Разум в огне. Месяц моего безумия - Кэхалан Сюзанна (электронные книги без регистрации txt, fb2) 📗
– Выходите. Выйдите из машины. Сейчас же, – велел водитель.
Отец вцепился в пуленепробиваемую перегородку и сквозь стиснутые зубы процедил:
– Езжай, черт побери. И только попробуй притормозить.
Не знаю, что подумал водитель, – со стороны мы наверняка выглядели очень подозрительно, – но он повиновался. Вскоре он разогнался и, превышая скорость, принялся вилять в потоке машин на Бруклинском мосту.
– Я вызову полицию, когда мы приедем. Вот увидишь. Тебя арестуют за похищение человека! – кричала я на отца.
Водитель испуганно смотрел на нас в зеркало.
– Вызывай, – грубо ответил отец.
Жизель сидела тихо и смотрела в окно, не желая быть частью всего этого. Потом отец заговорил более мягким тоном:
– Зачем ты так? Зачем так говоришь со мной?
Если честно, я не представляла. Но тогда мне казалось, что рядом с ним я в опасности.
Когда мы наконец подъехали к их особняку в Бруклин-Хайтс, я слишком устала, чтобы сопротивляться. У меня не осталось сил, и это неудивительно – ведь я всю неделю почти не спала и ничего не ела. Когда мы вошли, Жизель с отцом пошли на кухню и начали готовить мое любимое блюдо – пенне с соусом аррабьята. Я же сидела на диване в гостиной и как загипнотизированная таращилась на бюсты Авраама Линкольна и Джорджа Вашингтона. Отцовский дом – ода великим американским войнам. Он доверху набит антиквариатом и реликвиями от эпохи Войны за независимость до Второй мировой. Одна из комнат, между его кабинетом и гостиной, даже носит название «военного зала». Там хранятся мушкеты времен Гражданской войны, винтовки М1, которые использовали с Первой мировой до войны во Вьетнаме, кольты, сделанные в 1800-е, меч эпохи Войны за независимость и солдатское кепи того же периода. До развода большинство этих ценностей хранилось в гостиной нашего дома в Саммите, и этот склад оружия отпугнул немало парней, заходивших к нам в гости, когда я училась в старших классах.
Папа и Жизель накрыли длинный обеденный стол и внесли голубую чугунную кастрюлю, в которой яркими красками пульсировала гора томатов, базилика, сыра и пенне – красного, зеленого и желтого. Панчетта в кроваво-красном соусе неестественно блестела. Я подавила рвотный позыв и желание швырнуть макароны об стену и просто молча смотрела, как отец и Жизель ели.
После ужина я пошла на кухню налить воды. Жизель убиралась. Она прошла мимо, относя тарелки в раковину, и тут я отчетливо услышала, как она сказала: избалованная девка. Ее слова повисли в воздухе, как клубы дыма. Но я не видела, чтобы ее губы двигались.
– Что ты только что сказала?
– Ничего, – удивленно ответила она.
Отец ждал меня в кабинете. Он сидел в резном антикварном кресле-качалке, принадлежавшем еще его тетке. Я решила не рассказывать, как меня обозвала Жизель.
– Посидишь со мной здесь? – попросила я и села на кожаный диван, стоявший рядом с креслом. Телевизор был выключен, и мы могли говорить о том о сем. – Боюсь оставаться одна.
– Конечно, – ответил он.
А потом я вдруг вскрикнула:
– Оставь меня в покое! Уйди! – И снова: – Прости. Останься, пожалуйста.
Так продолжалось несколько часов: от обвинений и истерик к извинениям. Воспоминания об этом вечере стерлись из моей памяти, словно так мой организм решил защитить меня от стыда. Кому нравится знать, что он чудовище? Отец тоже не помнит, что произошло, хотя, скорее, предпочел «забыть» об этом сознательно. Но я знаю, что сказала ему что-то ужасное – что-то, отчего он заплакал. Это был первый раз в моей жизни, когда я видела, чтобы отец плакал. Но тогда я не почувствовала жалости: его слезы лишь подкрепили мое извращенное ощущение власти над окружающим миром. Я велела ему отправляться наверх, в его спальню.
Но уже через несколько секунд сверху раздалась ужасная ругань и звуки ударов. Бах, бах, бах. Я предпочла не обращать внимания.
Я пошла в зал, где хранилось оружие, взяла меч времен Войны за независимость, вынула его из ножен и как завороженная уставилась на лезвие. Затем вставила обратно в ножны. А потом услышала голос Жизель. Та молила отца: «Прошу, не бей меня. Не бей меня из-за нее!»
И снова воображаемые удары – бах, бах, бах!
Я вернулась в кабинет и села на кожаный диван. Картина, изображавшая подписание Декларации независимости, вдруг ожила пред моими глазами. Большое полотно, висевшее над камином и изображавшее сцену на железной дороге, зашевелилось: поезд выпустил клубы угольного дыма. Мне показалось, что бюст Линкольна следит за мной своими впалыми глазницами. В кукольном доме, который отец смастерил для меня, когда я была маленькой, мелькали какие-то фигуры.
Бах, бах, бах!
Это был звук кулаков, ударяющих по чему-то твердому – по черепу? Картина ясно нарисовалась перед глазами. Он бьет ее, потому что расстроился из-за меня!
Бах, бах, бах!
Я должна выбраться отсюда. Должен же быть выход.
Я отчаянно царапала входную дверь в квартиру, но та, похоже, была заперта снаружи. Неужели он запер меня здесь, чтобы тоже убить?
Я начала биться в дверь, не обращая внимания на резкую боль, пронзившую правое плечо. Я должна выбраться отсюда. Выпустите меня!
– Выпустите меня! Выпустите! На помощь! – закричала я, барабаня кулаками о дверь.
На лестнице послышались тяжелые шаги отца. Я побежала. Но куда? В ванную. Я заперла дверь и попыталась придвинуть к ней тяжелое двухметровое трюмо, чтобы забаррикадироваться изнутри. Окно из ванной комнаты выходило на улицу; я была на втором этаже; от прыжка с такой высоты не разобьешься, подумала я.
– Сюзанна, с тобой все в порядке? Пожалуйста, открой дверь.
Да, я смогу спрыгнуть. Но тут мне на глаза попалась маленькая статуэтка Будды, стоявшая у Жизель на раковине. Будда улыбался мне. Я улыбнулась в ответ. Все будет хорошо.
14. И снова припадок
Ранним утром следующего дня мама с Алленом приехали меня забрать. Увидев «субару», я выбежала из отцовского дома как ошпаренная.
– Они меня похитили и удерживали против воли. Там творится что-то ужасное. Езжайте скорее!
Отец уже рассказал маме, что произошло ночью. После того как я наговорила ему гадостей и настояла, чтобы он ушел, он поднялся наверх, в комнату, где через тонкое перекрытие было слышно, что происходит внизу (я об этом не догадывалась). Он пытался не спать, но все же задремал. А услышав, что я пытаюсь вырваться из дома, побежал вниз и обнаружил, что я забаррикадировалась в ванной. Ему понадобилось больше часа, чтобы выманить меня оттуда и уложить на диван; там он просидел со мной до рассвета. Затем позвонил маме. Мои родители понимали, что мне нужно в больницу, но одного им совсем не хотелось: чтобы меня положили в психушку.
Аллен сразу же отвез меня к доктору Бейли. Я сидела за заднем сиденье, смирившись с судьбой.
– Но результаты ЭЭГ совершенно нормальные, – возразил Бейли, просмотрев мою историю болезни. – И МРТ без отклонений, и результаты осмотра, и анализ крови… С ней все нормально!
– Нет, с ней явно что-то не так, – огрызнулась мама.
Я сидела молча, вежливо сложив руки на коленях. Мама с Алленом заключили пакт, что не уйдут из кабинета доктора Бейли, пока меня не положат в больницу.
– Как бы это поделикатнее выразиться, – проговорил доктор. – Она слишком много пьет – все это классические симптомы алкогольной ломки. – Симптомы и правда совпадали: тревожность, депрессия, повышенная усталость, раздражительность, скачки настроения, ночные кошмары, головные боли, бессонница, потеря аппетита, тошнота и рвота, спутанность сознания, галлюцинации и припадки. – Я понимаю, как трудно слышать такое о собственной дочери. Но мне действительно нечего больше добавить. Ей просто нужно принимать лекарства и прекратить пить, – закончил он и заговорщически мне подмигнул.
– Алкогольная ломка? – Мама достала заготовленный листок бумаги в красную полоску. – Вот ее симптомы: припадки, бессонница, паранойя. И становится только хуже. Я своими глазами видела, что она больше недели не притрагивалась к алкоголю. Ей нужно в больницу, сейчас же. Не завтра. А сейчас.
