Под черным знаменем - Семанов Сергей Николаевич (читать книги полностью .TXT) 📗
«Армия» махновцев развалилась, превратившись в бегущие толпы, но белоказаков было слишком мало, чтобы перебить всех. Сам Махно, его штаб и атаманы, анархи-«комиссары» отступили быстро, ушли из-под удара в глубь степного бездорожья. Махно быстро сообразил своим цепким практическим умом, что большая армия – это, конечно, хорошо, но надобно иметь армию хоть и малую, но «свою», надежную. Так появилась и долго просуществовала, часто меняясь составом, так называемая «батькова сотня» – отряд отборных хлопцев, конных или на пулеметных тачанках. Они были хорошо вооружены, сплочены и подтянуты и готовы защитить своего батько от кого угодно. А в гражданской войне врагов вокруг много, с разных сторон, в том числе, что немаловажно, и внутри своей собственной «стороны»…
Советское командование, оказавшееся на Украине, по сути дела, без сил, настойчиво требовало от Махно отступить на север, в направлении Харькова, где еще можно было построить оборону от победоносных белогвардейцев. Как всегда, применялись кнут и пряник. Начали, по-видимому, с «пряника». Существует стойкая легенда, многократно запечатленная в бульварной литературе, нашей И зарубежной, что комбрига Махно наградили орденом Красного Знамени. Никаких документальных подтверждений (или опровержений) до сих пор не обнародовано. В свое время я спросил о том Галину Андреевну, она ответила кратко, но безоговорочно:
– Нестор был действительно награжден орденом Красного Знамени, когда это случилось, я не помню, но сам орден помню очень хорошо, он был на длинном винте, его полагалось носить, проколов верхнюю одежду, но Нестор не надевал его никогда. Хранился он у меня, а во время бегства мы побросали все вещи, видимо, среди них и орден.
Пожилая вдова могла что-то спутать, когда-нибудь выясним это в открывшихся наконец-то архивах.
Но вот о «кнуте» достоверно известно. Махно понимал, что как только он оторвется от своей социальной опоры – крестьянства Левобережной Украины, то станет бессильным заложником красных. Он не пошел на север, не выполнив тем самым боевой приказ. 29 мая махновцы передали красным телеграмму, что они решили «создать самостоятельную повстанческую армию, поручить руководство этой армией т. Махно».
Тем в условиях крайней опасности следовало бы проявить терпение, сыскать компромиссы, но тогда верховное советское командование, руководимое жестким и нервным Троцким, ответило с примитивной прямолинейностью: в тот же день Реввоенсовет Южного фронта объявил в адрес Махно все гражданские проклятия, которые сулили ему понятно какую судьбу. Любопытно: командующим фронта был тогда В. Гиттис, а комиссарами при нем Л. Колегаев, Г. Сокольников и И. Ходоровский – все они еще в нестарые годы погибли как поставленные «вне закона»…
Махно удалось ускользнуть: в пустынных степях нынешней Кировоградской области ни красным, ни белым он был недосягаем. Весь июнь Махно со своими хлопцами укрывался среди малолюдных и бездорожных хуторов. Тем временем Добровольческая армия заняла Донбасс, а 25 июня овладела Харьковом. Наступление белых шло хоть и успешно внешне, но тоже являлось авантюрой, никакой прочной власти над основной махновской территорией – Екатеринославщиной – они не имели, слишком малочисленны были их гарнизоны. И тут-то батько Махно столкнулся лицом к лицу с атаманом Григорьевым. Исход был очевиден: если за Махно стояли мощные силы украинского селянства, то Григорьев с малой кучкой своих присных уже никого не представлял, кроме самого себя. Встреча их двоих и ее исход является одной из самых выразительных картин кровавой гражданской войны.
В двадцатых числах июля (точная дата неизвестна) в селе Сеитово, что неподалеку от города Александрия, железнодорожной станции между Кременчугом и Елизаветградом, махновцы столкнулись с остатками григорьевцев. Для решительного Нестора все тут было ясно: от разбитого атамана надо освободиться, чтобы его прошлые грехи не легли тенью на возглавляемое им революционное движение. Вопрос был предрешен, но нынешнему читателю важно передать тут поразительные подробности той жуткой поры.
29 июля состоялась эта самая встреча. В своих мемуарах парадный историограф Аршинов-Марин описал ее в самых возвышенных тонах. Махно, дескать, «решил публично и революционно разоблачить Григорьева» и вступил с ним в переговоры лишь для того, «чтобы иметь к нему свободный доступ». Последние два слова являются типичным отрывком из речи адвоката, оправдывающего любой ценой убийцу. Но другой анархист, И. Тепер, чем-то обиженный Махно, публиковавший свои воспоминания в Киеве в 1924 году, объяснялся куда проще и откровеннее. У Махно был свой обер-палач, небезызвестный в литературе Левка Задов (Зиньковский), из одесских уголовников, которые вообще охотно рядились в ту пору в «идейных анархистов». Так вот, Левка тогда же хладнокровно объяснял Теперу: «Он (Григорьев) мешал, и батько приказал его снять». Ну, что такое «снять» на блатном жаргоне, понятно и без «перевода». Так оно примерно и произошло на самом деле, все парадные истории недобросовестны, это известно.
Фотографий Григорьева не сохранилось ни единой, но Галина Кузьменко видела его и оставила в рассказах мне краткую портретную зарисовку, присовокупив некоторые любопытные подробности:
– Григорьев был низкорослый (не выше Махно), коренастый, плотный, весь в ремнях, увешан оружием. В селах, где стояли григорьевцы, убивали евреев. Это очень не нравилось всем нам, и Нестору в частности.
…Примерно год спустя после того самого «свидания» одного из махновских приближенных, а именно Чубенко, взяли в плен красные. Его допросили в ЧК, потом, естественно, «пустили в расход», но он успел поведать кое-что интересное. В 1927 году в книге советского историка М. Кубанина отрывок показаний был опубликован из архивов Украинского ГПУ, тогда еще отчасти доступного. Итак:
29 июля на митинге, где собрались махновцы, местные крестьяне и отряд григорьевцев, Чубенко произнес речь, в которой обозвал атамана «контрреволюционером», «царским слугой» и т. п. После этого Григорьев и Махно со своими приближенными зашли в хату, где и произошли окончательные «переговоры».
Чубенко показывал, что он, «зайдя в помещение сельсовета, зашел за стол, вынул из кармана револьвер «Биб-лей» и поставил его на боевой взвод. Это я сделал так, чтобы Григорьев не заметил, и, стоя за столом, держал в руке револьвер. Когда зашли все остальные, то Григорьев стал около стола против меня, Махно рядом с ним с правой стороны, Каретников сзади Махно; с левой стороны Григорьева стали Чалый, Траян, Лепетечко и телохранитель Григорьева. Григорьев был вооружен двумя револьверами системы «Парабеллум»; один у него был в кобуре около пояса, а другой привязан ремешком к поясу и заткнут за голенище. Григорьев, обращаясь ко мне, сказал: «Ну, сударь, дайте объяснение, на основании чего вы говорили это крестьянам». Я ему стал по порядку рассказывать, на основании чего я говорил… Потом я ему еще сказал, что он действительно союзник Деникина… Как только я это сказал, то Григорьев схватился за револьвер, но я, будучи наготове, выстрелил в него в упор и попал выше левой брови. Григорьев крикнул: «Ой, батько, батько!» Махно крикнул: «Бей атамана»!» Григорьев выбежал из помещения, а я за ним и все время стрелял ему в спину. Он выскочил на двор и упал. Я тогда его добил».
Все остальные григорьевцы были разоружены, а двое приближенных атамана убиты камнями. Весь ход этих «переговоров» напоминает классическую сцену из голливудского гангстерского фильма. Тем более характерно, что и махновцы, и анархисты из «Набата» впоследствии трубили на весь мир о «революционности» гуляйпольского «батько», который, мол, отомстил Григорьеву за измену трудовому народу… Обе стороны тут были обоюдно хороши.
Тем временем малочисленные, но хорошо сплоченные отряды деникинцев продолжали наступление в глубь Украины. Вели они себя, мягко говоря, сурово: виселицы, расстрелы, а главное – попытка восстановления старого строя никак не могли понравиться местному трудящемуся населению, куда уж там. Потянулись на правую сторону Днепра потоки беженцев: телеги со скарбом, семьями и детьми, с мычащей от голода скотиной. Куда им было деваться, у кого искать опору и защиту? Ясно, у батько Махно. И он опять выполнил свою роль народного вожака.
