Толстой и Достоевский. Братья по совести (СИ) - Ремизов Виталий Борисович (книги хорошего качества .txt, .fb2) 📗
Так же и у Толстого нравственность, «всегдашнее руководство жизни», «вырастает» из недр религиозного чувства. Религия есть ничто иное как «известное, установленное человеком отношение своей отдельной личности к бесконечному миру или началу его» (39, 26).
«Если религия есть установленное отношение человека к миру, определяющее смысл его жизни, — писал Толстой, — то нравственность есть указание и разъяснение той деятельности человека, которая сама собой вытекает из того или другого отношения человека к миру. […] нравственных учений существует только три: нравственное учение первобытное, дикое, личное, нравственное учение языческое — семейно-государственное или общественное и нравственное учение христианское, т. е. служение миру или Богу, или Божеское» (39, 16).
Душа человека, наделенная потребностью «любить и быть любимой», способностью сострадать, есть частица Бога. Она — «святое вечности зерно», в котором отражается целостность мироздания, вечно растущая в своем стремлении к совершенству субстанция, часть Целого.
Напомним, что у Достоевского нравственность рассматривалась как сопряжение в человеке чувства красоты и христианского идеала, в котором она, нравственность, воплощается и носителем которого являлся русский народ (см. XXVII, 57).
Религиозность Достоевского и Толстого предопределила их взгляд на соотношение естественного и гражданского права. Последнее, считали они, должно вытекать из первого, ибо истинное (для обоих писателей — христианское по сути) религиозное чувство в союзе с Разумом рождает законы «разумения жизни», предопределяет характер всей юридической деятельности.
Достоевский был убежден, что абсолютной (идеальной) формулы государства нет — нет «не только абсолютного», но «даже законченного государства» никто не видел, «все эмбрионы». И Достоевский, обратив свой взгляд на Россию, пришел к выводу, что только она может излечить больное человечество на основе своих внутренних резервов и приобщения к арсеналам западноевропейских научных знаний. Базой для такого утверждения стала мысль о русском народе как носителе Божественной правды, о народе, которому свойственны «всемирная отзывчивость» и стремление к единению и братству всех народов и наций. Через постижение народного духа человек открывает для себя смысл общечеловеческого и истинного служения людям.
О государственном устройстве человечества Толстой думал менее всего, не впадал он и в иллюзию относительно России. Как христианский метафизик он не видел принципиальной разницы между жизнью в России и Западной Европе. Везде одно, считал он. Везде умирают раньше времени люди. Мир полон голодных. Правит им насилие, жадность. Наукой завладели лжецы и корыстолюбцы.
Никто, по его убеждению, не может предвидеть, каким будет государство будущего. Но он верил, что рано или поздно «уничтожиться должен строй соревновательный и замениться должен коммунистическим; уничтожиться должен строй капиталистический и замениться социалистическим; уничтожиться должен строй милитаризма и замениться разоружением и арбитрацией…» (68, 64).
Совершится это через нравственно-духовное развитие личности. Главное, чтобы человек, существо прежде всего родовое, смог осознать и исполнить свое высокое предназначение. Отдавая должное народу, видя в нем носителя общечеловеческого начала — Божественной способности «любить и быть любимым», — Толстой обращал внимание на то, что это начало живет в самом человеке и проявляется через него. Через нравственное совершенствование отдельного человека возможно преображение человечества, его «воскресение». Отсюда и призыв Толстого к каждому из живущих — в себе найти правду и обрести внутреннюю гармонию, в себе построить «Царство божие». Человеку не дано перестроить мир, но он властен над самим собой. Чем больше нравственных людей на Земле, тем лучше человечество в целом. Вся деятельность человека — это путь нравственного совершенствования и движения к идеалу через следование воле Бога, исполнение главного его закона — закона любви.
Особо следует подчеркнуть мысль Толстого о том, что через приобщение к народному лежит путь к общечеловеческому. Чем глубже понимание народного миросозерцания, тем ярче высвечивается в человеке его планетарная (родовая) сущность, тем больше сказывается в нем Божественное стремление к всеобщему братству и единению. Но в отличие от Достоевского Толстой не связывал этот процесс только с русским народом, хотя и подчеркивал его редкую способность жить в мире и согласии с рядом живущими народами и племенами.
Одна из центральных проблем русской литературы — проблема «цели и средств ее достижения». Толстой предложил «непротивление злу насилием». Достоевский, преждевременно ушедший из жизни, остановился, как казалось Толстому, на полпути.
«Мне кажется, — писал он Н. Н. Страхову в 1883 г., — вы были жертвою ложного, фальшивого отношения к Достоевскому, не вами, но всеми — преувеличения его значения и преувеличения по шаблону, возведения в пророки и святого, — человека, умершего в самом горячем процессе внутренней борьбы, добра и зла. Он трогателен, интересен, но поставить на памятник в поучение потомству нельзя человека, который весь борьба» (63, 142).
Достоевский же в полемике с Толстым на страницах «Дневника писателя» (1877, июль — август, глава третья) резко высказался против «непротивленчества» Левина и допустил возможность насилия над насильником во имя спасения невинной жертвы.
Ощутимо различие и во взглядах писателей на проблему «Что есть истина?». Достоевский любил Христа больше Истины: «…если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» (XXVIII, кн. 1, 176). Для Толстого Истина изначальна. «Соединиться воедино мы все можем не около Христа, а около истины, которая наверное одна прежде всех веков» (66, 321). Она не есть Христос, но Христос, по Толстому, всегда Истина.
Религиозные воззрения писателей разошлись по разным дорогам: один с годами усиливал нападки на Церковь и был отторгнут Ею за это, другой через старчество монаха Зосимы шел к христианско-мистическому, православно-церковному постижению сущности мироздания.
Но оба предстали в глазах Константина Леонтьева как «наши новые христиане», предпочитавшие идее возмездия за грехи идею христианской любви к ближнему и возможность на земле всеобщего братства [245]. Леонтьев критиковал взгляды Толстого и Достоевского на сущность христианства с позиций догматического Богословия.
Этика Достоевского, как и этика Толстого, далеко не догматична. Данная от Бога любовь, дух христианского сострадания и милосердия должны раскрываться, с точки зрения писателей, в процессе самосовершенствования, в постоянном приближении к идеалу.
«Движение к совершенству мытаря Закхея, блудницы, разбойника на кресте, — писал Лев Толстой, будто споря с Кавелиным и «Кодексом Наполеона», — составляет высшую степень жизни, чем неподвижная праведность фарисея. И потому-то для этого учения не может быть правил, обязательных для исполнения. Человек, стоящий на низшей ступени, подвигаясь к совершенству, живёт нравственнее, лучше, более исполняет учение, чем человек, стоящий на гораздо более высокой ступени нравственности, но не подвигающийся к совершенству» (28, 79).
Толстой в отличие от Достоевского видел вне Церкви путь обновления человека, но он, как и Достоевский, несмотря на глубокое понимание противоречивости человеческой природы, утверждал первичность и главенство в человеке христианско-религиозного начала. Из него должны произрастать нравственные и юридические законы. Естественное право должно лежать в основе права гражданского, а не наоборот.
Прошло полтора века, а проблемы, затронутые лучшими представителями русской этической мысли, не утратили своей актуальности и сегодня.
