Покушения и инсценировки: От Ленина до Ельцина - Зенькович Николай Александрович (читаем книги онлайн .txt) 📗
Как ни старались высокопоставленные чиновники держать язык за зубами, но эта версия быстро распространилась по городу. Однако она, по словам Горбачева, никак не устраивала Бориса Николаевича. Действительно, ничего возвышенного, романтического, героического. Тривиальная будничность: случайно порезался примитивными канцелярскими ножницами. Словно какой-то мелкий, ничтожный клерк, всю жизнь вскрывавший пакеты. И тогда шикарный горкомовский кабинет был заменен ночной улицей, а прозаические канцелярские ножницы — бандитскими финками.
Авторство этой легенды экс-генсек приписывает Борису Николаевичу, который самолично запустил ее в оборот года через два после происшествия. По новой версии, ночью на улице на него совершили покушение.
О нестандартном поведении московского руководителя земля полнилась слухами, и потому передаваемые из уст в уста подробности о ночном нападении казались правдоподобными. Это применительно к его предшественникам подобная информация выглядела бы нереальной. А Ельцин и не такое отчебучивал. То он неожиданно являлся на завод, брал директора, вел его в рабочую столовую и там устраивал публичный разнос. То садился в автобус или трамвай, заходил в магазин или поликлинику, после чего с треском снимал с работы нерадивых начальников. Так что бродивший без охраны по ночным улицам Ельцин воспринимался без тени сомнения.
«Два хулигана набросились с финками, — воспроизводит экс-генсек легенду, запущенную, по его словам, экс-персеком, — он, конечно, расшвырял их, как котят, но ножевое ранение все же получил. Эта легенда звучит куда как геройски. К тому времени я уже знал способности Ельцина к сочинительству. А тогда, 9 ноября, снова пришлось собирать членов Политбюро».
О том, как проходило заседание высшего коллегиального органа партии, поведал в своих дневниковых записях тогдашний председатель Совета Министров РСФСР Воротников. Был понедельник, первый рабочий день после Октябрьских праздников. На 13.30 Виталия Ивановича срочно пригласили в Кремль. Сказали, что состоится внеочередное заседание Политбюро.
В кабинете Горбачева собрались только «полные» члены Политбюро. Кандидатов и «рядовых» секретарей ЦК не приглашали. Воротников перечисляет прибывших — Лигачев, Громыко, Рыжков, Зайков, Чебриков, Яковлев, Шеварднадзе, Соломенцев.
Сообщение сделал Лигачев. Ему позвонил второй секретарь МГК и сказал, что у них ЧП. Госпитализирован Ельцин. Что произошло? Утром он отменил назначенное в горкоме совещание, был подавлен, замкнут. Находился в комнате отдыха. Примерно после 11 часов принял пакет из ЦК — по линии Политбюро. Ему передали пакет.
Далее автор дневника делает уточнение: он точно не помнит, как говорил Лигачев — то ли ожидали визы на документе и зашли к Ельцину, то ли он сам позвонил, чтобы вошли — но, когда открыли дверь комнаты отдыха, то увидели, что он сидит у стола, наклонившись. Левая половина груди окровавлена, ножницы для разрезания пакета — тоже. Сразу же вызвали медицинскую помощь из Четвертого Главного управления, уведомили Чазова, сообщили Лигачеву. О факте знают несколько человек в МГК.
После Лигачева дополнительную информацию дал Чебриков — тогдашний председатель КГБ. Он подтвердил сказанное Лигачевым и сообщил, что в больнице на Мичуринском проспекте, куда привезли Ельцина, он вел себя шумно, не хотел перевязок, постели. Ему сделали успокаивающую инъекцию. Сейчас заторможен. Спит. Там находится Чазов. Что он говорит? Был порез — ножницами — левой стороны груди, но вскользь. Незначительная травма, поверхностная. Необходимости в госпитализации нет. Сделали обработку пореза, противостолбнячный укол.
Выслушав сообщения Лигачева и Чебрикова, члены
Политбюро начали обмениваться соображениями. Факт сам по себе беспрецедентный. Что это? Случайность или срыв? Форма протеста или малодушие? Неужели попытка самоубийства?
Осень 1987 года, как помнят читатели, была трудной для Бориса Николаевича. 12 сентября он, разуверившись в успехе затеянной Горбачевым перестройки, написал ему в Крым письмо, в котором ставил вопрос о своей отставке. Генсек просьбу проигнорировал. 21 октября Ельцин поднимает этот вопрос на Пленуме ЦК КПСС. Генсек устраивает публичную порку. Пленум резко осудил позицию Ельцина и поручил Политбюро вместе с горкомом решить вопрос о первом секретаре МГК.
Десять дней спустя, 31 октября, Ельцин приходит на заседание Политбюро и признает свою главную ошибку: из-за амбиций, самолюбия он уклонился от нормального сотрудничества с Лигачевым, Разумовским, Яковлевым. Бюро МГК, собравшись без Ельцина, осудило его поведение, но рекомендовало забрать заявление об отставке, продолжить работу в прежней должности. Третьего ноября он посылает Горбачеву письмо, в котором излагает мнение бюро горкома и просит дать ему возможность продолжить работу в качестве первого секретаря МГК.
Получив письмо, генсек собирает Политбюро: что делать? Отменить решение пленума никто не имеет права. Ситуация осложнилась тем, что в зарубежной прессе появился кем-то сфабрикованный текст выступления Ельцина на пленуме, и разные варианты этой фальшивки начали появляться в Москве… Опровержений со стороны Ельцина не последовало. Его имя уже начали произносить с восхищением, превращать в народного защитника, раздраженно говорили члены Политбюро, стараясь угодить генсеку. Решили действовать в соответствии с постановлением пленума. О чем Горбачев и уведомил Бориса Николаевича, позвонив ему по телефону: дескать, мнение членов Политбюро — выносить вопрос на пленум горкома. Тональность разговора генсека была, по его словам, жесткая: высказал все, что накопилось за эти дни.
Такой вот подарочек к празднику. И еще: Горбачев на сей раз не прислал поздравительную открытку. Так же поступили и многие члены Политбюро. Не удивительно, что Ельцин вышел на работу в первый послепраздничный день в подавленном состоянии. «Надо же додуматься до такого поступка! — добросовестно записал Воротников слова генсека. — Сколько с ним возились! Беседовали, обсуждали. Вот характер!»
У Горбачева нет никаких сомнений по поводу случившегося: Ельцин канцелярскими ножницами симулировал покушение на самоубийство, по-другому оценить эти его действия было невозможно.
Во время экстренного заседания Политбюро, собравшегося для обсуждения этого беспрецедентного случая, Горбачеву несколько раз звонил Чазов. Главный кремлевский врач информировал, что порез — небольшой, можно два-три дня подержать в больнице, хотя это амбулаторный режим. Никакой опасности для жизни рана не представляла — ножницы, скользнув по ребру, оставили кровавый след, столь испугавший вошедших в комнату отдыха.
«Врачи сделали все, чтобы эта малопривлекательная история не получила огласки», — вспоминает в своих мемуарах Горбачев. Время показало — не только врачи. Сам Борис Николаевич, возвращаясь к той трудной полосе в своей жизни, ни словом не обмолвился о ножницах. «9 ноября с сильным приступом головной и сердечной боли меня увезут в больницу, — читаем в его „Исповеди На заданную тему“. — Видимо, организм не выдержал нервного напряжения, произошел срыв. Меня сразу накачали лекарствами, в основном успокаивающими, расслабляющими нервную систему. Врачи запретили мне вставать с постели, постоянно делали капельницы, новые уколы. Особенно тяжело было ночью, в три-пять часов я еле выдерживал эти сумасшедшие головные боли. Ко мне хотела зайти проведать жена, ее не пустили, сказали, что беспокоить нельзя, слишком плохо я себя чувствовал».
Утром 11 ноября в его палате раздался телефонный звонок. Сигналы подавал аппарат АТС-1 — «кремлевка», обслуживавшая высших руководителей страны. Сняв трубку, Ельцин услышал голос Горбачева:
— Надо бы, Борис Николаевич, ко мне приехать ненадолго. Ну а потом, может быть, заодно и пленум Московского горкома проведем.
— Не могу приехать, Михаил Сергеевич, — ответил Ельцин. — Я в постели, мне врачи даже вставать не разрешают.
— Ничего, — бодро произнес генсек. — Врачи помогут.
Этот поступок Горбачева Ельцин назовет безнравственным, бесчеловечным. Увезти больного из больницы, чтобы снять с работы? Чего генсек боялся, почему торопился? Или считал, что в таком виде с Ельциным как раз лучше всего на пленуме Московского горкома партии расправиться? Может быть, добить физически? Понять такую жестокость, по словам Ельцина, невозможно.
