Дом Ротшильдов. Мировые банкиры. 1849—1999 - Фергюсон Ниал (бесплатные версии книг .TXT) 📗
В отношении Дизраэли к Шарлотте всегда присутствовал оттенок обманутых ожиданий, а также ревнивой досады на свою жену, Мэри Энн. Своего влечения Дизраэли не отрицал. «В многочисленных битвах моей жизни, – писал он ей в марте 1867 г., – сочувствие тех, кого мы любим, – бальзам, а я никого не люблю так, как вас». Есть основания полагать, что здесь Дизраэли не просто преувеличивал. В одном случае, когда Шарлотта заехала к Дизраэли, очевидно, произошла сцена с участием Мэри Энн; Дизраэли поспешил извиниться:
«Думаю… хотя я глубоко сожалею о неудобстве, которое вам причинили, что в целом даже лучше, что вы не встретились вчера, ибо из-за продолжительной нехватки сна и других причин она находилась в состоянии большого возбуждения, поэтому я сам никогда не вижусь с ней по вечерам.
Она… шлет вам свою любовь… Я бы тоже послал вам свою любовь, если бы не отдал вам ее уже давно».
Самым странным во всем была демонстративная привязанность Мэри Энн к Шарлотте – может быть, так она компенсировала ревность, какую, скорее всего, к ней испытывала. В 1869 г., когда миссис Дизраэли заболела, Дизраэли писал Шарлотте: «…она прошептала, чтобы я написал вам». Ротшильды в ответ прислали больной деликатесы с кухни своего дома на Пикадилли. Правда, после смерти Мэри Энн настала очередь Шарлотты ревновать, так как Дизраэли проводил все больше времени «у ног леди Б[рэдфорд]». В ответ она послала ему «шесть больших корзин английской клубники, 200 больших пучков парижской спаржи и самую большую и вкусную фуа-гра из Страсбурга», не слишком тонкий намек на то, что ее средства всегда превосходят средства «богатой старой дамы».
Но, наверное, самой необычайной стороной их отношений служит религиозная двусмысленность. По воспоминаниям Шарлотты, отношение Дизраэли к собственным еврейским корням всегда было двояким. «Никогда не забуду, – писала она в 1866 г., – какое неподдельное изумление появилось на лице м-ра Дизраэли, когда я отважилась объявить, что среди многочисленных Монтефиоре, Мокатта и Линдо леди [Луиза] де Р[отшильд] обладает величайшей и приятнейшей честью быть его кузиной; но одному небу известно, кем предпочитает быть м-р Дизраэли, хотя в Лондоне у него полно родственников, чье существование он всецело игнорирует». Тем не менее они находили немало общего, когда обсуждали религиозные вопросы. В 1863 г. Дизраэли послал Шарлотте экземпляр недавно вышедшего и в высшей степени спорного труда Эрнеста Ренана «Жизнь Иисуса». Она нашла попытку Ренана демифологизировать Христа «восхитительной», хотя вынуждена была оговориться по поводу изображения его иудейского прошлого: «Книга читается как красивые стихи, написанные пылким поэтом, которому хочется раскрыть правду, раскрыть ее с нежностью, с почтением и подлинным рвением. Для просвещенных евреев не будет… ничего нового в восприятии книги и ее главной фигуры… великого основателя христианства, религии, которая восемнадцать веков правит миром; но многие наши единоверцы испытают сильную боль, поскольку Ренан изобразил их мазками столь резкими и столь отвратительными. Когда предрассудки, как считается, ослабевают, вдвойне неприятно видеть, как давно преследуемую нацию выставляют на поругание хладнокровных читателей и серьезных мыслителей, изображая их неисправимо алчными, холодными, коварными – и даже упрямыми, жестокосердными и ограниченными. Большому писателю, очевидно… искреннему и справедливому в передаче своих мнений, чье суждение столь справедливо, чьи чувства кажутся такими чистыми и благородными, не следует опускаться до того, чтобы подчеркивать ослепительный блеск своей великой картины, рисуя столь глубокие тени – как будто он счел необходимым оклеветать евреев, чтобы оправдаться перед религиозным миром за те вольности, какие он допустил с величайшей и высочайшей из всех тем человеческого интереса».
Через десять лет Дизраэли поблагодарил ее за то, что Шарлотта послала ему экземпляр своих «Речей». «Я прочел ваш томик с сочувствием и восхищением, – писал он, – и налет нежности, которым пронизаны «Речи», и их благоговейные и возвышенные чувства должны тронуть сердца представителей любой веры. Вчера вечером (в священный вечер Шаббата) я имел удовольствие зачесть одну речь вслух. Ее набожность и красноречие глубоко тронули моих слушателей…»
Романы Дизраэли любопытно рассматривать в свете его отношений с Ротшильдами. Сидония, персонаж «Конингсби», по мнению лорда Блейка, стал чем-то средним между Лайонелом и самим Дизраэли. Точнее, он обладает биографией, профессией, религией, темпераментом и, возможно, даже внешностью Лайонела («бледный, с большим лбом и темными глазами, в которых светится большой ум»), хотя его политические и философские взгляды свойственны Дизраэли. Так, читателям сообщают, что его отец «решил эмигрировать в Англию, с которой он, с течением времени, наладил прочные торговые связи. Он прибыл к нам после Парижского мира со своим огромным капиталом. Он все поставил на заем Ватерлоо; и это событие сделало его одним из богатейших капиталистов Европы». После войны Сидония и его братья ссужали деньги европейским государствам – «сколько-то хотела Франция; Австрия хотела больше;
Пруссия немного; Россия несколько миллионов», и он «стал господином и повелителем мирового денежного рынка». Младший Сидония также обладает всеми необходимыми навыками банкира: он получил хорошее математическое образование и «свободно говорил на основных европейских языках». Его навыки оттачивались во время поездок в Германию, Париж и Неаполь. Он ужасающе бесстрастен – это качество описано необычайно подробно (например, «он бежал от чувствительности и часто находил прибежище в сарказме»). Автор даже сообщает, что «его преданность охоте, рыбалке и прочим видам спорта «на природе»… служила предохранительным клапаном для его энергии». Кроме того, читателям представляют подробное описание дома, которым может быть только один из парижских отелей Ротшильдов. Как ни странно, Сидония становится и соперником главного героя в любви: герой несправедливо подозревает свою возлюбленную Эдит в том, что она – объект желаний Сидонии, хотя оказывается, что бессердечный Сидония сам стал объектом неразделенной любви другой.
В таком контексте самые любопытные куски в «Конингсби» те, где речь идет о религии Сидонии. Почти с самого начала читателям сообщают, что он «той веры, которую исповедовали апостолы до того, как последовали за Христом», а позже – что он «так же тверд в своей приверженности законам великого Законодателя, как будто трубы еще звучат на Синае… он гордится своим происхождением и уверен в будущем своего рода». В одном важном отношении Сидония больше Дизраэли, чем Лайонел, так как говорится, что он потомок испанских марранов – евреев-сефардов, которые внешне перешли в католицизм, но тайно остались иудеями. Действительно, Дизраэли любил рассуждать о том, что и его предки были сефардами. Но почти все остальные внешние черты «списаны» с Ротшильда. Так, в молодости для Сидонии «…были закрыты университеты и школы… получившие первые сведения об античной философии благодаря учености и предприимчивости его предков». Вдобавок «его вера не давала ему заниматься профессиями, доступными для гражданина». Однако «никакие мирские соображения не способны побудить его испортить чистоту расы, которой он гордится», женившись на нееврейке. И только после того, как подробно излагаются взгляды Сидонии на его «расу», Дизраэли одерживает верх над Лайонелом: «Евреи – несмешанная раса… Несмешанная раса наивысшей организации, аристократия Природы… В своих всесторонних путешествиях Сидония посетил и изучил еврейские общины всего мира. Он нашел в целом, что низшие классы испорчены; высшие погрязли в алчности; но он чувствовал, что умственное развитие не ухудшилось. Это давало ему надежду. Он был убежден, что организация переживет преследования. Когда он размышлял о том, что они вынесли, приходилось лишь удивляться тому, что раса не исчезла… Несмотря на века, десятки веков деградации, еврейский ум оказывает глубокое влияние на европейские дела. Я говорю не об их законах, которым вы до сих пор подчиняетесь; не об их литературе, которой насыщены ваши мысли, но о живом еврейском интеллекте».
