Записки 1743-1810 - Дашкова Екатерина Романовна (читать книги онлайн txt) 📗
Тогда ее величество сообщила мне, что она уже отправила поручика вдогонку за моим мужем, чтобы вернуть его с дороги и просить поскорей приехать к нам. Эта новость так меня обрадовала, что я тут же забыла мое справедливое негодование на императрицу.
Мы провели еще приблизительно час с государыней. Она объявила мне, что для меня будут приготовлены апартаменты во дворце, но я попросила у нее позволения остаться у себя до возвращения моего мужа, когда мы уже вместе с ним переедем во дворец [80].
Гетман граф Разумовский и Панин одновременно со мной вышли из апартаментов императрицы. Я рассказала все, что видела в Петергофе, разговор с государыней во время обеда и выразила уверенность в том, что Орлов — любовник ее величества.
— Вы не спали две недели, вам восемнадцать лет, и ваше воображение усиленно работает, — ответил Панин.
— Прекрасно, — ответила я, — пусть будет так; но когда вы убедитесь в моей правоте, разрешите мне сказать вам, что с вашими спокойными умами оба вы глупцы.
Они согласились, и я поспешила вернуться домой и броситься в постель. Я поужинала только цыпленком, оставшимся от обеда моей дочери, и, торопясь воспользоваться благодеяниями Морфея, быстро разделась и легла; но я была так взволнована, что мой сон был неспокоен и я поминутно просыпалась.
На следующий день Григорий Орлов явился к обедне, украшенный орденом Св. Александра Невского. По окончании церковной службы я подошла к дяде и к графу Разумовскому и, напомнив им наше вчерашнее условие, сказала, смеясь:
— При всем моем уважении к вам, должна вам сказать, что вы оба глупцы.
На четвертый день после восшествия на престол императрицы Бецкий [81] попросил у нее аудиенцию. На аудиенции присутствовала только я одна. Каково было наше удивление, когда он бросился на колени перед императрицей и спросил ее, кем, по ее мнению, она была возведена на престол?
— Я обязана своим возвышением Богу и моим верным подданным.
— В таком случае мне нельзя больше носить этой ленты, — воскликнул Бецкий, снимая с себя орден Святого Александра Невского.
Императрица остановила его и спросила, что с ним.
— Я самый несчастный человек, — ответил он, — так как вы не знаете, что это я подговорил гвардейцев и раздавал им деньги.
Мы подумали, и не без основания, что он сошел с ума. Императрица весьма ловко от него избавилась, сказав ему, что знает и ценит его заслуги и поручает ему надзор за ювелирами, которым была заказана новая большая бриллиантовая корона для коронации. Он встал на ноги в полном восторге и тотчас же оставил нас, очевидно торопясь сообщить великую новость своим друзьям. Мы смеялись от всего сердца, и я искренне удивлялась искусной выдумке императрицы, избавившей ее от надоедливого безумца.
Петербургский двор был очень интересен в это время. Появилось множество лиц, выдвинутых переворотом, и других, возвращенных из ссылки, куда они были отправлены еще во времена императрицы Анны, регентства Бирона [82] и царствования Елизаветы. Они были вызваны еще Петром III и возвращались постепенно из более или менее отдаленных мест, так что каждый день их появлялось несколько человек. Это были живые иллюстрации прежних времен, приобретшие особый интерес пережитыми ими превратностями судьбы и знавшие множество кабинетных и дворцовых тайн. Наконец вернулся и бывший канцлер, знаменитый граф Бестужев [83]. Сама императрица представила нас друг другу, и у нее вырвалась фраза, которую Орловы охотно затушевали бы, если бы это было возможно:
— Вот княгиня Дашкова! Кто бы мог подумать, что я буду обязана царским венцом молодой дочери графа Романа Воронцова!
Современные французские писатели, лишающие нас утешения и пользы от изучения истории тем, что нагромождают целый ворох лжи, уверяют, что я интриговала против Петра III вместе с графом Бестужевым. Между тем он был сослан, когда мне не было и четырнадцати лет. Он был врагом моего дяди, так что я видела его всего один раз, и то издали. Меня поразило его умное лицо и тонкое фальшивое выражение; я спросила, кто это такой, и таким только образом узнала его имя.
Фельдмаршал Миних и Лесток [84] — последнего я часто видала в детстве в доме моего дяди, которому он был близок, — казались мне живыми мемуарами; в их рассказах я почерпала знание человеческого сердца, представлявшегося мне раньше в розовом свете. Миних был почтенный старец; у него были внучки (дочери его сына) старше меня, и он полюбил меня. Его просвещенный ум, твердость его характера и утонченно вежливое обращение, свойственное старинным вельможам (резко отличавшимся от некоторых наших заговорщиков), делали из него очень приятного и интересного собеседника. Эта картина, поражая быстрыми появлениями новых лиц и их противоположностями, заставляла меня размышлять и укрепляла мой ум.
Вскоре прибыло другое лицо, которое, может быть невольно и даже само того не подозревая, сделалось источником первых испытанных мной жгучих огорчений, против которых бессильно мужество, свойственное женщинам. То была первая камеристка императрицы, в бытность ее великой княгиней. Она была сослана одновременно с графом Бестужевым и, как говорят, была в дружеских отношениях с моей матерью. Она была дворянского происхождения и отличалась большим природным умом; ею воспользовались как орудием, чтобы оклеветать меня перед отцом; однако об этом после [85].
Возвращение моего мужа и кровопускание, которому я принуждена была себя подвергнуть, вскоре успокоили мои нервы и мою кровь. Мы переехали в апартаменты, приготовленные для нас во дворце. Мы обедали у императрицы; а так как государыня не ужинала, то нам подавали ужин на нашей половине, и мы приглашали к нему всегда от десяти до двенадцати персон. Мой муж получил командование Кирасирским полком, в котором сама императрица числилась полковником.
Этот полк при императрице Елизавете и Петре III был полон немцев. Ее величество пожелала, чтобы командовал им русский вельможа; это назначение доставило большое удовольствие Дашкову; он привлек в полк молодых русских дворян; солдаты и офицеры его боготворили, и он не жалел расходов на лошадей и пр., чтобы сделать свой полк самым блестящим из всей кавалерии.
Поручик Михаил Пушкин служил в одном полку с моим мужем. Он был очень умен и благодаря его тонкому уму и остроумной беседе пользовался большим успехом среди молодежи. Между ним и моим мужем установились частые и фамильярные отношения, которые, пожалуй, можно было принять и за дружбу. По просьбе мужа я упросила французского посла при нашем дворе, маркиза Лопиталя, прекратить процесс, начатый против Пушкина первым французским негоциантом в Петербурге, Гейнбером, и поддержанный запиской от того же посла. Дело было серьезно, так как Пушкин, вместо того чтобы заплатить негоцианту следуемые ему деньги, выгнал его вон из дому. В то время я была только еще невестой князя. Я видела маркиза каждый день в доме канцлера и путем настойчивых просьб мне удалось уговорить его написать командиру полка, майору князю Меньшикову, что так как Гейнбер удовлетворен поручиком Пушкиным, он, французский посол, не изъявляет никаких дальнейших претензий и просит князя Меньшикова прекратить дело и не беспокоить более Пушкина. Я привожу этот маленький инцидент, во-первых, чтобы обрисовать характер этого человека, ставшего причиной второй неосновательной придирки ко мне со стороны императрицы. Я в этих Записках не хочу ничего скрывать и расскажу о незначительных недоразумениях, происходивших между государыней и мной; из них станет ясно, что я никогда не впадала в немилость, как то утверждали некоторые писатели; она потому только не осыпала меня материальными благами, что ей было известно мое бескорыстие. Во-вторых, потому, что я без ложной скромности могу обнаружить и свое сердце, нетронутое среди придворной жизни, прощавшее и врагам и неблагодарным людям; я сама ничем не навлекла на себя их недоброжелательство, но мои всемогущие враги сумели обратить против меня и тех, кому я оказала серьезные услуги; это не помешало мне еще в течение сорока двух лет делать все добро, какое было в моей власти, часто немало стесняя себя в своих более чем скромных средствах. Наконец, у Пушкина (отец его потерял свое место и попал под суд за лихоимство в последние годы царствования императрицы Елизаветы) денежные дела были очень расстроены; отец не мог ему ничего давать; жалованье его было невелико, и мой муж великодушно выручал из денежных затруднений как его, так и его брата.
80
Я забыла упомянуть, что на обратном пути из Петергофа в Петербург мы сели в карету, чтобы немного отдохнуть; с нами были граф Разумовский и князь Волконский. Ее величество спросила меня, что она может для меня сделать, чтобы отблагодарить меня. «Доставьте счастие моей родине, — ответила я, — и сохраните добрые чувства ко мне — тогда я буду совсем счастлива». — «Но это ведь мой прямой долг, — возразила она, — а я хочу облегчить тяжесть, которую чувствую». — «Я не думала, что дружественные услуги окажутся для вас тягостными». — «Словом, — ответила императрица, целуя меня, — просите у меня, чего хотите; я не буду покойна, если вы мне тут же не укажете, что я могу сделать, чтобы доставить вам удовольствие». — «В таком случае воскресите моего дядю, который не умер». — «Это загадка», — сказала государыня. — «Князь Волконский ее вам разрешит», — возразила я; я просила этой милости не для себя, все-таки мне это было неприятно. Волконский рассказал императрице, что генерал Леонтьев, родной дядя моего мужа, отличившийся в войне с пруссаками, благодаря капризам своей жены был лишен седьмой части своих поместий и четвертой части движимости и капитала, которые ей следовало бы получить только после его смерти. Петр III тем охотнее согласился на эту несправедливость, что он относился неприязненно ко всем генералам, действовавшим успешно против пруссаков. Императрица, признав справедливость моей просьбы, обещала, что в одном из первых указов, подписанных ею, восстановит права моего дяди. «Вы меня этим очень обрадуете, ваше величество, так как генерал Леонтьев — единственный и любимый брат моей свекрови». Я была весьма довольна, что имела возможность доказать матери моего мужа мою привязанность к ее семье и вместе с тем уклонилась от наград, претивших моему нравственному чувству. На следующий день Панин получил графский титул и пять тыс. рублей пенсии; князь Волконский и граф Разумовский получили ту же пенсию. Остальные заговорщики первого разряда получили по шестьсот душ или взамен их двадцать четыре тыс. и две тыс. рублей пенсии. К моему удивлению, я была причислена к этому разряду. Я не воспользовалась разрешением взять земли или деньги, твердо решив не трогать этих двадцати четырех тыс. рублей. Некоторые из участников переворота не одобряли моего бескорыстия, так что, для того чтобы прекратить дальнейшие толки и не возбуждать неудовольствия императрицы, я велела составить список долгов моего мужа и назначила эту сумму для выкупа векселей по обязательствам, данным моим мужем своим кредиторам, что и было исполнено кабинетом ее величества. (Примеч. Е. Р. Дашковой)
81
Бецкой (Бецкий) Иван Иванович (1704–1795) — камергер, с 1762 г. возглавлял «Канцелярию от строений»; с 1763 по 1794 г. — президент Академии художеств и директор Кадетского корпуса, создал ряд учебных и воспитательных учреждений.
82
Бирон Эрнст Иоганн (1690–1772) — герцог, фаворит императрицы Анны Иоанновны, создатель реакционного режима. После дворцового переворота 1740 г. был арестован и сослан; возвращен в Петербург Петром III.
83
Бестужев-Рюмин Алексей Петрович (1693–1766) — дипломат, канцлер (1744–1758), генерал-фельдмаршал при Екатерине II.
84
Лесток Иоганн-Германн — граф, по происхождению француз. В 1745 г. канцлер Бестужев перехватил тайную переписку Лестока с французским послом Шетарди, которому он сообщал секретные данные о России. В 1750 г. был сослан в Углич, а в 1762 г. освобожден Петром III.
85
Когда получилось известие о смерти Петра III, я была в таком огорчении и негодовании, что, хотя сердце мое и отказывалось верить, что императрица была сообщницей преступления Алексея Орлова, я только на следующий день превозмогла себя и поехала к ней. Я нашла ее грустной и растерянной, и она мне сказала следующие слова: «Как меня взволновала, даже ошеломила эта смерть!» — «Она случилась слишком рано для вашей славы и для моей», — ответила я. Вечером в апартаментах императрицы я имела неосторожность выразить надежду, что Алексей Орлов более чем когда-либо почувствует, что мы с ним не можем иметь ничего общего, и отныне не посмеет никогда мне даже кланяться. Все братья Орловы стали с тех пор моими непримиримыми врагами, но Алексей по возвращении из Ропши, несмотря на свое нахальство, в продолжение двадцати лет ни разу не осмелился со мной заговорить.
Если бы кто-нибудь заподозрил, что императрица повелела убить Петра III или каким бы то ни было образом участвовала в этом преступлении, я могла бы представить доказательства ее полной непричастности к этому делу: письмо Алексея Орлова, тщательно сохраненное ею в шкатулке, вскрытой Павлом после ее смерти. Он приказал князю Безбородко прочесть бумаги, содержавшиеся в шкатулке, и когда он прочел вышеупомянутое письмо, Павел перекрестился и сказал: «Слава богу! Это письмо рассеяло и тень сомнения, которая могла бы еще сохраниться у меня». Оно было написано собственноручно Алексеем Орловым; он писал как лавочник, а тривиальность выражений, бестолковость, объясняемая тем, что он был совершенно пьян, его мольбы о прощении и какое-то удивление, вызванное в нем этой катастрофой, придают особенный интерес этому документу для тех людей, кто пожелал бы рассеять отвратительные клеветы, в изобилии взводимые на Екатерину И, которая хотя и была подвержена многим слабостям, но не была способна на преступление. Пьяный, не помня себя от ужаса, Алексей отправил это драгоценное письмо ее величеству тотчас же после смерти Петра. Когда, уж после кончины Павла, я узнала, что это письмо не было уничтожено и что Павел I велел прочесть его в присутствии императрицы и послать Нелидовой и показал его великим князьям и графу Ростопчину, я была так довольна и счастлива, как редко в моей жизни. (Примеч. Е. Р. Дашковой.)
