Махно - Веллер Михаил Иосифович (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗
Он мечтал о ладе. Чтоб жили все мирно, и трудились честно, и договаривались меж собой обо всем, и никого над собой не знали. Есть такие натуры: никому не подчинюсь – и сам никого не неволю.
Но. Хладнокровие, сметливость и мужество. Позволяли ему видеть, как надо действовать. И брать на себя ответственность. И первым идти в опасное место.
А приведенные в возмущение народные массы осознают потребность в координации действий: «Говори, чего делать надо!»
Вождь олицетворяет общественное стремление.
Под социалистической радой
Лето-осень 1917 было звездным часом анархии. Власть вроде себя объявила, а вроде ее на большой части земель не было вовсе.
Петроградское, то бишь Всероссийское Временное Правительство, отправляя во все концы и веси своих комиссаров, ткнуло пальцем и в Гуляй-Поле.
Комиссар приехал, был напоен, накормлен, обматерен и отправлен от греха обратно.
Уже украинский, киевский комиссар приехал с одобрением этому верному самостийному поступку. С ним обошлись в точности по предварительному сценарию.
Тогда из Александровска пришел воинский отряд. Эдакий сводный батальон, у которого русские кокарды были заменены на украинские трезубцы. Ну, чтобы напомнить о подчинении центру, Раде, то бишь. Отряд распропагандировали и «разложили»: отдохнуть, выпить-поесть, ступайте хлопцы себе на хрен подобру-поздорову.
Царя нет, разные самопровозглашенные правительства друг другу не подчиняются, закон – винтовка, и Гуляйпольский Совет – власть себе не хуже любой другой. Парад суверенитетов.
Анархическая республика хлеборобов
И поделили землю, и поделили панское добро, и отлично отсеялись, и отлично убрали урожай. И отыграли осенние свадьбы, и приготовились зимовать. И оружие принесли с собой из армии, и экспроприировали у бывшей полиции, и выменивали на продукты у проезжавших дезертиров, и покупали на ярмарках.
И собирался Совет. Разбирал споры и решал вопросы. Вот оно – счастье: всё сами.
И набравшийся на каторге революционной науки и образования, справедливый и бескорыстный Махно, его председатель, был одарен правом последнего голоса.
Октябрьский переворот
И думали так: вот соберется Учредительное Собрание, и будет также решаться на нем вопрос об отделении Социалистической Украины, а анархисты многочисленны и влиятельны, и наряду с независимостью полной или частичной разных краев Прибалтики, Азии и Кавказа должен по справедливости решиться вопрос о законности немалого края Новороссии – Гуляйпольской республики трудящихся хлеборобов. Мы трудимся, никому не мешаем, хлеб мирно менять будем на товары заводов, и всем трудящимся мира мы братья.
Тут 25 октября в Питере и громыхнуло. Конец Временному Правительству?
Робя! Это же наши власть-то взяли! Социал-демократы, и эсеры, и анархисты! Дыбенко, Центробалт, балтийская братва – это же анархисты! Анархокоммунисты и большевики – это ж летние кореша! Вся власть советам! А мы что говорим?!
Те-те-те. Киевская Рада переворот не признала. А она нам не указ! Атаман Каледин на Дону переворот не признал, всех верных законному Временному Правительству к себе зовет – пойти вместе на Питер и восстановить порядок. Да и хрен бы с ними.
Но. Рада говорит: быть Украине единой! А нам на хрен их власть? А сторонники Временного Правительства говорят: Россия едина и неделима! Спасибо: мы сами хотим свою судьбу решать. А вот новое-то правительство, нашенское, эсеры-анархисты-большевики, говорят дело: а берите все суверенитета сколько унесете. Хватит держать людей в тюрьме народов! Эстонцы, киргизы, армяне – пожалуйста, порядок вот наведем, со всеми отношения установим, и живите как хотите сами. А принадлежать все должно трудящимся, идет всемирная революция, привет брать ям.
Так что. Мы Питеру сочувствуем. Но – сами по себе. Вооруженный нейтралитет. Нам ни от кого ничего не надо.
Офицеры
Байки насчет офицерских групп, уничтожаемых осенью 17-го классово чуждыми селянами, сложены одними дурачками для других.
К ноябрю 17-го офицер был – недоверчив и лют, познав уже цену народной любви и солдатской благодарности. Одиночки – переодевались в штатское, печатали на машинках подходящие документы, печати резались из резины умельцами; отращивали щетину, пачкали руки под рабочие, шпалер в карман – время военное, реальные документы и деньги зашивали в белье, в подкладки рваных пальто. Слухи о резне и самосудах пропитали офицерство.
А вооруженные группы – это были боевые единицы не селянам чета, а хоть и разбойникам. Три года окопной смерти, пулеметы и газы. Механически отмечает глаз господствующие высотки, и укрытые от возможного огня ложбины, и подходящие для пулеметных точек места. Если до сих пор жив офицер – значит, правила выживания под смертью давно понял. Избегай всего подозрительного, не рискуй без необходимости, намечай путь отхода и прорыва, всегда контролируй ситуацию, не вступай в контакт с превосходящими группами, выбирай позицию, при неизбежности – убей или оторвись.
Зимой 17–18-го отчаянный офицер шел на Дон, как игла сквозь ветошь, и был опасен такой офицер хуже зажатого в угол волка. Редко кого пристреливали по сонному делу или из засады – ради оружия и куража мужицкого.
Цена жизни
Подешевел человек за революцию. Подешевел человек за войну. Много эту расхожую фразу повторяли, много писали.
Убить человека – просто. Это только в первый раз – переживания. А там – привычное дело. Из года в год – рядом с тобой умирают и убивают. Это в одиночку страшно. А на миру смерть красна во многих смыслах. Жизнь продолжается, и дело общее продолжается, и на глазах окружающих надо до последнего момента держаться достойно, не хуже других. А чего страшного, все там будем.
Рефлексия исчезает. Тупеет чувство, стихает воображение. Ну – убил и убил. Пристрелить – дунула плоть круговым ударом от точки входа пули. Миг еще стоит человек – и вдруг брык резко: словно дошло, что удар пули принят телом. А входит клинок – складывается человек на земле и лежит тихонько, отходит чуть шевелясь. И ничего страшного. Живем дальше. Ты живых – тех бойся.
Владеть оружием
Стрелять – просто. Чтоб руки не дрожали, чтоб глаз хорошо видел, а еще – дыхание умерить на выдохе, крайним суставом пальца тянуть спуск ровно и осторожно, ход курка своего оружия знать – и на выстрел поймать секунду между ударами сердца.
Еще мальчишкой примерялся Махно к револьверу, а сейчас – эпоха и должность требуют. Фронтовиков полно, инструктаж, солдатский наган взводишь сам, а офицерский – двойного действия, самовзвод, ходом спуска курок взводится. Сверху опускать ствол на цель – один прием, снизу подводить – другой, навскидку от пояса – уже третий: здесь представь, что ствол – это твой дли-инный палец, и вот пальцем этим ты в цель тычешь: сжиться надо со стволом, почувствовать его как часть тела.
Маузер тяжел, ручка у маузера неудобная, круглится узковато, и здесь приспособиться надо локоть держать чуть согнутым и расслабленным, тяжесть оружия оттягивает кисть вниз, выбирается излишняя слабина мышц и появляется устойчивость в запястном суставе. С этого упора подавшейся вниз к локтю кисти – за полверсты летит в цель с непревзойденной скоростью и точностью маузеровская пуля, пронизывая насквозь.
Надежность бельгийского и германского оружия – непревзойденная.
Хуже с сабелькой, с шашечкой хуже. Годами учился конник владеть клинком. Фехтование – наука долгая. Плечо накачать, запястье разработать, связки прочней жгутов, и локоток оттяжки добавляет. Своей жизнью живет клинок в руке, исполняя ее желания. Наклонил плоскость лезвия к траектории удара, пустил руку вкруговую от плеча, а острие – вкруговую от рукояти, подсел в такт на стременах – в свист и касание разваливает кончик шашки податливое тело.
