В подполье можно встретить только крыс… - Григоренко Петр Григорьевич (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью TXT) 📗
Мое письмо «Самиздат» принял исключительно гостеприимно. Оно распространилось не в одной Москве, пошло по стране. Не только с Волги (Арзамас) дошли сведения о нем, и из Новосибирска, из Ташкента, Алма-Аты, Симферополя, Владивостока, Харькова, Киева и даже с Чукотки.
В Москве это письмо проложило мне дорогу в весь диссидентский мир. Меня нашли студенты. Четырежды встречался я со студентами Московского университета на Ленинских горах. Своеобразны были эти встречи. Все понимали, что выступаю я нелегально. Никто бы не разрешил мне читать лекции в университете по Второй мировой войне. Но все делали вид, что лекция эта официальная. На лекции присутствовали группы в полном составе, во главе с парторгами, комсоргами и старостами. Они даже где-то там сообщали, что у них встреча с участником Великой Отечественной войны. Все как будто официально, но только организаторы заботились, чтобы нигде не осталось записи моей фамилии. Проход мне организовывали без письменного пропуска, фамилия перед лекцией объявлялась вымышленная. Я тоже заботился, чтобы по моим следам не вышли на университет. В день лекции я выходил из дому за 5–6 часов до ее начала. И все это время тратил на то, чтобы оторваться от своих хвостов и проверить чистоту своего следа. Для таких случаев, когда надо скрыть, куда я ходил, у меня имелся проверенный участок. На этом участке следующему за тобой «топтуну» скрыться негде. И если я видел, что мне не удалось от него оторваться, если он появился на проверочном участке, я возвращался домой. Таким образом у меня сорвалась и одна университетская лекция. Мне показалось, что я притащил хвост на проверочный участок. Может, это был и случайный человек, но я не хотел рисковать судьбой студентов и вернулся домой.
Но как бы мы ни осторожничали, дело с «лекциями генерала» грозило вырваться наружу. Лекции брали слушателей за живое. Об их содержании велись разговоры. Те, кто слушал, рассказывали товарищам, не бывшим на лекции. К этим разговорам начали прислушиваться подозрительные люди и даже явные стукачи. Поэтому организаторы лекций решили прекратить их во избежание беды. Вместо довольно массовых аудиторных лекций ночами проводить беседы по квартирам. Редкий вечер осени и начала зимы 1967 года обходился без таких бесед. Стоило только поражаться, как много людей интересуется военными вопросами. Я задумался над этим феноменом. И понял, что людям просто напросто нужна правда. Они интересуются правдивой информацией по любому вопросу. Поэтому нарасхват идет политэкономического характера труд Варга и экономические записки академика Агагебяна и «Новый класс» Джиласа. Мне посчастливилось ввести в обращение и еще один труд, прочно занимающий место в «Самиздате» вплоть до сегодняшнего дня. Я имею ввиду «Технологию власти» Авторханова.
Мне эта книга попалась на глаза совершенно случайно и неожиданно. Я попросил оставить мне почитать и получил на двое суток. Книга буквально перевернула мое мировоззрение. Автор наглядно и убедительно нарисовал путь Сталина к власти и показал, что у него никогда не было никакой другой цели, кроме власти. Власть — его единственная цель и единственная вера. Все идеи, все разговоры о коммунизме — это все пустое, это для наивных идеалистов. Реальное же только власть, а жизнь — это борьба за нее и владение ею. Это была самая важная книга из того, что я читал. Если бы наши люди могли прочесть эту книгу, от веры в социализм и коммунизм и во всякие блага, которые обещают правители, не осталось бы и следа. И я решил в меру своих сил пропагандировать и распространять эту книгу. Мы, прежде, чем вернуть книгу хозяину, сняли с нее копию, а ее потом начали размножать — фотоспособом и на пишущей машинке. Я приобрел себе машинописный экземпляр в собственность, и он у меня все время был в ходу. Вместе с тем и люди, взявшиеся за размножение, были все время заняты. Потребители, по мере того, как расходились сведения о книге, все прибывали, хотя книга из-за отсталых методов размножения стоила очень дорого. Я за свой машинописный экземпляр уплатил, например, 50 рублей. И это была себестоимость.
Мои лекции, беседы, распространение Авторханова все ширили круг моих новых друзей. Перечислить всех нет никакой возможности. Назову некоторых. На одной из квартирных бесед познакомился со Славой и Ритой Лучковыми и их другом Павлом Литвиновым. И если со Славой и Ритой сохранились на долгие годы только добрые отношения, то с Павлом мы подружились всей нашей семьей, узнали и полюбили всю семью Павла: его обоих бабушек (теперь уже покойниц) — Айве Вальтеровну (жену Максима Максимовича Литвинова, бывшего наркома иностранных дел СССР) и Полину Мироновну, мать и отца Павла — Флору Павловну и Михаила Максимовича, сестру Павла Нину, ее мужа Геню и их сына Артема, подругу, впоследствии жену Павла Маю Копелеву, ее сестру Лену и их отца — известного советского писателя Льва Копелева и его жену — писательницу Раю Орлову, тетю Павла — Татьяну Максимовну и ее дочерей — Машу и Веру: все прекрасные, чуткие люди, которые никогда не покинут человека в несчастье. Я специально перечислил всех, с кем свело знакомство с одним человеком, а если разобраться, то и еще не всех, т. к. у Павла еще есть: сын Сережа, у которого тоже уже родился ребенок, пасынок Дима, замечательнейший, добрый и умный юноша, и дочь Лара. Перечислил, чтобы читатель лучше понял характер диссидентских связей. Именно потому, что мы не заговорщики, не политические бурбоны, не бессовестные карьеристы, а люди, которые хотят только одного — жить без страха, жить по-человечески, сохраняя свое человеческое достоинство, мы сблизившись с кем-то, полюбив его, сводили и с нашими близкими. И это касается всех, о ком я буду говорить как о своих друзьях, хотя семьи, может, и не всегда назову. Это не от забывчивости, а просто от хода повествования. Познакомился с Ларисой Богораз, Толей Марченко, Людмилой Алексеевой, Натальей Горбаневской и с Толей Якобсоном, который впоследствии стал одним из самых близких мне людей. У меня и сегодня еще, как незаживающая рана в сердце, щемит память о его трагической гибели. Этот еврей был настолько русским, что не мог жить без России, без русской литературы, без общения с русским народом. Земля тебе пухом, Толя.
Событием было для меня и знакомство с двумя молодыми преподавателями из Московского университета — Сережей Ковалевым и Сашей Лавут. Они как-то сразу, вплотную прильнули к моей душе. Они были так прозрачно чисты, что казалось, никакая грязь к ним не пристанет. И ходили они всегда вдвоем. Всегда Сережа, как бы немного впереди, а Саша несколько уступом. Так и в тюрьму Сережа пошел первым. Саша остался пока на свободе. Он такой же, как всегда, спокойно-сдержан и также готов помочь товарищам всем, чем может. Тогда, во время нашего знакомства они, пользуясь своим преподавательским положением, пытались облегчить положение студентов, помочь им организовываться для защиты своих человеческих прав. Сережа пошел в комнату комсомольского оперотряда и попросил ознакомить с характером его работы. И командир отряда выложил все для преподавателя, который интересуется. Он рассказал, что на каждого студента они ведут досье. Он показал и картотеку и несколько личных карточек тех студентов, которые замечены в чем-то политически предосудительном. Доложил также, что к ним прикреплен работник КГБ, который приходит сюда, инструктирует и проверяет ведение карточек. Все те данные Сережа сделал достоянием гласности, что ему и припомнили, отправляя в заключение.
И еще одно важнейшее знакомство состоялось в этот период. Правда, знакомство заочное. Андрей Дмитриевич Сахаров прислал мне первый вариант своей известной работы «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» с просьбой дать свои замечания. Я сразу же взялся за чтение. Работа произвела на меня большое впечатление. И хотя ряд мыслей был для меня не нов, в целом постановка вопроса была новой и оригинальной. Сразу чувствовалось — человек многое передумал и выстрадал. Это не изложение добытых знаний. Это сам этот человек. Его душа, сердце, ум. И я проникся большим теплом к этому человеку. Вся его работа сделалась близкой, родной. Я скрупулезно изучил и проанализировал труд. И дал подробнейшие свои замечания. Мне не удалось встретиться и поговорить с Андреем Дмитриевичем тогда, и я отправил замечания в письменном виде. Впоследствии, когда я читал уже окончательный вариант этой работы, я с радостью обнаружил ряд мест, где явно чувствовалось влияние моих замечаний. И я подумал, если он так внимательно отнесся к моим замечаниям, то, может, он сохранил их у себя. У меня не сохранилось. Изъято на обыске. Я обратился к Андрею Дмитриевичу, и он был так любезен, что снял для меня копию с этого документа, оставив подлинный у себя.
