Идея истории. Автобиография - Коллингвуд Роберт Джордж (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗
Следовательно, историческая наука есть дело систематического мышления, а не бездумного повторения чужих суждений, хотя бы и выдержавших критическую проверку, или монтажа из готовых кусков. Но что такое систематическое мышление? «Здесь есть две стадии, первая — расчленение, вторая — расположение по порядку. Когда вопрос впервые возникает в уме, он обычно... представляет собой смешанную массу различных вопросов, которые... я задаю себе сразу. Но на них нельзя сразу ответить. Прежде чем ответить, их нужно расчленить и превратить клубок вопросов в перечень вопросов, в котором каждый пункт есть один, и только один вопрос... После расчленения очередь за упорядочением. Вопросы следует упорядочить, потому что возникновение одного вопроса зависит от того, что дан ответ на некий иной вопрос» [187].
Теперь можно объяснить постоянные ссылки на Бэкона и Декарта, встречающиеся в работах Коллингвуда. От Бэкона идет требование привлечь природу «к ответу», «пытать» ее целенаправленно и систематически, не надеясь на случайную находку. Расчленение же проблем и их рассмотрение в логическом порядке как раз то, что Декарт считал необходимым элементом научного метода. Однако самое любопытное во всем этом одно ускользнувшее от внимания комментаторов обстоятельство: названные правила основоположники новой философии адресовали исключительно естествознанию, совсем не помышляя об истории!
У Коллингвуда эти общенаучные требования распространяются и на историческое познание, они-то и делают историю наукой. В общем ход мыслей Коллингвуда прямо противоположен логике рассуждений неокантианцев школы Виндельбанда—Риккерта: те констатировали методологическую несовместимость «наук о природе» и «наук о культуре» при одинаковом эмпирическом базисе обеих групп наук. Коллингвуд, напротив, отстаивает методологическое единство науки вообще без какого бы то ни было разделения их в данном отношении, в то же время отмечая своеобразие предметных областей, отражающееся на их структуре.
Как действует эта методология непосредственно в процессе исторического исследования, читатель может узнать из третьего параграфа «Эпилегомен». Здесь мы только хотим обратить внимание на аналогию между историческим исследованием и работой детектива, ломающего голову над разгадкой очередного преступления. Аналогия эта развернута самым подробным образом, ибо Коллингвуд придавал ей, по-видимому, важное значение, и нетрудно понять почему. Она позволяет наглядно продемонстрировать различие между историческим исследованием, которое проводит подлинный ученый, и исторической компиляцией, пусть даже включающей критику источников.
Мысль нашего автора можно пояснить и без помощи вымышленной детективной истории, которую он нам рассказывает в своей книге. Действительная история (это теперь все чаще и чаще вспоминают) преподносит порой такие сюрпризы, перед которыми отступает самое изощренное воображение. Наше время полно примеров политических убийств, совершившихся при весьма «таинственных», т. е. невыясненных, обстоятельствах. Одним из таких примеров мы и воспользуемся. Допустим, нас интересует, кто убил президента Кеннеди.
Здесь уже методы компилятивной историографии никуда не годятся. Во-первых, нет такого документа, в котором было бы прямо сказано, кто подлинный убийца и его сообщники, без которых это «мероприятие» не могло быть успешным. Организаторы политических убийств, естественно, не думают о нуждах историков и предпочитают не фиксировать свои замыслы в порядке установленного делопроизводства. Во-вторых, вообще неясно, где искать желанный «материал» и какого он должен быть рода: клочок бумаги или кадр кинопленки, а может, и другие вещественные улики, вовсе не содержащие прямого сообщения о происшедшем. Это может быть совсем неприметная деталь, тысячи раз уже попадавшая в поле зрения изыскателей, но не расшифрованная как улика, позволяющая прийти к выводу о том, кто виновник преступления.
Ответ на подобный вопрос был бы действительным открытием, новым знанием в подлинном смысле слова, а не находкой нового документа, в котором решение головоломки дано в письменном виде, готовом к употреблению в целях компиляции. Компилятор оперирует «блоками» готовой информации (вот почему Коллингвуд называет компиляцию «историей ножниц и клея»), сцепление материалов в его конструкции обеспечивается простой хронологической последовательностью, которая заранее «дана» и на которую факты «нанизываются». Это избавляет компилятора от изнурительного труда логической организации изложения, и не только изложения уже полученных результатов, а организации самого поиска, т. е. проведения собственно исследования. Иначе говоря, для компилятора изложение стоит на первом плане, более того, это вообще единственная его задача, поскольку исследования как такового процедура его работы не предусматривает. Здесь нет проблемы в научном смысле, а потому нет и исследования.
Параллель с расследованием уголовного дела служит одной цели: показать, что для научной истории не существует готовых исторических источников, а есть лишь «фактические данные» (evidence), которые становятся таковыми лишь в процессе исторической интерпретации, если исследователь умеет применять «логику вопроса и ответа». Любой элемент чувственно воспринимаемого историком настоящего, т. е. окружающей его социокультурной среды, может в принципе стать фактическим подтверждением для умозаключения историка, если только тот знает, какой вопрос задать, чтобы немой свидетель прошлого вдруг «заговорил». Но окончательный ответ венчает длительную процедуру розыска, длинную цепочку вопросов и ответов, и стоит только промахнуться в одном каком-нибудь звене, задать «не тот» вопрос, который требуется именно в данной ситуации, на данной стадии исследования, как весь процесс мышления либо отклоняется в сторону, либо начинает работать вхолостую.
Что значит «тот вопрос»? С методологической точки зрения можно указать только один его признак — «логическую эффективность», благодаря которой он позволяет продвинуть исследование на ступеньку дальше, какой бы маленькой она ни была, а не заводит в тупик. Мастерство исследователя, сила его мышления как раз и проявляются в неуклонном, систематическом продвижении к цели. «Счастливые случайности», которым в свое время придавал такое значение Гельвеции, играют «наводящую» роль только в той мере, в какой включаются в «железную» логику исследовательского мышления. В противном случае дары Фортуны остаются втуне.
Мы видим, что в рамках методологии Коллингвуд стоит на позициях рационализма и безоговорочного признания научного статуса истории. История после долгих веков презрения со стороны людей науки наконец-то усвоила методологические предписания Бэкона и Декарта и в этом отношении стала вровень с естествознанием! Это основная мысль «Эпилегомен»: свершилась «бэконовская революция», и история стала наукой.
В своих методологических размышлениях Коллингвуд отнюдь не одинок, примерно так думали многие передовые историки его поколения, например Марк Блок, который был тремя годами старше и выражал то же самое историческое сознание, боровшееся с окаменелыми предрассудками позитивизма. Вот как Блок критикует «теорию пассивности», против которой возражал еще Брэдли и критика которой составляет основное содержание параграфа «Исторические данные» в «Идее истории». Он пишет: «Знаменитая формула старика Ранке гласит: задача историка всего лишь описывать события, „как они происходили“... В ней можно скромно вычитать всего-навсего совет быть честным — таков, несомненно, смысл, вложенный в нее Ранке. Но также — совет быть пассивным» [188]. «Всегда вначале — пытливый дух. Ни в одной науке пассивное наблюдение не было плодотворным. Если допустить, впрочем, что оно вообще возможно» [189] (это и отрицает Коллингвуд, ссылаясь на бэконовский принцип активности исследования).
