативно-учебным центром по подготовке и переброске партизан в тыл противника по линии НКВД, чтобы он принял испанцев к себе. Это спасло меня и Судоплатова. Но после ареста Берии был арестован и Судоплатов. Ему грозил расстрел, но Долорес Ибарурри обратилась к Хрущеву и попросила смягчить наказание в благодарность за спасение испанцев. Судоплатову дали 15 лет.
А самолет, как было установлено следствием, взорвался потому, что на его борту находились дополнительные баки с бензином, которые не сняли с самолета утром, а днем произошло испарение бензина и взрыв.
Позже установлено было и про испанцев: оказалось, что Кампильо с друзьями решили уйти в Испанию и там бороться с фашистами. Их задержали уже в Тегеране и осудили на 10 лет.
В 1964 году к изданию была подготовлена моя книга воспоминаний "Мины ждут своего часа", но после падения Хрущева из нее было изъято целых 8 печатных листов. В 1965 году «Воениздат» расторг со мной договор об издании второй книги. В том же году журнал «Подъем» прекратил публикацию этой книги, предпринятую ими раньше.
Я почувствовал, что, пришедшие к власти руководители, не допустят правды о вкладе Хрущева в войну в тылу врага и моего отношения к "рельсовой войне". Я попал в опалу. Этому способствовало и то, что в сентябре-ноябре 1944 года я в должности начальника военной миссии СССР при Главнокомандующем народно-освобедительной армии Югославии, дружно работал с Тито.
Все это привело к тому, что я не мог защитить докторскую диссертацию, и только в 1988 году в свет вышла моя вторая книга воспоминаний "Пройди незримый", хотя опять в резко сокращенном виде. Все вышесказанное и привело к тому, что я так и остался полковником, и вот уже 62-й год с честью ношу это звание.
А теперь о моем долголетии.
Мне пошел сотый год. Я еще могу понемногу гулять по квартире, а на память свою пока не жалуюсь. Плохо только, что зрение слабое.
В 1927 году доктор медицины Губерлис, лечивший меня от ревмокардита, сказал, чтобы я не отчаивался, что при должном лечении и поведении могу прожить больше 50 лет. И прожил.
Теперь, анализируя всю свою жизнь, я могу сказать, как я дожил до сотого года.
Я был первым ребенком в семье. Когда я родился матери было немногим меньше двадцати, отцу — немного больше. Однако, мои родители не стали долгожителями. Мать умерла 38, отец — 54 дет. Не были долгожителями и их родители. Я их и не знаю.
Детство мое было трудным. Семья состояла из 8 человек, а жили все в одной комнате, спали на двухярусных нарах. Летом бегали босиком, веща донашивали друг за другом. С 8 лет я уже стад зарабатывать деньги, собирал грибы и ягоды и вместе с матерью продавал на базаре. С 12 дет я уже работал сторожем на торфяной машине, поддерживая в ней огонь. Учился я тогда в начальной школе, в Завидово, куда ездил поездом, вставая в пять утра.
Я очень рано начинал купаться в пруду и купался до поздней осени, а зимой по утрам обтирался мокрым полотенцем. В холодной воде ловил рыбу неводом. Рано стал заниматься спортом, кататься на коньках и ходить на лыжах. Когда мне было 9 лет, отец сжег кисет и перестал курить. Пьяным я его никогда не видел и в доме у нас водки не было.
До первого ранения с 1919 году я у врача никогда не был. Ранение было легким, но на фронте первая помощь оказывается не сразу, у меня началась гангрена. Встал вопрос об удалении правой ноги до колена. Но, к счастью, меня вылечили и ногу сохранили.
