Роковые годы - Никитин Борис Владимирович (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Чтобы проникнуть в дело К., мне необходим был Стокгольм, и майор английской миссии Alley с неизменной готовностью точно выполнял по телеграфу мои многочисленные просьбы. На исполнение каждой из них уходило всего 2–3 дня. Этим путем мне и были доставлены почти все перечисленные телеграммы, которые я отчаялся разыскать в Петрограде. Майор Alley установил через английскую разведку в Стокгольме, что Брейденбейд интимно связана с К.; уже через неделю он привез мне ее фотографические карточки и доказал, что она постоянно сносится с немецким Главным штабом.
Тем временем К. продолжал объезжать редакции больших газет. После неудачных попыток в Петрограде он задумывает поехать на несколько дней в Москву постучаться в «Русское слово». С ним в вагон, будто случайно, усаживаются неизвестные ему спутники, возглавляемые Каропачинским.
Тут, при отходе поезда, происходит небольшое приключение с двумя дежурным агентами, тоже приехавшими на вокзал по следам К. Второпях снаряжая Каропачинского, мы не успеваем послать им приказание не ехать по железной дороге. Эти двое доходят до станции, но здесь их останавливают советские рогатки, для прохода которых надо иметь пропуск на выезд из Петрограда, а достать его мог далеко не всякий. Они спешат в комиссариат станции; но милиция относится к их объяснениям с недоверием, а также к их документам, усматривая в наших двух агентах скрывающихся контрреволюционеров, желающих бежать от суда народного. Время уходит в разговорах, а на платформе один за другим раздаются звонки, уже слышится свисток паровоза. Тут один из двух, выдающийся старший агент Касаткин, не выдерживает: не желая расстаться с К., он, к удивлению бдительной стражи, бросается в дверь, выскакивает на платформу, бежит к отходящему поезду, вскакивает на подножку и уносится, как был, – без билета и без денег – в неизвестное для него направление. Уже в вагоне он, к удивлению своему и радости, попадает на Каропачинского.
После бегства Касаткина положение его оставшегося коллеги становится совсем незавидным. Его арестовывают, допрашивают, передопрашивают, препровождают в Таврический дворец и уже оттуда, внимая просьбам самого потерпевшего, под конвоем доставляют в контрразведку.
Поездка в Москву нам представлялась как путешествие в неизвестное государство. Мне было неясно, что происходит в Округе моего соседа, а о сношениях шифрованными телеграммами нельзя было и подумать. Снабжаю Каропачинского на всякий случай письмом от Переверзева к прокурору Московской Судебной палаты об оказании ему всяческого содействия.
В «Русском слове» К. также постигает неудача. Каропа-чинский едет в редакцию узнавать подробности и на вопрос, почему газета так категорически отвергает сотрудничество К., один из редакторов ответил, что еще перед революцией, примерно в 1916 году, К. прислал несколько статей, но их редакция не пропустила. «Внешним образом статьи эти, – говорит редактор, – удовлетворяли всем условиям для напечатания: темы интересны и в высшей степени патриотичны, а форма изложения не оставляла желать лучшего. Однако после прочтения у вас остается какой-то неприятный осадок – аrrie gout; вы лишены возможности обличить автора, ибо его выводы одинаково патриотичны, как и все содержание. Но на его статью у вас самого вывод напрашивается совершенно иной, а в результате мысли, им затронутые, оказываются для вас отравлены».
В Москве мои агенты переусердствовали: К. замечает, что за ним следят, старается замести следы, проходит через дома с двойными выходами, через общественные места, фойе театров и т. п.
Через несколько дней он возвращается Петроград, где продолжает вести переговоры и главным образом через своих старых знакомых публицистов. Убедившись, что большая пресса не склонна воспользоваться предлагаемой ей поддержкой, К. начинает обращаться в небольшие газеты, которые «держал до сих пор в резерве». Так, по крайней мере, выражался он в разговоре с некоторыми из окружавших его друзей.
Из лиц, посещавших К. в этот период, к нам в первый раз попадает на учет некий Степин. Наблюдение сразу подтверждает его активную роль среди большевиков, а самостоятельное расследование, законченное уже после дела К., обнаруживает, что Степин был агентом Ленина по найму солдат и рабочих для участия за деньги в демонстрациях большевиков.
К Степину мы вернемся еще несколько раз. С К., по моим сведениям, он часто виделся. О том, что К. мог передать какие-нибудь деньги Степину, не могло быть и речи: небольшие авансы, полученные им в Стокгольме, иссякли; он сам уже начинал испытывать денежные затруднения. У меня составилось тогда впечатление, что через этих двух людей связывались две различные немецкие сети.
Наконец, 18 мая секретные агенты сообщают, что в 5 часов дня К. окончательно заключил договор с какой-то газетой, а наружное наблюдение доносит, что он провел эти часы у Нотовича, в редакции «Петроградского курьера». Отсюда нетрудно было сопоставить, с кем состоялась сделка.
Расследование продолжалось месяц; затягивать дальше я уже не хотел, тем более что по тексту договора о сепаратном перемирии оно должно было начаться в мае, а май подходил к концу. Но, с другой стороны, в те времена для ареста кого-нибудь из тех, кто имел заступников в Совете солд. и раб. депутатов, надо было вооружиться прямыми исчерпывающими уликами по обличению в шпионаже. Да и в таких случаях в контрразведку вваливалась банда с криками «охранка!» и обещаниями стереть нас «в порошок»; а заключенного выпускали на свободу в день демонстрации.
Так или иначе, найти Степина с деньгами было недостаточно; за ним следовало последить, чтобы точно доказать происхождение денег и представить юридические доказательства. Эти соображения привели меня к решению закончить дело К. по приобретению газеты и заключению сепаратного перемирия.
Но до поры до времени отмежевать от него Степина и компанию.
Таким образом, я не показывал большевикам, что мне известен один из путей расходования денег, и тем получал возможность не повредить новому расследованию.
Министр юстиции Переверзев был в курсе всех подробностей. Он одобрил мое решение и сам предложил заключить К. прямо в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, так как собранные данные уже приводили к ясным выводам. Как генерал-прокурор, он выдал мне на это специальный ордер.
Главный вопрос, который меня заботил, было обязательно найти текст договора о сепаратном перемирии и осторожно осветить связи Степина. Для сего являлось необходимым широкое производство обысков. Того же требовали и финансовые связи К. Поэтому пришлось мобилизовать всех юристов контрразведки, а также пригласить двух финансовых экспертов. Но так как и этих сил оказалось недостаточно, то Переверзев прислал судебного следователя, которому предстояло передать следствие в Министерство юстиции.
В ночь с 22-го на 23 мая я произвел в Петрограде 19 обысков и 5 арестов, а одновременно же в Москве моим личным составом – 6 обысков.
В гостиницу «Европейская» пришлось выехать самому, чтобы по ходу дела тут же решить еще 2 обыска: мне было известно, что в финансовой комбинации К. принимали участие два датчанина из живущих в гостинице; но кто именно – я не знал; там же их проживало пять.
Все прошло в полной тишине, если не считать одного маленького происшествия.
Дело в том, что во время своих разъездов по Петрограду К. несколько раз виделся с так называемым «королем биржи» – Манусом. Предвидя, что для реализации крупных кредитов, открытых К., ему придется провести ряд финансовых операций, я не мог оставить без внимания эти визиты к Манусу, тем более что комбинации были направлены на скандинавские банки, а контрразведка подготовляла именно по этим путям на Германию свое самостоятельное выступление.
Учитывая все обстоятельства, я подписал ордер на обыск у Мануса, хотя не имел против него никаких улик. Около двух часов ночи мне в «Европейскую» позвонил по телефону дежурный по контрразведке, товарищ прокурора Гредингер, и доложил, что молодой юрист, посланный к Манусу, не был впущен последним в его квартиру, а на предложение открыть дверь именем Главнокомандующего Манус открыл стрельбу из револьвера.
