Мой брат Юрий - Гагарин Валентин Алексеевич (читать книги полностью .txt) 📗
— Славно! Теперь стоит вопрос о старшем, о командире.
Он повертел в руках бумажку — список собравшихся в сельсовете, просмотрел фамилии.
— Кто тут будет Гагарин?
Я поднялся со скамьи.
— Это твоя мамаша работает на свиноферме?
— Работала,— поправил я.— Свиней-то нет больше.
— Помню, помню твою мамашу. Вот ты... как по имени-отчеству? Валентин Алексеевич?.. Вот ты, Валентин Алексеевич, и возглавишь группу, если, конечно, комсомольцы не возражают.
— Согласны! — опять закричали ребята.
— Ну и добро. Инструкции... впрочем, какие тут к черту инструкции? Патрулировать вам придется по ночам, к несению боевой службы следует приступать сегодня же. Колхозные кони — оперативность должна быть подлинной — поступают в ваше распоряжение. Все!
Мы гурьбой вышли из сельсовета. Низкие и тяжелые облака плыли над селом, обещая скорую осень и затяжные дожди.
Уполномоченный достал из кармана галифе коробку «Казбека», закурил, протянул папиросы нам. Коробка загуляла по кругу: все мы вдруг почувствовали себя очень взрослыми и наделенными большой ответственностью людьми.
По праву командира оперативной группы оседлал я персонального председательского жеребца — вот уже два месяца скучал он без хозяина.
Мы выехали за околицу. Толпа мальчишек, в том числе и неразлучная троица: наш Юра — он явно гордился тем, что мне доверили командование группой, Володя Орловский и Ваня Зернов — бежала вслед за нами. Женщины глазели на нас из окон, от крылечек, и во взглядах их можно было прочесть и удивление, и насмешку, и жалость. Наверно, странное представляли мы зрелище: мальчишки верхом на заезженных клячах, кто в седле, а кто и просто так — охлюпкой, с безобидными дробовиками за спиной.
Сами ж себе мы казались грозной вооруженной силой, готовой без страха и сомнения, лицом к лицу, в упор встретить любую опасность.
За околицей придержали шаг, посовещались малость и пришли к единодушному мнению: окрестные леса, если будем держаться вместе, и за ночь не объедем. Разбились на группы по два-три человека, прикинули каждой участок.
Я остался в паре с Володей Беловым.
— Юрка,— крикнул я брату: мальчишки все под ногами у коней вертелись.— Шпарь домой, к утру диверсанта тебе привезу!
— А зачем он мне? — резонно возразил брат.
Солнце еще совсем за горизонт не ушло, но в лесу, куда мы вскоре въехали на рысях, было уже и сумрачно, и прохладно.
— Смотри внимательней,— шепотом предупредил я Володю.— Может, они где-нибудь костер жгут.
— Как же, станут они себя демаскировать.
Мы быстро и как-то незаметно для себя привыкли ко всяким, не знаемым прежде, словечкам из воинского обихода и умели при случае щегольнуть ими.
Темнело очень быстро, и вместе с надвигающейся темнотой надвигались на нас и неясные страхи. Наши кони почти вслепую, наугад продирались в лесной чащобе, с треском ломали кустарник, и треск этот, казалось нам, слышен был на много верст окрест. А ну как, думалось, не мы обнаружим шпионов или диверсантов, а они нас? Что-то будет тогда? У них, поди, и вооружение получше, и по одному они не ходят — группами.
Вдруг уже крадутся за нами, чтобы напасть со спины? А может, на мушке держат?
Не сговариваясь, по молчаливому соглашению торопливо пересекли мы лес и галопом выехали в хлебное поле, нащупали дорогу: звезды высвечивали прикатанный, прибитый большак.
Тихо, спокойно все. Где-то очень далеко, за Гжатском,— аж у Вязьмы, думать надо,— высверкивают в небе торопливые молниевые росчерки, погрохатывают раскаты грома.
«Пушки тяжелые бьют»,— догадались мы.
За хлебным полем начиналось другое — картофельное. И тут-то вот почувствовали мы оба, что отчаянно проголодались, и, наверно, поэтому нас осенило: если диверсанты не разжигают костра — разведем его мы. Смотришь, они и препожалуют прямо на огонек, тут мы их, голубчиков, и сцапаем.
Спешились, стреножили коней, картошки накопали, из старого омета надергали соломы, и заполыхал наш костер.
Печеная картошка оказалась очень вкусной. За день — весь день проработали на току — мы здорово приустали и потому, насытясь, избавясь от голода, прижались друг к другу, плечом к плечу, и незаметно уснули.
Пробудились одновременно, как от толчка, и... оторопели. Перед нами стояли четверо: трое в штатском — в телогрейках, в пальто, у одного за плечами русская трехлинейка, а четвертый — в шинели, и к солдатскому его ремню прицеплена граната. Физиономии у всех заросшие, немытые, видать, давно, и все с пристальным интересом рассматривают нас.
Костер наш давно потух, но и без того было светло: вон и солнце взошло, карабкается наверх.
Впрочем, нам с Володей было не до солнца.
«Прощай, мама родная! — пронеслось в голове.— Они. Бандюги! Сейчас пристукнут...»
Хотел подняться на ноги — ноги не подчинились. Плечом почувствовал, какая крупная дрожь бьет Володьку. И ружей наших не видно. Куда к черту они подевались?
— Хлопчики,— вежливо поинтересовался бородач в шинели и с гранатой на поясе,— вы здешние?
— Угу,— невнятно выдавил я.
— В какой стороне Гжатск будет? Заплутали мы...
И Володя и я, как по команде, вытянули руки, показывая направление.
— Ага. Так я и думал.
Бородач в шинели носком разбитого ботинка ковырнул пепелище — серые останки от нашего костра. Из золы выкатилась обугленная картофелина. Он наклонился, поднял ее, разломил и с сожалением отбросил в стороны обе половинки.
— Как вы сюда попали, хлопчики? Что вы делаете тут?
— О-охотимся,— трудно ворочая языком, ответил Володя.
Бородач улыбнулся печально:
— На нас охотиться не надо. Мы свои, ополченцы мы. Точнее, все, что осталось от славной ополченской дивизии.
— Хватит тебе,— угрюмо перебил его товарищ с винтовкой за спиной. Только тут я разглядел, что он в очках.
Мы встали с земли: наши ружья — я уже не надеялся их увидеть — лежали у нас за спинами.
— Прощайте, ребята.
Через неубранную рожь пошли они в ту сторону, где лежала дорога на Гжатск.
— Может, и мой отец где-нибудь сейчас скитается,— мрачно сказал Володя, глядя им вслед.
Рожь, придавленная сапогами и ботинками, не хотела распрямляться: новая дорожка обозначилась в поле.
Пристыженные и злые, молча растреножили мы коней и поехали к дому. До самой околицы не обменялись ни единым словом, а солнце между тем поднималось все выше и выше.
Юра встретил нас за околицей. Он был озабочен чем-то, расстроен явно. «Наверное, волновался, что нас так долго нет»,— подумал я.
— Валя,— крикнул он, подбегая,— я тебе что-то сказать хочу!
— Военная тайна? — засмеялся я.— Говори вслух.
Брат не улыбнулся.
Я придержал коня, Володя проехал вперед.
— Давай-ка руки, Юрка, лезь сюда.
Он довольно ловко вскарабкался на круп коня. Над самым ухом моим проговорил:
— Валь, дядю Ваню убили на войне.
— Какого дядю Ваню? — не понял я.
— Белова. Ихнего вон...— Он показал на Володю.
Да ты что!..
То ли слишком громким был Юркин шепот и Володя услышал нас, то ли сердце подсказало что-то товарищу, но он вдруг рванул коня в галоп.
Когда мы с Юрой, перемахнув через ограду на чьем-то огороде, подскакали к дому Беловых, там стояла плотная толпа молчаливых женщин. Я соскочил с коня, пробился вперед. Мама держала на руках впавшую в беспамятство тетю Нюшу, а Нинка Белова брызгала ей в лицо из кружки. Навзрыд плакал Витька — самый младший из братьев.
Бледный как полотно подошел ко мне Володя и протянул листок тонкой папиросной бумаги. Руки у него дрожали.
И у меня, когда я взял листок, запрыгали в глазах отпечатанные на машинке буквы. «Иван Данилович Белов... пал смертью храбрых... при защите социалистического Отечества...» — с трудом разобрал я.
Ивана Даниловича, дяди Вани Белова, отца моих товарищей, нашего доброго, приветливого всегда соседа, не стало. Может, ошибка, нелепость какая?
