Спецслужбы СССР в тайной войне - Семичастный Владимир Ефимович (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
Летом 1941 года мне отдыхать не пришлось. Ровно через неделю после выпускного вечера в школе, 22 июня, Гитлер напал на нашу Родину.
Началась Великая Отечественная война.
22 июня 1941 года, ранним солнечным воскресным утром, я пошел прогуляться. Город был спокоен, никакого шума, сутолоки, улицы казались пустыми, сонными.
Отец работал в мебельном магазине. Я пошел к нему и там узнал о нападении немцев на Советский Союз.
Первые бомбардировки и стрельба докатились до нас где-то через три недели; фашисты хотели уничтожить наш железнодорожный узел. Мы жили совсем недалеко от железной дороги и как раз обедали, когда появились самолеты, и мы услышали взрывы. Сначала разбомбили депо, а потом и вокзал.
Донбасс, один из самых главных промышленных районов Советского Союза, долгое время не эвакуировали. Все были убеждены, что немцы сюда не дойдут. Однако они не только дошли, но и сжали его клещами, почти окружили.
В Красную Армию меня не призвали по двум причинам: во-первых, потому, что я родился в 1924 году и был еще молод, а во-вторых, потому, что медкомиссия пришла к выводу, что я не пригоден для строевой службы: врожденный порок сердца.
Документы я к тому времени уже отослал в Харьковский авиационный институт, и меня туда приняли. Свое будущее я связывал тогда только с работой авиаконструктора. Это была одна из самых престижных профессий. Уведомление о начале занятий я получил в начале августа, но учиться в институте мне не пришлось. Война нарушила все планы.
Фронт приближался. Я решил найти себе работу.
На железной дороге были политотделы и узловые комитеты партии и комсомола, и эти подрайкомы объединяли все транспортные партийные и комсомольские организации.
Я пошел в узловой комитет комсомола с целью устроиться на работу. Меня приняли и направили возглавлять спортивное общество «Локомотив». Однако через месяц назначили на место секретаря узлового комитета комсомола, которого призвали в армию. Я вошел в состав политотдела нашего железнодорожного отделения.
Ситуация становилась все более напряженной. Нам раздали винтовки, и мы перешли на казарменное положение. Фронт подошел к самому Донбассу, но печать и радио успокаивали: «Донбасс не сдадим! Ни шагу назад!»
Приказ об эвакуации не приходил. Мы получили его в самом конце лета, когда было уже ясно, что Донбасс не отстоять. Буквально за три дня до появления здесь немецких войск началась эвакуация.
Это была трагедия для Донбасса. Погиб первый секретарь Сталинского обкома партии замечательный коммунист Любавин, погиб весь Военсовет Киевского военного округа, в том числе второй секретарь ЦК КП Украины М.А. Бурмистенко. Вторым секретарем обкома был тогда Л.Г. Мельников, но не он заменил Любавина, а Задионченко, первый секретарь Днепропетровского обкома партии.
Как потом выяснилось, Задионченко назначил в Мариуполе, на берегу Азовского моря, совещание секретарей горкомов и райкомов. Но немцы обходным маневром по берегу моря неожиданно ворвались в город, и участникам совещания пришлось спасаться, кто как мог. Тогда там был схвачен немцами и замучен гестаповцами замечательный сталевар М.Н. Мазай. Не выбрались и погибли другие члены актива.
Сам же Задионченко, получив сообщение о маневре немцев, в Мариуполь не поехал и избежал таким образом участи своих подчиненных.
Эвакуация проходила спешно. Мне удалось отправить мать с двумя младшими братьями. Они добрались до станции Джитагора Кустанайской области в Казахстане. Отец уехать отказался, так как еще не было приказа коммунистам покинуть Донбасс. Я увидел его в городе: он сидел в магазине, которым заведовал, и пытался продать мебель. «Что ты собираешься делать с мебелью? – спросил я его. – Уже завтра здесь будут немцы! Вечером отправляется последний эшелон. Если ты не уедешь, то попадешь в руки врагов!»
У меня как у секретаря узлового комитета комсомола были эвакуационные листы, и я смог посадить отца в последний эшелон вместе с учителями и работниками транспорта. Он поехал в Ташкент.
Я уезжал, когда немцы уже заняли станцию Удачная, находившуюся в 16 километрах от Красноармейска. Политотдел и руководство отделением дороги погрузили в последний поезд, состоявший всего из четырех-пяти вагонов. Впереди пустили бронепоезд, который должен был просигналить нам выстрелами у Ясиноватой, что путь свободен от немцев. Мы благополучно проскочили Ясиноватую и двинулись на Северный Кавказ, в Махачкалу. Где-то под Невинномысской попали под бомбежку, но до Махачкалы добрались благополучно.
Махачкала была забита эвакуированными с Украины. Поэтому руководство отделения решило ехать в Челябинск: на открытых баржах по Каспийскому морю до Астрахани, а затем остаток пути – на поезде.
Это был конец сентября – начало октября, и на море было очень холодно. Дорога оказалась тяжелой. Открытые холодные металлические баржи, загруженные то ли нефтью, то ли бензином, и на них разместились люди, семьи с детьми…
До Астрахани добрались и оттуда пятнадцать дней ехали до Челябинска, где большинство из нашего отделения и осталось. Мне же разрешили ехать в Кемерово, где в то время жили сестра с мужем. Они работали на азотно-туковом заводе: он был главным инженером, она – начальником центральной лаборатории завода.
Встреча была радостной. Мой приезд стал для них полной неожиданностью. До этого времени у. них не было вообще никаких известий о семье.
Кемерово был тогда заштатным городишком с деревянными тротуарами. Он стал областным центром только во время войны, в 1942 году, когда из-отдельных районов Новосибирской и Омской областей создали Кемеровскую область. Тогда же в Кемерово откуда-то из Башкирии приехал первым секретарем обкома партии Задионченко. Разместился обком в 41-й школе, в центре города.
В промышленный Кузбасс переместили много промышленных предприятий из Европейской части СССР. В основном тут сосредоточились химическая промышленность и машиностроение. Заводы занимали помещения театров и других культурных учреждений. Сюда эвакуировались также два института – Днепропетровский химико-технологический и Рубежанский биохимико-технологический. Я пошел учиться в созданный на их базе Кемеровский химико-технологический институт. Поначалу старших курсов практически не было: лишь немного студентов на втором курсе и единицы на последующих.
Когда в институте узнали о моей прежней комсомольской работе, меня избрали секретарем комитета комсомола. Это место до меня занимал преподаватель, который хотел от него избавиться, так как это мешало его работе. А когда узнали, что я уже возглавлял узловой комитет комсомола, избрали членом бюро райкома. Так я попал в районное комсомольское руководство.
Однако учеба и комсомольская работа в институте продолжались только год. Положение на фронтах ухудшилось, и меня наконец призвали в армию.
К тому времени почти все мои братья были в строю.
Николай служил еще до войны, и если бы она не началась, то был бы вскоре демобилизован. Артиллеристом воевал до 1945 года. Под Будапештом получил тяжелое ранение. Ему хотели ампутировать ногу, но он уговорил врачей оставить ее и с больной ногой прожил еще много лет.
Иван служил в авиации – в Архангельске, принимал авиатехнику, которую доставляли из Англии и США морским путем.
Петр – по образованию энергетик – занимался демонтажем и установкой энергетического оборудования в военных целях.
Младшего брата, Леонида, в конце войны тоже призвали в армию, где он служил в пехоте.
Борису не повезло. Начало войны застало его в должности политрука в танковых частях на западной границе в Белоруссии. В первый же день войны он попал в плен. Долгое время мы ничего не знали о нем. Только после войны он прислал письмо из Хабаровска. Как известно, все, попавшие в плен к немцам, считались в то время предателями. О Борисе ходил слух, что он в плену сотрудничал с немцами. После капитуляции Германии Борис был осужден на двадцать пять лет.
