Земля, до восстребования - Воробьев Евгений Захарович (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
Прошла перерегистрация, и Старостину с помощью писаря-подпольщика удалось получить номер, как вновь прибывшему, - R-133042. После возвращения из ревира, где Старостин был у начальства на плохом счету, у него были основания считать операцию с получением нового номера большой удачей.
У младшего писаря блока, сколько мог заметить Мамедов, была крайне беспокойная жизнь. Старостин то и дело куда-то исчезал, а возвращался к себе на нары поздно ночью. Иногда он угощал сигаретой, приносил газету, несколько картофелин. Иногда делился последними сообщениями с фронта, и Мамедову оставалось гадать - откуда такая осведомленность и кто подкармливает?
Однажды, проснувшись ночью, Мамедов увидел, что его сосед сидит на нарах и пишет, подложив под листок копировальную бумагу...
Но Мамедов не знал, сколько конспиративных нитей тянется к Старостину, со сколькими узниками, незнакомыми между собой, но кровно связанными друг с другом общей задачей, регулярно встречается Старостин.
Когда-то, изучая законы конспирации, он читал и перечитывал Ленина, а позже... позже началась многолетняя практика. Он и сейчас следовал законам подпольной революционной работы, помнил: чем дробнее, мельче дело, которое поручено отдельному лицу, отдельной группе, тем меньше опасность провала, тем труднее действовать шпикам и провокаторам.
Старостин не помнил теперь, как Ленин сформулировал в книге "Что делать?" задачи конспирации, но назвал бы себя жалким кустарем, неловким и неопытным в борьбе с противником, если бы пренебрег мудрым советом: уметь вовремя собрать воедино все эти мелкие дреби, чтобы вместе с функциями движения не раздробить самого движения!
Уже несколько раз в их блок пробирались к Старостину незнакомые русские, чаще других - парень богатырского сложения, говоривший хриплым басом, а с ним товарищ, судя по говору, белорус.
Сосед Мамедова по нарам был нужен не только русским. К нему тайком пробирались итальянцы, французы, белобрысый англичанин, про которого Старостин сказал только, что он летчик. Наведывался и латыш Эйжен Веверис, который знал несколько языков.
Вообще же Старостин помалкивал, не собирался откровенничать с Мамедовым - не поверил, когда тот назвался майором интендантской службы.
- Ну никак не могу тебя представить в фуражном складе или в вещевой кладовой. - Старостин прищурил глаз и погрозил пальцем. - Ничего общего ты, друг, с интендантством не имеешь.
- Яков Никитич, откуда ты знаешь языки?
- Окончил военную академию.
- Не слышал, чтобы там преподавали итальянский.
- Я успел еще до войны записаться в дипломаты. Думал, не придется больше воевать.
- И где же тебе пришлось воевать? На каком направлении ты попал в плен?
- Был на дипломатической работе.
- И не успел выехать?
- Вот именно, не успел.
- Из какой же страны не успело выехать наше посольство и дипломат попал в Маутхаузен?
- Сказать, Мамедов, в чем твоя ошибка? Твои вопросы слишком квалифицированные. Ты, случайно, к следственным органам отношения не имел?
- С чего ты взял, Яков Никитич?
- Насколько я заметил, ты тоже говоришь на нескольких языках.
- Да, я говорю на армянском, персидском, азербайджанском, турецком, немного знаю грузинский.
- Кажется, ты понимаешь и по-итальянски?
- Не больше, чем бывший музыкант. Крещендо, модерато, пьяниссимо, фермата.
- Я очень любил музыку. Ты на чем играл?
- На скрипке. Позже на гобое.
- Сколько позиций имеет скрипка? - спросил Старостин тоном экзаменатора.
- А сколько ты хочешь, чтобы у скрипки было позиций? Я знаю семь. Есть еще флажолет.
- Какие скрипичные концерты ты играл?
- Когда-то играл концерты Бетховена, Мендельсона, Чайковского.
- Я бы хотел еще раз услышать концерт Мендельсона-Бартольди, размечтался Старостин.
Ночь, когда два соседа по нарам вели вполголоса этот разговор, полный недомолвок, была разорвана ревом сирен.
Свет потух. Выстрелы. Крики. Стоны. И все это в близком соседстве с блоком No 17.
Вскоре стало известно, что восстали заключенные в блоке No 20, блоке смертников. На карточках тех, кого отправляли в блок No 20, стояли пометки: "Возвращение нежелательно", "Мрак и туман", "К" (от немецкого слова "кугель", то есть пуля). Все это означало смертный приговор. На работу из блока No 20 не выводили. Там сидели советские офицеры, особенно много летчиков. Сидели там и участники варшавского восстания и югославские партизаны.
Трое суток никого не выпускали из бараков, в каждого, кто подходил к окну, стреляли без предупреждения. Но как только Старостину глубокой ночью удалось выйти, он узнал о восстании в блоке No 20 трагические подробности. Он был потрясен жертвами, которые принесли восставшие, но счастлив, что не всех беглецов поймали. Может, кто-то спасется и когда-нибудь расскажет о страшном застенке?
Не только новости о восстании принес тогда Старостин. Он доверительно сообщил Мамедову, что в ту самую ночь состоялся сильнейший воздушный налет на Берлин. Бомба попала в здание гестапо, всех заключенных Моабитской тюрьмы эвакуируют в концлагеря.
И раньше Маутхаузен имел все основания для того, чтобы называться лагерем смерти. А после того как эсэсовцы подавили восстание в блоке No 20, зловонный дым, подымающийся над трубой крематория, стал еще гуще.
Отто Бауэр, старший по бараку, предупредил Старостина: ему нельзя оставаться помощником писаря, осторожности ради он должен, пока свирепствует террор, пойти работать в штайнбрух, то есть в каменоломню.
В те дни Старостин рад был узнать, что в каменоломне начали изготовлять могильные плиты, надгробья и постаменты для немецких кладбищ.
Каждый день эсэсовцы сталкивали со скалы в пропасть нескольких заключенных, их называли "парашютистами". Был случай, когда в каменоломне начали взрывать шпуры, не предупредив никого и не выведя оттуда работающих. Иногда всех заставляли бессмысленно переносить камни туда и обратно, туда и обратно.
Тем, кто не мог скрыть возмущения и раздражения, Старостин сказал:
- Это издевательство, но пусть никто из нас не будет подавлен, раздражен. Пусть нами владеет сознание, что мы не приносим никакой пользы фашистам.
Такие же бессмысленные злодейства совершались в лагере в конце прошлого лета, после неудачного покушения на Гитлера.
Работать в каменоломне зимой намного труднее, чем летом. А кроме всего прочего, летом, когда арестантов гнали через лес, многие отдирали кору молодых деревьев и грызли, жевали ее.
Каждый день Старостин пересчитывал ступеньки, ведущие в гору, в лагерь. Сто восемьдесят шесть ступенек. И горе, если он не сможет с ними совладать!
В один из стылых февральских вечеров, когда ветер дул со стороны невидимого, заледеневшего Дуная, ноги были налиты таким свинцом усталости, что каждая ступенька давалась Этьену с трудом.
Двадцать девятая ступенька, тридцатая, тридцать первая, тридцать вторая, тридцать третья...
Он вдруг почувствовал, как его с обеих сторон крепко взяли под руки. Вот это встреча! Он сразу потерял счет ступенькам. Справа его поддерживал сильной рукой рослый, по-прежнему могучий Зазнобин, слева - душа-парень Шостак. Бронебойщик шел молча, а Шостак не удержался:
- Ты самый последний приказ не получил, земляк?
- Какой?
- Приказ - голов не вешать и глядеть вперед!..
- Потише приказывай, Кастусь, - пробасил Зазнобин, не замечая, что предостережение его прозвучало громче, нежели присказка товарища.
Этьен не успел вдоволь обрадоваться и вдоволь удивиться, как дружеские руки вознесли его на самый верх лестницы. При дневном свете такая помощь была бы немыслима: можно насмерть подвести ослабевшего, эсэсовцы уже не раз сбрасывали таких доходяг со скалы.
Зазнобин и Шостак также мыкались в штайнбрухе. И с того вечера они не раз при окончании работы "случайно" оказывались у подножья лестницы рядом со Старостиным и, можно сказать, несли его над ступеньками, он лишь касался их колодками.
