Земля, до восстребования - Воробьев Евгений Захарович (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
Конечно, это не было слепым везением. Писарь Драгомир Барта перевел узника R-133042 на разгрузку и сортировку картошки, выполнив тем самым специальное задание. Подпольный центр с помощью преданных людей добивался перевода ослабевших на более легкую работу, а кое-кого подкармливали. Тем более это относилось к "офицеру из Мелька" - так называли Старостина французы и, в частности, один из вожаков интернационального подполья - Жан Лаффит. Он быстро установил контакт с французами, прибывшими 14 апреля в одном эшелоне со Старостиным.
Старостин в первый же день встретился с Костиным, военным руководителем русских. Тот выделялся и высоким ростом, и своим непреклонным мужеством, командирской волей, умной дальновидностью. От самого Костина он узнал, что настоящая его фамилия Соколов, зовут Владимиром Сергеевичем, сибиряк. Старостин был счастлив найти в подпольном центре Эбензее такого надежного соратника.
Кто-то пришел за Старостиным в блок No 15, вызвал, он ушел, долго пропадал, вернулся поздно ночью, тихонько забрался на нары и, когда заметил, что Мамедов не спит, зашептал:
- Ты не спишь?
- Нет.
- Ох, Сергей, - Старостин начал сильно трясти Мамедова, тот удивился, откуда у товарища сила в руках, - скоро мы будем с тобой дома!
- Кто сказал?
- Совинформбюро. Всю Венгрию уже освободили.
Вчера узники, бредущие на поводке, тоже работали на разгрузке картошки, и все досыта ее погрызли. Почти каждый умудрился принести по нескольку картофелин товарищам. Вчера дорога была сухая, шли босиком, несли в свободной руке деревянные колодки. Если болят ноги, колодки лучше не надевать, даже когда бредешь по каменистой дороге. Старостин нес колодки, которыми снабдил его сапожник Анри Кох. Благородная личность! В свои шестьдесят четыре года папаша Анри помогает подпольщикам, как только может. Он уже не раз отдавал свою обувь разутым: "У меня работа сидячая". Сломанных колодок никто не бросал. Не сдашь их блоковому - не получишь ни пайка, ни целых колодок.
Вчера было теплое, погожее утро, не верилось, что только середина апреля. Но и вчера вряд ли кто из бредущих любовался величественной панорамой гор, весенним пейзажем. Когда шли лесом, кандальный звон не мог заглушить щебетанья и пения птиц. Шагавший впереди Боярский вспомнил про умельца из блока No 6, который расставлял хитрые капканы, ловил щеглов, трясогузок, соловьев, нанизывал их на острый прут и жарил на костерке, как шашлык на шампуре. Однажды птицелов поймал лису, но она была такая тщедушная, будто голодала заодно с охотниками. Может, здесь, в Австрии, все лисы такие мелкие? Только по хвосту и узнаешь... А недавно лагерь был взбудоражен тем, что из лесу к самой колючей изгороди вышла косуля. Подчасок на вышке бросился к пулемету, но часовой прикрикнул на него и не позволил стрелять в косулю.
Когда дорога шла лугом, узники затеяли разговор о съедобных травах. Кто-то, кажется Донцов, с большим знанием дела принялся их перечислять. Еще мальчонкой он гонял тощую скотину на поля за подножным кормом, а заодно бродил в поисках этих трав. Может, они растут только в средней полосе России? Или здесь съедобные травы уже все съедены?
Этьен прислушивался к этим разговорам и поймал себя на том, что и сам он, живя впроголодь, стал совсем иначе воспринимать окружающий его животный и растительный мир; весь этот мир отныне делился на две половины - съедобную и несъедобную.
Уже несколько дней Этьен внимательно следил за снежной заплатой вычурной формы во впадине между двумя хвойными лесочками. Как высоко они над уровнем моря? По мере потепления съеживалась белая заплата между ними. Белые шапки на вершинах гор становились все меньше, и линия снега отступала от долины вверх. Этьен видел валуны, усеявшие крутой склон горы, поросший елями. Казалось, не ели выросли между валунами, а кто-то накидал валуны в густой лес...
Вчера солнышко грело им спины. Крыши домов, мимо которых они проходили, бурно высыхали, над черепицей подымался парок. Ах, если бы их лагерь находился под защитой гор на северной стороне долины, если бы их бараки не оставались так долго в морозной тени! А то солнце уже давно освещает склоны гор на севере долины, а лагерь по-прежнему в тени, апрельскому солнцу не под силу раньше десяти утра перевалить через высокий хребет, закрывающий лагерь с юга. А есть горные склоны, куда солнце заглядывает мимолетно, - вот так же отблеск солнца недолго лежал когда-то на полу камеры в "Реджина чели"...
129
Сегодня, когда колонна вышла из ворот лагеря, над долиной стлался промозглый туман.
Едва узники успели пройти через городок, припустил дождь, да еще холодный. Они шлепали босиком по лужам и все поглядывали на низкое небо надолго ли такой душ? И ветер пронизывает до костей.
Быстрее всего намокают плечи. Проклятая лагерная одежда вбирает воду, как губка. Мучительный холодный компресс! Что толку, если воротник поднят? С него все равно стекает холодная вода. Что толку, если руку ты засунул в карман? Карман мокрый, и рука мокрая.
Мало надежды, что вскоре распогодится. Тучи низко висят над долиной, гребни гор смутно угадываются, а хвойный частокол на горе Спящая Гречанка и вовсе не виден. Дождь не унимался, а когда они подошли к пакгаузу, превратился в ливень. Конвоиры с собаками спрятались под навесом, а думпкары стояли под открытым небом, и картошку полоскал дождь. Обидно, не смогут обсохнуть, пока будут работать на станции.
- Русские не боятся дождя! - весело сказал долговязый конвоир, стоя под навесом.
Конвоир был в плащ-палатке с капюшоном, и поверх нее висел автомат, блестевший так, будто был отлакирован или смазан жиром.
- А русские вообще ничего не боятся, - отозвался Старостин по-немецки. - Не боятся ни воды, - и добавил, кивнув подбородком на автомат: - ни огня.
Долговязый что-то сказал своему низенькому товарищу. Этьен расслышал слова "фойер", "крематориум", и оба захихикали, а потом долговязый сказал:
- Для таких русских, которые не боятся ни воды, ни огня, есть еще виселица.
- Никого нельзя повесить выше виселицы! - с вызовом сказал Старостин.
- Слабое утешение для того, кто уже висит. И твоя русская пословица ему не поможет.
- Это не русская пословица, это - Фридрих Шиллер. Пьеса "Заговор Фиеско". А говорит тот самый мавр, который сделал свое дело...
- Где ты так хорошо научился говорить по-немецки?
- О, это было очень давно. У меня тогда тоже был макинтош, и я имел право переждать сильный дождь под крышей.
Конвойные перебросились несколькими словами, после чего последовала неожиданная команда: прекратить работу, спрятаться под навесом и смирно стоять.
Долговязый поманил к себе пальцем образованного русского. Потом они стояли рядом и вели разговор на литературные темы. Немец с интересом слушал про Шиллера, про романтическую школу "Штурм унд дранг", а у русского при этом был вид профессора: с таким достоинством он держался и такой эрудицией блистал.
Дождь поутих. Картофель рассортировали и выгрузили. Продрогших, промокших до нитки лагерников снова нанизывали на длинный мокрый канат, и все зашлепали по лужам обратно в лагерь.
- Яков Никитич, что тебе дала такая длинная беседа с немцем? спросил Мамедов, шагая со своим соседом не в ногу, чтобы легче волочить кандалы и чтобы они не так звенели при ходьбе.
- Пока мы рассуждали о немецкой литературе, о ее романтической школе, наши товарищи отдохнули, слегка обсушились. А немец подарил три сигареты. Только бы не промокли.
- Так ты ж не куришь.
- Были бы сигареты, курильщики найдутся. Один, кажется, уже нашелся. - Старостин засмеялся и протянул сигарету.
Колонна возвращалась в лагерь, когда городок еще не спал. Они брели по самому краю Траумкирхенштрассе, потому что по этой изогнутой улице мчались машины и ходить нужно было с оглядкой. Как на жителей другой планеты смотрели лагерники на горожан, которые им встречались.
У Этьена окоченели плечи и сильно болело под лопатками, не повезло ему с сегодняшней прогулкой на станцию.
