Семь столпов мудрости - Лоуренс Томас Эдвард (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
Я был ошеломлен. Это означало полный крах моих планов и надежд, крушение наших усилий сохранить доверие Алленби. Зейд стоял на своем, утверждая, что все деньги потрачены. После этого разговора я пошел к Насиру, который в то время болел лихорадкой, и узнал правду. Он с досадой сказал, что слова Зейда – это вранье: Зейд был слишком молод и пуглив, чтобы противоречить своим бесчестным, трусливым советникам.
Всю ночь я думал о том, как выправить положение, но оно выглядело безнадежно, и я ограничился тем, что утром послал письмо к Зейду, в котором сообщал, что, если он не вернет деньги, я должен буду уехать. В ответ он прислал мне свой якобы отчет о расходовании денег. Пока мы собирались в дорогу, прибыли Джойс и Маршалл. Они приехали верхом из Гувейры, что явилось для меня приятным сюрпризом. Я рассказал им, зачем возвращаюсь к Алленби: чтобы получить от него новое назначение. Джойс сделал бесплодную попытку воззвать к Зейду, после чего пообещал о сложившейся ситуации доложить Фейсалу.
Он должен был закрыть все мои дела и распустить телохранителей. И я всего с четырьмя людьми почти сразу после полудня уехал в Беэр-Шебу, направляясь кратчайшим путем в британскую штаб-квартиру. Наступление весны делало начало этого перехода по краю долины Вади-Араб прекрасным, что превосходило все ожидания, а мое прощальное настроение лишь обостряло восприятие этой красоты. На дне оврагов зеленели деревья, а сверху их обрывистые склоны были похожи на лоскутные одеяла, состоящие из отдельных пестрых лужаек, голой породы, отливающей множеством красок. Такое разнообразие цветов определялось вкрапленными в саму породу минералами, а также эффектом, который производила талая вода, падавшая с кромки скалы либо небольшими потоками, либо распыленная до состояния водяной пыли и бриллиантовых струй, срывавшихся с бахромы свисавших над обрывами зеленых папоротников.
В Бусейре, небольшой деревне, расположившейся на каменистом холме над пропастью, мои спутники настояли на том, чтобы сделать привал и поесть. Я согласился, потому что если бы мы накормили здесь своих верблюдов, дав им немного ячменя, то смогли бы ехать всю ночь и уже утром прибыть в Беэр-Шебу. Однако, не желая задерживаться надолго, я возразил против того, чтобы заходить в дома, предлагая поесть в походных условиях. Затем мы направились по извилинам большого перевала в теплую долину Вади-Дахил, над которой едва не смыкались вершины скал и гор, так что из черной как уголь глубины были почти не видны сиявшие в небе звезды. Мы сделали короткую остановку, чтобы успокоить нервную дрожь в ногах наших верблюдов после поистине ужасного спуска. Потом мы поехали по руслу стремительного потока глубиной до щетки над копытом верблюда, под длинной аркой из стволов шелестевшего бамбука, смыкавшихся так низко над нашими головами, что их похожая на вееры листва касалась наших лиц. Удивительное эхо, звучавшее в этом сводчатом коридоре, пугая верблюдов, заставляло их то и дело переходить на рысь.
Скоро мы выбрались на открытый простор Арабы. Доехав до центрального русла, мы поняли, что сбились с пути, и неудивительно, потому что руководствовались только моими воспоминаниями о карте Ньюкомба трехгодичной давности. Полчаса ушло на то, чтобы найти пригодный для верблюдов склон, по которому можно было бы подняться на покрытую слоем почвы скалу.
Наконец мы его нашли и стали прокладывать себе путь по виткам мергелевого лабиринта – странное место, бесплодное от соли, словно внезапно застывшее во время волнения моря, чьи волны превратились в твердую волокнистую землю, очень серую в свете полумесяца, царившего в ту ночь в небе. Потом мы, повернув на запад, доехали до высокого раскидистого дерева, четко вырисовывавшегося на фоне неба, и услышали бормотание большого ручья, вытекавшего из-под его корней. Верблюды немного попили воды. Они совершили спуск в пять тысяч футов с тафилехских гор и теперь им предстоял трехтысячефутовый подъем в Палестину.
В низких предгорьях перед Вади-Мурром мы внезапно увидели костер, сложенный из крупных бревен, угли в котором еще оставались добела раскаленными. Поблизости никого не было – доказательство того, что костер этот дело рук какого-то военного отряда, тем более что он был разожжен не так, как это делали кочевники. Непогасшие угли говорили о том, что люди были где-то близко, а размеры костра позволяли предположить, что их было много, поэтому осторожность вынудила нас поторопиться продолжить путь. Как оказалось, то был лагерный костер британского отряда на фордовских автомобилях, разведывавшего дорогу для автомобилей от Синая до Акабы.
С рассветом мы стали подниматься на перевал. Шел мелкий тихий дождь, казавшийся приятным после крайностей Тафилеха. В горах стояли необъяснимо неподвижные клочья тончайших облаков. Мы доехали благодатной равниной до Беэр-Шебы к полудню, в хорошем темпе сделав вниз и вверх по холмам почти восемьдесят миль.
Нам сообщили, что только что был взят Иерихон. Я направился в штаб Алленби. Там я встретил Хогарта и признался ему, что приехал просить Алленби перевести меня на службу в другое место. Я вложил всего себя в арабское дело и потерпел крах из-за своих ошибочных оценок. Причиной этого был Зейд – родной брат Фейсала и человек, который мне действительно нравился. Теперь я хотел, чтобы меня назначили на какую-нибудь должность, требующую простого подчинения и не связанную ни с какой ответственностью.
Я посетовал на то, что с момента высадки в Аравии мне всегда предоставляли выбор, меня всегда просили и никогда ничего не приказывали и что я смертельно устал от этой свободы принятия решений. Я полтора года находился в непрерывном движении, каждый месяц проезжая на верблюдах по тысяче миль, или летая на аэропланах, или гоняя по стране на мощных автомобилях. В последних пяти операциях я был ранен, и мое тело так настрадалось, а нервы так расшатались, что теперь мне приходится силой заставлять себя сохранять хладнокровие под огнем. Я обычно испытывал голод, а последнее время – и постоянный холод, и мороз и грязь превратили мои раны в гнойные нарывы.
Однако эти страдания и лишения, которые я пережил, должны были занять присущее им незначительное место в моем презрительном отношении к моему грязному телу. Больше всего меня мучил обман, которому я поддался и который оказался привычным для меня строем мыслей: претензия на лидерство в национальном восстании чужого народа, повседневное ношение чужой одежды, разговоры на чужом языке, всегда с задней мыслью о том, что выполнение «обещаний», данных арабам, зависело от того, какова будет их военная сила, когда придет время выполнить обязательства. Мы сознательно обманывали себя надеждой на то, что к моменту наступления мира арабы окажутся способны без посторонней помощи и без обучения защищать самих себя. А тем временем лакировали свой обман чисто и дешево, руководя необходимой им войной. Но теперь этому обману противились мысли о беспричинных, ничем не оправданных смертях в Хесе. Моя воля покинула меня, и меня пугала перспектива одиночества, если, конечно, ветры обстоятельств не подхватят вновь мою опустошенную душу.
Глава 91
Хогарт дипломатично не ответил на мои откровения ни словом, а просто повел меня завтракать к Клейтону. Там я из разговора понял, что в Палестину прибыл Смэтс из министерства с новостями, изменившими наше положение. Они несколько дней пытались привлечь меня к работе на совещаниях и наконец послали аэропланы в Тафилех, но пилоты сбросили их послания под Шобеком, к арабам, которые были слишком связаны скверной погодой, чтобы сдвинуться с места.
Клейтон сказал, что в новых условиях не может быть и речи о том, чтобы меня отпустить. Восток только теперь по-настоящему приступал к действиям. Военный кабинет склонялся к тому, чтобы поручить Алленби вывести Запад из тупика. Ему предстояло как можно скорее захватить по крайней мере Дамаск, а по возможности и Алеппо. Турцию следовало вывести из войны раз и навсегда. Трудности Алленби были связаны с правым, восточным флангом, который все еще располагался по Иордану. Он позвал меня, чтобы обсудить вопрос о том, могли бы арабы под моим руководством освободить его от этой заботы. Выхода у меня не было. Я должен был снова раскинуть сети обмана на Востоке. В моем категорическом неприятии полумер я сделал это быстро и полностью попал в них сам. И я принял эту миссию, понимая, что таков «иорданский» план, видимый под британским углом зрения. Алленби дал согласие, правда спросив меня о том, были ли мы еще в состоянии это сделать. Я ответил, что нельзя рассчитывать на успех, если с самого начала не будут учтены новые факторы.
