Соловки. Документальная повесть о новомучениках (СИ) - Ильинская Анна Всеволодовна (книги серии онлайн TXT) 📗
Но хоронить в монастырь возили только с ближайших лагпунктов. Для таких случаев на Онуфриевском кладбище дежурил специальный гроб — «автобус». Туда закладывали тело, довозили до незарытой общей могилы, опрокидывали, а гроб откатывали на прежнее место для очередных похорон по «соловецкому обряду». Но разве целесообразно возить сюда покойников с Секирки, Голгофы, Кондострова? Таких зарывали на месте, поэтому весь Соловецкий архипелаг — одна огромная Братская Могила.
И вот я иду по узкоколейке, заброшенной магистрали без рельсов, и молюсь о тех, кому довелось (а может быть, посчастливилось?) обрести последний покой в этом диком золотистом лесу с алыми брызгами ягод. Спите, братья, ваш сон утешен. «Зрим вас, како в страшную годину гонений далече от домов ваших сосланы бысте. Зрим вас, гладных, цинготных, вида своего лишенных, струпиями кровоточащими покровенных, приставники биемых и сна лишаемых, плачущих о чадех оставленных и о матерех их беззащитных. И кто испишет имена ваша! Кто поведает миру вся претерпенная вами! Обаче ведает Бог избранныя своя, сохранившыя залог, врученный им даже до смерти, и сего ради дерзновение имущыя молитися о нас».
Всех замученных в месте сем, Господи, помяни!
***
Чем ближе к острову Страстей человеческих, тем ощутимей нарастает в душе ощущение некоего торжества, в котором явственно различаются отголоски чего‑то бетховенского. Словно открывается энергетический центр земли, и силы здесь царят непривычные: силы Скорби и силы Славы, постигаемой через Скорбь. Вот высоко взлетели, вот захлебнулись скрипки героического финала. «Боже, правда Твоя во веки, слово Твое слово истинно» — так бы я назвала эту симфонию. Все сильнее пахнет морем, воздух насыщен живой солью, нарастает йодистый дух: чувствуется близость влажных морских растений. Наконец, вот она, Ребалда: несколько темных бревенчатых домов, пристань с одиноким спасательным кругом, широкая отмель. Меж прибрежных камней запутались мясистые водоросли, это они издают сочный аптечный запах. На серых волнах с белыми «барашками» качается стая чаек, другие кружатся и кричат. Калевала!.. Говорят, северная природа скромная и неброская, но я не видела ничего изысканней, чем флора Соловецкого архипелага, чем эти хмурые свинцовые воды, поросшие изнутри цельбоносной морскою травой.
За полосой неспокойного пролива сгорбился сумрачный остров. Это Анзер, или, как его здесь называют во множественном числе, Анзеры, где, утаенная от глаз людских, восходит к небесам наша Русская Голгофа. Солнце село, над лесом плавают прощальные розовые разводы, море затягивается стремительно густеющей сизой пеленой. Темнеет быстро, неотвратимо. Я сижу на валуне и читаю молитвы за всех погибших на Анзерах.
«Страданьми вашими Церковь Русская славится, мученицы новии, сродницы наши чина и сословия всякого, за Христа от безбожных убиении, во спасение нас поющих: Избавителю Боже, благословен еси. Оружие крест и щит веру во Христа, страдания же и смерть прияли есте, во спасение нас поющих: Избавителю Боже, благословен еси.
Оскверненная делы безбожник земля кроплением кровей ваших паки благословляется. Воды же морские и речныя телеса потопляемых святых, яко священие, влагаемое в тыя, воспоияша…»
Молча смотрю на остров, полный невысказанных тайн. Их уже никто не узнает. Угрюмый, он в упор смотрит на меня, и на сей раз на берег не принятую. Испытание? Предупреждение: не рвись в пекло мученичества, не вынесешь?..
— Ты откуда здесь? — раздался над ухом чей‑то голос.
Я от неожиданности вздрагиваю. За спиной как из‑под земли вырос пожилой человек в брезентовой куртке, высоких сапогах и низко надвинутой на лоб вязаной шапочке.
— Из Кремля.
— А обратно как?
— Понятное дело, пешком, ведь машины не будет?
— Сегодня, пожалуй, нет.
— Вот видите…
— Ну, чайку на дорожку?
— Это можно.
Мы заходим в один из неказистых домиков, внутри которого, к моему удивлению, очень уютно. На раскаленной плитке пыхтит чайник. Иван Андреевич щедро насыпает полчайника заварки, заливает кипятком, достает конфетки и сухарики. Глоток, другой — по жилам побежало круто заваренное тепло, и мы начинаем болтать.
Хозяин — подлинный помор, врожденно интеллигентный, словоохотливый, открытый. Живет он в поселке, там его дом и хозяйка, а на лето устраивается береговым матросом на Ребалду. Он рассказал мне некоторые интересные вещи, живое свидетельство из первых уст.
Рыли могилу на поселковом кладбище и наткнулись на странное захоронение: десяток квадратных ящиков из неструганого дерева, внутри которых обнаружились кое‑как затолканные, пополам сложенные скелеты. Судя по всему, запихивали их наскоро, меньше всего заботясь о благообразности погребения. У одного череп был проломлен до основания, костлявые руки приложены к голове…
А в другой раз прокладывали коммуникации у госпиталя, неподалеку от Онуфриевского кладбища, и вдруг лопата ударилась о монашеский гроб. Прихлебывая чифир, Иван Андреевич восхищался работой старых мастеров, нахваливал добротность гробовых стенок, даже краска не пожухла, словно вчера на древесину нанесена. А покойник в одежде своей, крестами украшенной, волосы целые, все честь по чести…
— Нетленный! — воскликнула я.
— Еще бы, домовина‑то как сработана, ни капли воды туда не проникло.
Но разве в этом дело? Не узнанный миром подвижник лежал в соловецкой земле, даже имени не сохранилось, но Господь за праведную жизнь прославил его нетлением. Воистину святых на свете гораздо больше, чем мы предполагаем!..
Остров Анзер Иван Андреевич обследовал вдоль и поперек, причем в скитах, Троицком и Голгофском, частенько находил за стенными кирпичами пачки соловецких бонов. Эти «деньги» были напечатаны специально для лагерей особого назначения и представляли собой расчетные квитанции достоинством 3,20,50 копеек. Первый выпуск за подписью члена ОГПУ Г. Бокия, второй — Л. Когана, третий — Бермана. Кто-то копил на черный день, да не пригодились.
Воистину «не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут» (Мф. 6, 19).
***
Я шагнула из рыбацкой избушки в космическую черноту мира. Над Анзерами пульсировала большая красная звезда — Марс.
— Никуда не сворачивай, — напутствует меня Иван Андреевич, и вдруг мне кажется, что он, как отец, сейчас перекрестит меня на дорожку, — Лихого человека не бойся, нету у нас таких, повывелись. Пятнадцать километров, и выйдешь прямо на аэродром.
Храбро улыбаюсь и, низко поклонившись ему на прощание, ступаю под своды сухо шелестящего леса. В темноте не видно, какой вокруг ландшафт — все слилось в громаду, по обеим сторонам дороги стоящую, пахнущую ночной свежестью, прелой листвой и еще чем‑то настороженным. На гладком, без облачка, небосводе разметалось иссиня — черное кружево сосновых крон. Между ними разбросаны драгоценные камни разной величины, от кучных созвездий до мелкой бриллиантовой пыльцы, и все это слабо цедит на землю потусторонний свет. Бегу по зеркальным лужам — во все стороны летят брызги, перемешанные со звездами и осенней жижицей. Вдоль дороги мелькают отрешенные озера, в них сверкают отраженные небеса.
Пробую поминать усопших, но в ночном лесу это страшновато, и я начинаю молиться Богоматери Одигитрии, призываю Ее, Заступницу, да путеводит нас, грешных, по морю житейскому. О здравии раба Божия Валерия, о Людмиле с Илюшей, о матушке Серафиме, о такой неожиданной в моей жизни Татьяне — Устроительнице и сыне ее Димитрии, о всех, кто вспоминается в этой ночи, чьи лица почти явственно витают на воздухе. О дорогом Батюшке Схиигумене Илии, да помилует всех нас Господь его молитвами!..
И на всем протяжении пути меня не покидало чувство, что меня сопровождает кто‑то незримый, но внутренне очень близкий и явственный. Не знаю, кто это был, но некое присутствие ощущалось отчетливо. Нет, никаких балаганных эффектов не было — ни пугающих теней, ни мерцающих огоньков, — одно направленное в сердце тепло, будто кто‑то грел его своим нечеловечески прекрасным дыханием. Временами я осязала на лице легчайшие взмахи белоснежных крыл…
