Великая Российская трагедия. В 2-х т. - Хасбулатов Руслан Имранович (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
Условия, в которых проходила избирательная кампания 1990 года
Мне представляется, что весь 1990 год был годом наибольшего демократического подъема в обществе, фактического освобождения общества от остатков духовного неототалитаризма, подъема духа народа, ожидания крупных перемен как следствия избрания новых депутатов. Стремительно падало влияние компартии, особенно парткомов разного уровня, от ЦК КПСС до парткомов первичных организаций, партийное чиновничество оказалось в вакууме. Кстати, многие из партсотрудников сами хотели серьезных перемен, выражали недовольство центральным и региональным руководством, понимали ущербность статьи Конституции “О руководящей роли партии” (введенной в Конституцию СССР при Брежневе в 1977 году, в том числе по инициативе “верных юристов”, среди которых и академик Кудрявцев В.Н.). Это обусловило проведение избирательной кампании начала 1990 года в Российский Парламент на действительно демократической основе, что можно проиллюстрировать на примере моего избирательного округа в г.Грозном. Я был выдвинут кандидатом в депутаты профессорами и студентами Грозненского университета, которым импонировали мои публицистические статьи в центральной печати с резкой критикой экономической политики, с обоснованием необходимости формирования рыночного хозяйства. Конкурентами у меня были два директора крупнейших объединений (машиностроение и нефтепереработка), второй секретарь областного комитета партии, руководитель республиканского телерадиовещания. Казалось бы, они имели все возможности использовать всю мощь своего влияния и не допустить избрания столичного профессора. Но этого не произошло — влияние общественного мнения и контроль групп поддержки были настолько эффективны, что оппоненты даже не пытались использовать сколько-нибудь заметно негодные методы. Скажем и то, что тогда все еще действовали какие- то моральные нормы для власти — то, чего уже нет сейчас: вспомним вакханалию бесстыдства и вседозволенности в период подготовки и проведения референдума 25 апреля, когда использовались все, абсолютно все средства для “победы”. Почти так же обстояло дело при выборах в других избирательных округах России. Так, на 1066 избирательных округах боролись более 12 тысяч претендентов, только в 17 округах выборы были безальтернативными. Конечно, не стоит идеализировать обстановку —влияние компартии было значительно, но не такое, как нынешнее всесокрушающее административное воздействие — шантаж со стороны Кремля и его местной креатуры.
Эволюция взглядов депутатов
Уже на I Cъезде депутатов, в июле 1990 года, были сформированы депутатские фракции: “Коммунисты России”, “Демократическая Россия”, “Христианские демократы”, “Аграрии” и др. И хотя большинство депутатов были членами КПСС, но пришли они в Парламент как реформаторы (в отличие от Союзного Парламента 1989 года), жестко критикуя существующие порядки и предлагая перемены. На первом этапе жесткое противостояние происходило между фракциями “Коммунисты России”, которых поддерживало 25-30% всех депутатов, и “Демократическая Россия”, которую поддерживало активнопассивно 20-25% депутатов. Тем не менее чуть более половины депутатов с самого начала деятельности Парламента были сторонниками, скорее, “партии здравого смысла”. И количество таких депутатов быстро увеличивалось. Фракция “Коммунисты России”, например, была далеко не однородной: она объединяла большую группу депутатов типично социалистической, реформистской, социал-демократической направленности; людей, желающих реформирования компартии на коммунистических идеях; и наконец, депутатов — коммунистов-ортодоксов — причем этих последних было всего порядка 30-35 человек еще в 1990 году. Вот и вся “коммунистическая коричневость депутатов России”, иллюстрирующая лишь лживость их оппонентов. Говорю это, не разделяя основных взглядов коммунистов. Единственно — ради правды. Хотя для себя считал важным сотрудничество с любыми политическими силами в Парламенте. Не была однородной и “Демократическая Россия”, занимавшая на первом этапе довольно конструктивные позиции и избегающая скатывания в антикоммунизм. Наибольшие противоречия на первом этапе работы Верховного Совета и Съездов народных депутатов (вплоть до V) вызывали две проблемы: борьба с партократией, стремление разделить власть партбоссов с властью руководителей Советов и отношение к Союзному договору. Обе эти проблемы, по поручению Б.Н. Ельцина, курировал я, и это была адская работа. Позже прибавилась проблема с федеративным договором. Мне пришлось довольно быстро втянуться в основную работу: болезнь Ельцина осенью 1990 года, а затем довольно длительные его командировки по стране взваливали практически всю застопоренную работу на меня, плюс постоянная координация деятельности с Правительством, плюс регулирование непростых отношений с Союзным центром — постоянное участие на заседаниях Совета Федераций и президентского Совета у М.С.Горбачева, в которых мне приходилось участвовать (причем активно, с позиций усиления властных полномочий России; постоянные дискуссии с Горбачевым, иногда споры и т.д.) Знаменитое выступление “шестерки” и блокирование попытки смещения Ельцина, “неудачные” высказывания последнего по важным политическим вопросам, когда мне постоянно приходилось “комментировать” их, “смягчать”, постепенно укрепило доверие ко мне наших депутатов, вначале подозрительно относившихся к “чистому” профессору-москвичу, да еще и нерусскому. Но опорой при проведении наиболее важных законов оставались демократы, беспартийные и часть коммунистов-нейтралов, в то время как фракция коммунистов, их актив пытались все-таки нейтрализовать прохождение серьезных законопроектов. Коммунистическая пресса не упускала случая “укусить” первого заместителя Ельцина. Однако, надо сказать, что процесс взросления депутатов происходил необычайно динамично. Этому способствовало общее развитие общества, конкурентные начала с Союзным Парламентом, который пресса уже прочно окрестила “консервативным”, учеба депутатов, знакомство с иностранным опытом парламентаризма, чисто человеческое общение между собой, довольно непростые условия, серьезная работа в комитетах и комиссиях по подготовке законопроектов и т.д. В то же время сильнейший отпечаток на работу парламентариев оказывало то обстоятельство, что, отвергая коммунистические идеалы, традиционные ценности, ставшие привычными, мы мало обсуждали проблемы будущего, философию, идеологию и нравсвенные ценности модернизирующегося государства — новой России. В чем новизна этой “новой России”? В том, что она приобретет самостоятельность от Союза? Но это, скорее, беда, а отнюдь не приобретение, это понималось скорее стихийно, чем осознанно. Поэтому столь неоднозначно была воспринята моя идея, высказанная осенью 1990 года в “Известиях”, “Аргументах и фактах” по вопросам федеративного устройства — о целостности страны, о единстве и неделимости России при широкой экономической самостоятельности регионов. (Ранее Ельцин высказывал другую мысль: “Берите суверенитета столько, сколько проглотите”.) Эта моя позиция, непонятная тогда, вызвала сильное раздражение в республиках, вплоть до заключения Федеративного Договора. Собственно, к лету 1991 года абсолютное большинство депутатов разделяли реформаторские взгляды. Удалось убедить и Ельцина в необходимости поддержать Союзный Договор, который с трудом пробивал Горбачев. В июле я провел сессию ВС, на которой он был одобрен и составлена государственная делегация для его подписания. В ходе обсуждения Договора четко определились позиции членов ВС. Среди демократов к тому времени определилась узкая группа ярых противников этого Договора, противников Союза — Ковалев, Якунин, Ельцов, Шейнис, Шахрай, Красавченко, Юшенков, Молоствов, Волков Вячеслав, Денисенко, Подопригора, Миронов, Кожокин, Пономарев, Мананников. Они к этому времени дрейфовали в сторону антикоммунизма, стали энергично критиковать меня за мою центристскую позицию, но трансформация их деятельности вызвала у меня большую настороженность. К сожалению, эта крикливая группа стала оказывать мощное влияние на Ельцина, на “Дем. Россию”, депутатов демократической ориентации в целом, способствуя излишней радикализации членов ВС. Правда, их сторонники насчитывали не более одной трети состава ВС. Другая треть — это объединенный состав коммунистов- реформаторов, аграриев, военных. И, наконец, еще одна треть — это группа беспартийных, “левых коммунистов-социалистов”, группа “наука и образование”, “автономисты” с центристской позицией, ориентирующиеся, как правило, на меня. Таким образом, к лету 1991 года Верховный Совет состоял приблизительно из депутатов этих трех ориентаций, и был вполне реформаторским, поэтому мы без особого труда принимали практически любые законопроекты, разрабатываемые в комитетах и комиссиях или предлагаемые Правительством Силаева. Но при этом постоянно приходилось балансировать, отсекать крайности и слева, и справа, нейтрализовать их. Было это нелегко. Кстати, при всей критике Силаева и его Правительства в стенах Парламента никакого антагонизма во взаимоотношениях между нами не было, в трудный период Парламент оказывал Правительству серьезную помощь. Начали появляться хорошие традиции во взаимоотношениях Парламента и Правительства. Деликатность была проявлена депутатами — антагонистами Ельцина и в период его президентской избирательной кампании. Мне тогда казалось, что есть (появляются) все основания для консолидации общества, для гражданского примирения, для нормального переустройства страны и ее реформирования — принятия новой Конституции, формирования экономических реформ с минимумом издержек для большинства населения. Эти идеи разделялись Ельциным — мы подолгу беседовали один на один и, как мне казалось, являлись единомышленниками. Кстати, еще летом 1990 года мы договорились, что распоряжения экономического характера, прежде чем подписывать, он будет показывать мне. Так и происходило какое-то время, но вот документ “Урожай-90” почему-то прошел мимо меня. Обстановка взорвалась в результате августовского путча 1991 года. Несомненно, эта попытка государственного переворота придала взрывной характер дезинтеграционным тенденциям в Союзе. Вынужденный подчиниться обстоятельствам и занявший вынужденную позицию поддержки Союзного Договора, Ельцин мгновенно освободил себя от этих обязательств. Мое выступление на сессии Верховного Совета СССР, где я выразил убежденность, что в ближайшее время следует завершить подписание Договора, вызвало сильнейшее раздражение и Ельцина, и группы радикалов- демократов в Российском Парламенте. Тогда и появились в их среде идеи о необходимости разгона и Союзного Съезда и Российского Съезда депутатов, и вообще системы представительной власти в форме Советов. Сильнейшее давление оказывалось на меня с целью созыва Съезда депутатов России именно для реализации этих разрушительных замыслов. Имел тогда же положительную беседу с Ельциным по этим вопросам, кажется, убедил его в порочности этих идей. Но удар по Союзному депутатскому корпусу предотвратить никто не смог — в том, считаю, повинны и сами союзные депутаты, и Горбачев, лишивший себя мощной опоры в лице высшей законодательной власти. Эти же депутаты “отдали” и Лукьянова при всем том, что вина его была очевидной. Так что не российские депутаты несут ответственность за развал Союзного Парламента — кто им мешал поступить так же, как мы и в августе 1991 года, и в эти трагические дни — с 21 сентября по сегодняшний день? (Правда, я не знаю, чем закончится эта трагедия, “что день грядущий нам готовит?”) Если бы был созван Съезд российских депутатов сразу же после подавления Кремлевского путча, то на нем могли “пройти” решения, подготовленные ультрарадикалами-демократами и предложенные Ельциным — вполне вероятно, что Съезд и ВС оказались бы разогнанными. Поскольку большинство депутатов из провинции, испуганные роспуском КПСС и РКП, их парткомов, улюлюканьем прессы, развязавшей буквально психологический террор против “защитников коммунизма”, могли автоматически проголосовать за любые ельцинские предложения. Тогда эту опасность удалось предотвратить не потому, что я был приверженцем парткомов, как вульгарно мне приписывали.Я-то как раз знал цену демократизма партийного правления с детства, взрослея в условиях депортации моего народа с твердым сознанием несправедливости партийного государства и мечтами о демократии и свободе. Занимаясь всю сознательную жизнь экономикой и политикой зарубежных стран, я твердо исходил из чрезвычайной вредности “революционных потрясений и скачков”, конфронтационных методов, поиска “врагов” в своем отечестве, исходил из необходимости гражданского согласия. Поэтому являлся сторонником медленных, но последовательных эволюционных изменений в обществе без потрясений. К сожалению, именно эта моя позиция всегда, вплоть до сегодняшнего дня, вызывала и вызывает недовольства и слева, и справа в Парламенте, в Кремле, в разных политических кругах. Оппоненты, как правило, подхватывают мои идеи и лозунги, но никогда не упоминают, кто их выдвинул первым, беспощадно подвергают меня критике, выдвигая абстрактные обвинения (одни — “уступает” президенту, другие — не идет “навстречу ему”). Что же касается “Дем. России”, то она окончательно трансформировалась в суперрадикальную партию, партию войны. Перестала быть носителем подлинно демократической идеи, заняла позиции “партии, призванной “навсегда находиться у власти”, то есть превратилась попросту в партию необольшевиков — в партию войны, во главе со своим достойным вождем — коммунистом-коллаборационистом Ельциным. Однако эта партия оказавает огромное влияние на правительство через Гайдара, Шумейко, Полторанина, Чубайса, Филатова — “ястребов псевдодемократии”. Да и Черномырдин, в силу своей беспринципности, стал заложником этой узкой группки авантюристов. Но не будем загадывать наперед.
