Русские писатели ХХ века от Бунина до Шукшина: учебное пособие - Быкова Ольга Петровна (книги онлайн полные версии .txt) 📗
Удивительна жизненная полнота шолоховских творений, как будто бы окружающий мир отразился в них, ничего не утратив. Шолохов в совершенстве владеет многообразными средствами художественного воспроизведения реального мира. Картины жизни и образы людей, нарисованные писателем, покоряют достоверностью и глубиной, неотразимостью эстетического воздействия, которое свойственно лишь высокому искусству.
Язык Шолохова отличается удивительной красочностью и выразительностью, звучностью и остротой, – тем богатством смысла и гармонией, которые достигаются как результат слияния двух начал: стихии народной речи и творческих усилий художественного таланта. Язык писателя глубоко народен и вместе с тем – это язык мастера, в совершенстве владеющего искусством слова.
Художественные открытия Шолохова составили важный этап в развитии русской и мировой литературы XX в.
Умер М.А. Шолохов в 1984 г. Еще при жизни его называли классиком.
(По П.С. Выходцеву)
«ТИХИЙ ДОН» (отрывок)
Главные герои романа «Тихий Дон», фигурирующие в отрывке:
1. Мелеховы:
1) Григорий (Григорий Пантелеевич, Гриша),
2) Пантелей Прокофьевич – отец Григория,
3) Петро (Петр Пантелеевич, Петр) – старший брат Григория,
4) Дарья – жена Петра.
2. Коршуновы – богатая хуторская семья, семья жены Григория:
1) Наталья – жена Григория Мелехова,
2) Митька Коршунов – брат Натальи, служивший в белой армии.
3. Михаил Кошевой – хуторской бедняк, председатель хуторского ревкома, муж сестры Григория Дуняшки.
4. Аксинья – замужняя соседка Мелеховых, которая любила Григория и которую любил он всю свою жизнь.
После долгих лет отсутствия Григорий Мелехов вернулся домой. За прошедшие годы он успел повоевать и на стороне белых – принимал участие в восстании казаков против Советской власти, – и на стороне красных – был командиром Красной Армии.
За то время, что его не было дома, многое изменилось: умерла жена Григория Наталья, погиб старший брат Петр, кончила жизнь самоубийством жена брата Дарья, умерли отец и мать...
Дуняшка поднялась рано, – надо было доить корову. В кухне осторожно ходил, покашливал Григорий. Прикрыв детишек одеялом, Дуняшка проворно оделась, вошла в кухню. Григорий застегивал шинель.
– Вы куда это спозаранок собрались, братушка?
– Пройдусь по хутору, погляжу.
– Позавтракали бы – тогда...
– Не хочу, голова болит.
– К завтраку вернетесь? Я зараз печь затоплю.
– Меня нечего ждать, я не скоро приду.
Григорий вышел на улицу. К утру слегка оттаяло. Ветер дул с юга влажный и теплый. На каблуки сапог прилипал перемешанный с землею снег. Медленно шагая к центру хутора, Григорий внимательно, словно в чужой местности, разглядывал знакомые с детства дома и сараи. На площади чернели обуглившиеся развалины купеческих домов и лавок, сожженных Кошевым в прошлом году, полуразрушенная церковная ограда зияла проломами. «Кирпич на печки понадобился», – равнодушно подумал Григорий. Церковь по-прежнему стояла, маленькая, вросшая в землю. Давно не крашенная крыша ее золотилась ржавчиной, стены пестрели бурыми подтеками, а там, где отвалилась штукатурка, – ярко и свежо краснел обнаженный кирпич.
На улицах было безлюдно. Две или три заспанные бабы повстречались Григорию неподалеку от колодца. Они молча, как чужому, кланялись Григорию и только тогда, когда он проходил мимо, останавливались и долго глядели ему вслед.
«Надо на могилки сходить, проведать мать и Наталью, – подумал Григорий и свернул в проулок по дороге к кладбищу, но, пройдя немного, остановился. И без того тяжело и смутно было у него на сердце. – Как-нибудь в другой раз схожу, – решил он, направляясь к Прохору{Бывший ординарец Мелехова.}. – Им-то теперь все равно – приду или не приду. Им там покойно теперь. Все кончено. Могилки присыпало снежком. А земля, наверно, холодная там, в глубине... Вот и отжили – да как скоро, как во сне. Лежат все вместе, рядом: и жена, и мать, и Петро с Дарьей... Всей семьей перешли туда и лежат рядом. Им хорошо, а отец – один в чужой стороне{Отец Григория умер, находясь в другой станице, и был там похоронен.}. Скучно ему там среди чужих...» Григорий уже не смотрел по сторонам, шел, глядя под ноги, на белый, слегка увлажненный оттепелью и очень мягкий снежок, настолько мягкий, что он даже не ощущался под ногами и почти не скрипел.
Потом Григорий стал думать о детях. Какие-то они стали не по летам сдержанные, молчаливые, не такие, какими были при матери. Слишком много отняла у них смерть. Они напуганы. Почему Полюшка{Малолетняя дочь Григория.} вчера заплакала, когда увидела его? Дети не плачут при встрече, это на них не похоже. О чем она подумала? И почему в глазах ее мелькнул испуг, когда он взял ее на руки? Может быть, она все время думала, что отца нет в живых и он никогда больше не вернется, а потом, увидев его, испугалась? Во всяком случае, он, Григорий, ни в чем не виноват перед ними. Надо только сказать Аксинье, чтобы она жалела их и всячески старалась заменить им мать... Пожалуй, они привяжутся к мачехе. Она ласковая, добрая баба. Из любви к нему она будет любить и детей.
Об этом тоже тяжело и горько было думать. Все это было не так-то просто. Вся жизнь оказалась вовсе не такой простой, какой она представлялась ему недавно. В глупой, ребячьей наивности он предполагал, что достаточно вернуться домой, сменить шинель на зипун, и все пойдет как по-писаному: никто ему слова не скажет, никто не упрекнет, все устроится само собой, и будет он жить да поживать мирным хлеборобом и примерным семьянином. Нет, не так это просто выглядит на самом деле. Григорий осторожно открыл повисшую на одной петле калитку зыковского база. Прохор в растоптанных круглых валенках, в надвинутом на самые брови треухе шел к крыльцу, беспечно помахивая порожним дойным ведром. Белые капли молока невидимо сеялись по снегу.
– Здорово ночевали, товарищ командир!
– Слава богу.
– Опохмелиться бы надо, а то голова пустая, как вот это ведро.
– Опохмелиться – дело стоящее, а почему ведро пустое? Сам, что ли, корову доил? Прохор кивком головы сдвинул треух на затылок, и только тогда Григорий увидел необычайно мрачное лицо друга.
– А то, черт, что ли, мне ее будет доить? Ну, я ей, проклятой бабе, надоил. Как бы она животом не захворала от моего удоя!.. – Прохор остервенело швырнул ведро, коротко сказал: – Пойдем в хату.
– А жена? – нерешительно спросил Григорий.
– Черти с квасом ее съели! Ни свет ни заря сгреблась и поехала в Кружилинский за терном. Пришел от вас, и взялась она за меня! Читала-читала разные акафисты, потом как вскочит: «Поеду за терном! Нынче Максаевы снохи едут, и я поеду!» – «Езжай, думаю, хоть за грушами, скатертью тебе дорога!» Встал, затопил печь, пошел корову доить. Ну и надоил. Ты думаешь, одной рукой{На фронте Прохор потерял одну руку.} способно такие дела делать?
– Позвал бы какую-нибудь бабу, чудак!
– Чудак баран, он до Покрова матку сосет, а я сроду чудаком не был. Ну, и управился. Уж я под этой коровой лазил-лазил на ракушках, а она, треклятая, не стоит, ногами сучит. Я и треух снял, чтобы не пужать ее, – один толк. Рубаха на мне взмокла, пока подоил ее, и только руку протянул, ведро из-под нее брать, – как она даст ногой! Ведро – на один бок, я – на другой. Вот и надоил. Это не корова, а черт с рогами! Плюнул ей в морду и пошел. Я и без молока проживу. Будем похмеляться?
– А есть?
– Одна бутылка. Заклятая.
– Ну, и хватит.
– Проходи, гостем будешь. Яишню сжарить? Я это в один миг.
Григорий нарезал сала, помог хозяину развести на загнетке огонь. Они молча смотрели, как шипят, подтаивают и скользят по сковородке кусочки розового сала. Потом Прохор вытащил из-за божницы запыленную бутылку.
– От бабы хороню там секретные дела, – коротко пояснил он.
Закусывали они в маленькой, жарко натопленной горнице, пили и вполголоса разговаривали.
