Антон Павлович Чехов - Чудаков Александр Павлович (смотреть онлайн бесплатно книга txt) 📗
Уже на первом курсе он стал печататься, и до летних каникул опубликовал семь вещей, не менее десятка редакциями было отвергнуто. В следующие несколько лет его продуктивность систематически растет, удивительно совмещаясь с учебой на таком трудоемком факультете. Удивительного, впрочем, мало – секрет был прост: постоянная напряженная работа, дневная и ночная, от которой он дергался по ночам в нервных судорогах и временами так худел, что его едва узнавали знакомые. Даже на лето в первые два года он из Москвы не выезжал (Воскресенск, Бабкино были позже).
Судя по всему, в это время он был нечастым посетителем выставок и театров. Достоверно известно всего несколько таких посещений – гастрольных спектаклей Сары Бернар в ноябре – декабре 1881 года, Пушкинского театра и театра М. В. Лентовского. Несколько раз он побывал на Всероссийской торгово-промышленной выставке 1882 года. С большой долей вероятия можно предположить присутствие Чехова на пушкинских торжествах по случаю открытия памятника поэту в Москве в 1881 году – зарисовки на них для журнала «Всемирная иллюстрация» делал Николай Чехов.
Эти годы, заполненные трудом, были годами размышлений, годами формирования личности.
2
Во всех биографиях Чехова, даже самых кратких, приводится одна важная цитата из его письма А. С. Суворину от 7 января 1889 года. Не обойтись без нее и нам:
«Необходимо чувство личной свободы , а это чувство стало разгораться во мне только недавно. Раньше его у меня не было […]. Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на винопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, – напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая…»
Комментируя это признание, редкое для чрезвычайно скупого на мемуарно-биографические пассажи Чехова (заметим, что и оно облечено в литературно-безличную форму: «напишите-ка рассказ», «молодой человек»), обычно делают ударение на второй его части, говоря – и справедливо – об исключительной духовной свободе Чехова, его независимости от распространенных мнений, чувстве внутреннего достоинства, казавшемся прирожденным, интеллигентности, ставшей нарицательной. Но это стало потом.
В детстве, юности и еще «недавно» было другое. Было знакомство с разного рода обманом – намеренным и вынужденным, сопровождающим всякую копеечную бакалейную торговлю. Была и собственная коммерция – «лавливал певчих птиц и продавал их на базаре» (Суворину, 29 июля 1891 г.). Были мечты об оживлении торговли в Таганроге и надежды разбогатеть: «Дай бог России победить турку с трубкой, да пошли урожай вместе с огромнейшей торговлей, тогда я с папашей заживу купцом. […] Разбогатею, а что разбогатею, так это верно, как дважды два четыре» (М. М. Чехову, 9 июня 1877 г.). Были и обеды у богатых родственников. А сытно пообедав, 16-летний юноша мог выкинуть такое: «Будучи учеником V класса, – вспоминал Чехов в одном из писем 1886 года, – я попал в имение графа Платова в Донской области… Управляющий этим имением Билибин, высокий брюнет, принял меня и угостил обедом. (Помню суп, засыпанный огурцами, начиненный раковой фаршью.) После обеда, по свойственной всем гимназистам благоглупости, я, сытый и обласканный, запрыгал за спиной Билибина и показал ему язык, не соображая того, что он стоял перед зеркалом и видел мой фортель…»
В его тогдашних шутках часто не хватает меры и такта; старший брат вынужден делать ему выговоры:
«Антон! Или ты считаешь нас всех ослами, которым все нипочем? Ты адресуешь свое письмо на имя Суконкиной и на конверте пишешь: “Ее степенству”. Что это за ерунда? Верх безобразия и оскорбления. Скажи, на кой дьявол ты пишешь подобные вещи; ведь это публичное оскорбление. Титул степенства не существует. Суконкина – женщина всеми уважаемая, а ты выкидываешь такую необдуманную вещь. Блаженный ты человек! Держи ты свой глупый язык за зубами, а то он у тебя хуже бабьего. Не чуди ты, пожалуйста».
Но одно из главных свойств характера Чехова было в том, что ни один урок не проходил для него даром. По описанию «фортеля» видно, что эта сцена и через 10 лет живо стояла перед глазами ее устроителя. Что же касается замечаний по поводу такта и воспитанности, то очень скоро Антон поменялся с братьями ролями – и началось это уже во время первого его приезда в Москву на весенние каникулы 1877 года.
Еще из Таганрога Чехов писал младшему брату Михаилу: «Среди людей нужно сознавать свое достоинство». Студентом 2-го курса он напишет старшему брату резкое письмо, говорящее о чувстве достоинства «много раз сеченного» молодого человека:
«Александр!
Я, Антон Чехов, пишу это письмо, находясь в трезвом виде, обладая полным сознанием и хладнокровием. […] Если я не позволяю матери, сестре и женщине сказать мне лишнее слово, то пьяному извозчику не позволю оное и подавно. Будь ты хоть 100 000 раз любимый человек, я, по принципу и почему только хочешь, не вынесу от тебя оскорбления. […] Слово “брат” […] я готов выбросить из своего лексикона во всякую пору». Это было первое письмо из тех, которые напишет на эти темы братьям Чехов, – о человеческом достоинстве, воспитанности и самовоспитании, об отвратительности лжи, о сострадательности и мужестве.
«Я страшно испорчен тем, – писал Чехов, – что родился, вырос, учился и начал писать в среде, в которой деньги играют безобразно большую роль». В лавке отца Антон должен был записывать в тетрадь каждую вырученную сумму (а в их торговом заведении счет шел на копейки) и потом под щелканье счетов выслушивать сентенции Павла Егоровича об экономии.
Бедность постигла семью, когда Чехову было 16 лет. Позже, оставшись в городе один, благодаря тогдашней таганрогской дешевизне и житью «на хлебах», он не голодал, но со всем остальным было туго. Приходилось ходить на урок в конец города в рваных сапогах (по таганрогской грязи). Из гимназического мундирчика он давно вырос, полы не сходились, рукава были коротки. Он не мог внести постоянный залог в два рубля в городскую библиотеку, но забирал его обратно весной и снова вносил осенью, получив за урок.
Уехавшие в Москву члены семьи бедствовали. Доходов не было никаких. Павел Егорович долго не мог устроиться на службу. Жили на Драчёвке, все шестеро в одной комнате под лестницей (не это ли вспомнил Чехов, описывая в рассказе 1886 года «На мельнице» горькую бедность: «Все мы вшестером в одной комнате спим»); старшим братьям из-за тесноты приходилось спать в чулане. «Мы здесь не знаем ни говядины, ни картошки, ни рыбы, – писал Павел Егорович сыну в Таганрог. – У нас пища одна – все суп да суп с грибами».
Сохранившиеся письма рисуют, в какие мелочные, копеечные расчеты была погружена вся разбросанная судьбой семья. «Во-первых, само получение денег уже стоит мне большой потери времени и гривенника, затем, купивши инструменты, надо заплатить извозчику за перевозку домой ко мне – 30 коп. Да упаковка что будет стоить – черт его ведает. […] Надо обтягивать холстом, это тоже деньги, да еще большие деньги стоит, а далее перевозка на вокзал опять 30 коп. и за провоз черт знает сколько». Так писал Антону Александр в первом известном нам письме, от 4 октября 1875 года. «Начал писать тебе сю грамоту, – пишет он через два года. – Когда пошлю ее – неизвестно, ибо марки нет. […] Хотел было послать […] телеграмму, но рубля не оказалось».
Это была уже нешуточная бедность. «Ждали от тебя, – писала Чехову мать, – не пришлешь ли денег, очень было горько […], у Маши шубы нет, у меня теплых башмаков, сидим дома…» «Мамаша ждала от тебя 20 рублей, – писал отец. – Как услыхала, что прислано 12 рублей, залилась горькими слезами».
