Ближние подступы - Ржевская Елена Моисеевна (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
Мы двигались вперед…
Но вот на площади першит в репродукторе, и прихлынувшие к нему с тротуара люди смотрят в его черную пасть. Он заглатывает наше дыхание, наше сердцебиение и выталкивает из пасти: сегодня нашими войсками оставлен город…
В избе.
— А до войны что, одежонка была кое-какая.
— Так мы на это смотрели скрозь пальцы.
— Видный был мужик. (Это о председателе сельсовета.) Говорить станет — как по писаному чешет. Так ведь война второй год. Ум весь — в обноске.
Штаб нашей армии. Гидрологическая характеристика по району возможного продвижения войск в наступательном бою:
"Характерна особенно для участков, расположенных на р. Волга и Сишка, — небольшая облесенность территории и значительная ее распаханность. Значительные массивы леса приурочены к водораздельным плато. Такие лесные массивы, а также глубокие овраги, заросшие кустарниками, могут служить местами для укрытия войск, в целом же для всего района маскирующие свойства местности выражены слабо…"
Всякий раз, как после продолжительной стоянки вдруг оказываешься на колесах, одолевает путевая <64> праздность, хоть и невелик отрезок пути. И замечаешь, что происходит вокруг: листья, выстоявшие это холодное лето, покрылись сентябрьскими тенями солнца и крови.
С нами поравнялся уже едва различимый в сумерках кавалерист. Возможно, везет донесение. Срочное. Машина стала на мосту. Лошадь скользнула крупом по ее крылу. И внезапный толчок, как электрический заряд. Мне вдруг почудилось, что этот тихий вечер и я вместе с ним как бы вытолкнуты из войны. И взмыли.
Какой-то чернильный, горьковатый запах осиновой прели. Гиблая, сырая, облетающая роща; тусклые, осенние стволы. Особенно сильно и странно пахнет чернилами в блиндаже, когда в железной печке сырые осиновые чурки шипят и тлеют, не воспламеняясь.
Подступает вода. По утрам, отворотив бревна настила в блиндаже, выбираем по сорок и более ведер воды, просочившейся из почвы.
Мыши и крысы привалили сюда из сгоревших селений, осаждают блиндажи. Сержант Тихомиров заявил опрометчиво, что ночью, просыпаясь, он чувствует себя княжной Таракановой. Сказанул — и прицепилось. Теперь его иначе и не называют: княжна Тараканова. В лучшем случае сержант Тараканов. Так уж теперь до конца войны.
Написала домой: "На днях мы снова двинемся, опять машины, разбитые дороги, километры пешком и ночи в лесу под дождем — в палатке или без. Но это движение на запад, и в этом направлении я готова идти пешком до конца войны. Пишу вам ночью, а ночь, как известно, придает такого рода чувствам торжественность… Над нами немец развесил осветительные ракеты, но ушел, не бомбив…"
Трофейный документ. Прислан Генштабом для ознакомления:
"Гл. квартира фюрера.
7. X. 41.
Фюрер снова решил, что капитуляция Ленинграда, <65> а позже Москвы, не должна быть принята даже в том случае, если она была бы предложена противником…
Следует ожидать больших опасностей от эпидемии. Поэтому ни один немецкий солдат не должен вступать в эти города. Кто покинет город против наших линий, должен быть отогнан огнем.
Небольшие неохраняемые проходы, делающие возможным выход населения для эвакуации во внутренние районы России, следует поэтому только приветствовать. И для всех других городов должно действовать правило, что перед их занятием они должны быть превращены в развалины артиллерийским огнем и воздушными налетами, а население должно быть обращено в бегство…
Хаос в России станет тем больше, а наше управление оккупированными восточными областями тем легче, чем больше населения городов Советской России будет бежать во внутренние области России.
Эта воля фюрера должна быть доведена до сведения всех командиров.
По поручению нач. штаба вермахта Йодль".
Исконное: "Не в силе бог, а в правде". Правда вся на нашей стороне — они вторглись, топчут… Одной правдой, видно, не проймешь, не одолеешь их. А может, и бог ныне — с силой?
Дневного света совсем мало, а в лесу и вовсе: ранние сумерки, кромешная тьма вечеров и ночей. И вот пожалуйста — куриная слепота: это когда, оставаясь зрячим днем, в темноте слепнешь, как курица. Говорят: авитаминоз, нужен рыбий жир. Боец, страдающий, как и я, говорит просто:
— Глаза тупые стали.
"В соответствии с постановлением Совнаркома РСФСР о ликвидации очагов сыпного тифа в районах, освобожденных от немецкой оккупации, в ваш сельсовет направляется бригада дезинфекторов. Работа по борьбе с завшивленностью в освобожденных <66> районах должна быть развернута в следующих направлениях:
1. Массовая промывка населения, используя для этого местные средства — бани, русские печи, для детей — корыта…"
— У каждого душа должна рваться в бой на передовую!
— Душа болит — рвется, а все чегой-то на месте, — вздохнул боец, скручивая цигарку.
— Если день без дождя, жди, что будет бомбежка.
Нас не трогай — мы не тронем,
А затронешь — спуску не дадим,
И в воде мы не утонем,
И в огне мы не сгорим.
Это же гимн чертей. А мы-то и тонем, и горим.
— А нам што? Ни почета, ни острастки.
И где только может урвать с часок ли, с полчасика, заваливается спать. На войне вообще кто где может спит безоглядно.
Плакат:
"Витамины нужны животным.
…От недостатка витамина Д и минеральных солей (кальция и фосфора) молодняк заболевает рахитом. Это заболевание выражается в том, что кости животного становятся хрупкими, ноги искривляются, суставы расширяются; животные трудно поднимаются на ноги, теряют аппетит. Витамин Д…"
Отпечатано в Омске, 1942, на подходящей бумаге типа газетной — пойдет на раскурку.
Пожилой, измученный. Но в облике черты особой городской степенности, потомственной. В поисках пропитания оказался в деревне, отбитой теперь нами.
Еще в Ржеве соседка слышала по русскому радио: <67>
"Потерпите. На днях мы освободим вас. Помогите громить врага чем можете".
Сам он слышал, Гитлер якобы сделает Москву деревней, а Ржев столицей. Это говорил немец Рудольф.
Немцы уже все обобрали. И у них с пропитанием очень ухудшилось. Крутят через мясорубку конину. А в городе страшный голод.
Человек этот горюет по своей библиотеке, хоть и закопал ящики с книгами в землю, но не надеется сберечь. Еще в июле он у знакомой за восьмушку окурочного табака купил книги — Ратцель, "Народоведение", том первый; "Подарок молодым хозяйкам", тысяча страниц; Кропоткин, "Записки революционера", Достоевский, "Идиот", и набор разнообразных журналов. На базаре за шесть немецких сигарет — "Преступление и наказание" Достоевского. А за три куска хозяйственного мыла у той же знакомой — сорок четыре тома энциклопедического словаря Гранат, Библию и другие книги.
В лесу на КП от блиндажа к блиндажу протянуты жерди. Держась за них как за перила, легко передвигаешься ночью. Но я с задания возвращалась на КП в быстро сгущавшихся сумерках. И вот уже — обвал обступившей темноты. Куриная слепота. Мрак. Ничего не вижу. Ногу заношу, а куда ступлю — не то на дорогу, не то в яму, в кювет? Сажусь на корточки, ощупываю руками склизкую, холодную землю. Поднимаюсь, шаг, еще шаг. Не то дорога клонится, скользит по мокрой глине, не то я сбилась, скатываюсь куда-то, ухну сейчас. Ни звездочки в небе, ни вражеской ракеты, как назло. Опять присяду, обшарю руками землю, поднявшись, переступлю и замру беспомощно — ни с места. А еще два или три километра. И тогда — делать нечего, ни зги — с помощью рук-поводырей постыдно, на четвереньках перебираюсь, уже зная, что никогда никому не признаюсь в том.
