Грановский - Каменский Захар Абрамович (книги бесплатно читать без .TXT) 📗
Нет сомнения, что советы, какие давал Станкевич Грановскому, мысли, какие он сообщал ему в первые же месяцы пребывания Грановского за границей, были учтены и восприняты Грановским. К этим идеям следует прежде всего отнести взгляд Станкевича на мир, на род человеческий как на единое, на историю человечества, как на единый процесс и на науку о ней, как на монистическую теорию. «Я не понимаю натуралиста, — пишет Станкевич Грановскому в Берлин (14 июня 1836 г.) в письме, как бы дававшем общее направление его историческим занятиям, — который считает ноги у козявок, и историка, который, начав с Ромула, в целую жизнь не дойдет до Нумы Помпилия, не понимаю человека, который знает о существовании и спорах мыслителей и бежит их и отдается в волю своего темного поэтического чувства… Нет! Человек может знать, что хочет… и быть в единстве с самим собою, одушевить науку одною светлою идеею — и этого мы в праве ждать и требовать от тебя, милый Грановский…» (83, 446–447). Для достижения этой теоретической цельности в понятиях об исторической науке Станкевич советует Грановскому заняться философией (см. 83, 447). «Грановский! — восклицает он. — Веришь ли — оковы спали с души, когда я увидел, что вне одной всеобъемлющей идеи нет знания; что жизнь есть самонаслаждение любви и что все другое — призрак. Да, это мое твердое убеждение. Теперь есть цель передо мною: я хочу полного единства в мире моего знания, хочу дать себе отчет в каждом явлении, хочу видеть связь его с жизнью целого мира, его необходимость, его роль в развитии одной идеи. Что бы ни вышло, одного этого я буду искать. Пусть другие больше моего знали, может быть, я буду знать лучше, — и тут нет лишнего самолюбия. Пришло время. Лучше — я разумею — отчетливее, в связи с одною идеею, вне которой нет жизни» (83, 450). Нет сомнения, что Грановский воспринял от берлинских профессоров некоторые уже знакомые идеи, они упали на почву, взрыхленную пропагандой Станкевича, а тот факт, что Грановский находился в весьма смятенном состоянии духа, обнаруживает, что лекции берлинских профессоров оказались недостаточными для достижения того «единства знания» и «цельности человеческой натуры», к достижению которых призывал Станкевич.
Дальнейшая переписка Станкевича и Грановского показывает скорее взаимодействие и, так сказать, освобождение Грановского от духовного влияния Станкевича. Грановский спорит со Станкевичем по вопросу о чешском славянском движении (хотя по существу они одинаково оценивают его). Станкевич возражает на оценку Грановским мнения Гегеля о практической пользе истории (мы уже цитировали в первой главе соответствующие места из их переписки). Между ними возникает обмен мнениями о роли политических форм и государства в истории, об истолковании категории действительности в связи с ее интерпретацией московскими друзьями Станкевича.
Но не только отмеченные идеи Станкевича оказали влияние на мировоззрение Грановского, и не только они вызвали со стороны последнего горячее признание роли «учителя молодежи» в его духовном развитии, не этим исчерпывается преемственная связь идей двух мыслителей, ибо хотя Грановский и воспринял их впервые именно от своего друга, но эти же идеи, развитые более глубоко, разносторонне и конкретно, он стал усваивать из лекций берлинских профессоров и книг.
Главное же и специальное влияние Станкевича на Грановского состояло в том, что последний воспринял основную идею Станкевича — идею нравственно совершенной личности как условия совершенства общества, идею гармонии личности и общества; понятие о долге перед родиной — как понятие личной морали, личных устремлений. Грановский перевел этическую идею Станкевича в социологический план. «Никому на свете, — писал Грановский, — не был я так обязан: его влияние на меня было бесконечно и благотворно. Этого, может быть, кроме меня никто не знает» (8, 404).
Не следует думать, что это были преувеличения, вызванные скорбью по поводу смерти друга. Еще при жизни Станкевича Грановский выражался не менее энергично: «Я не легко и, признаюсь, не охотно поддаюсь чужому влиянию, но Станкевич имел на меня большое, более, чем кто-нибудь после моей матери… Из всех людей, с которыми я сходился в жизни, — а между ними есть много отличных во всех отношениях, — Станкевич самый замечательный. В нем соединяются высшие качества ума и сердца» (9, 38–39).
Это мнение важно не только тем, что оно высказано во время, когда Станкевич еще жил и оказывал влияние, но особенно тем, что здесь сам Грановский считает его влияние большим, нежели влияние его тогдашних университетских учителей (многими из которых он восторгался) и авторов изучаемых им книг. По сообщению Григорьева, Грановский писал ему после смерти Станкевича: «Ему (Станкевичу. — З. К.) было 27 лет, а в голове более гения, чем у всех русских ученых, вместе взятых» (9, 53) [9].
Подведем теперь итог нашему краткому рассмотрению ситуации, которая сложилась в философии истории накануне вступления Грановского в активную научно-преподавательскую деятельность, попытаемся уловить основную прогрессивную тенденцию мировой и русской науки этого времени.
Если бы мы захотели свести все это многообразие в единство, то ситуацию можно было бы охарактеризовать словами Энгельса о том, что объективная прогрессивная тенденция развития этой отрасли философии состояла в формировании материалистического понимания истории (см. 1, 39, 176). В своем конкретном проявлении эта тенденция выражалась в целом ряде идей и концепций, которые могут быть рассмотрены с этой высшей точки зрения, с точки зрения результата развития философии истории в это время.
К такого рода проявлениям относится прежде всего усиление внимания к роли экономики в истории народов. Результатом этой тенденции и было собственно материалистическое понимание истории, внедрение материализма в философию истории, когда исторический процесс осознавался материалистически.
К их числу относится также все более настоятельная проработка, формирование идеи классов и классовой борьбы, идеи эти, по словам Маркса, сами по себе были выдвинуты еще до него (см. 1, 28, 424–427). Здесь же Маркс говорит о том, как он развил эту тенденцию, но форма подготовки этой составной части материалистического понимания истории состояла именно в открытии «экономической анатомии классов», «существования классов» и «их борьбы между собою».
Большое значение в подготовке материалистического понимания истории имело обоснование законосообразности исторического развития, т. е. взгляда, по которому исторические явления и события подчинены определенным объективным законам. Разумеется, что размежевание материалистического понимания истории и ее идеалистического понимания осуществляется соответственно тому, как осознавались эти законы, но в процессе формирования материалистического понимания истории даже и само утверждение существования объективной исторической закономерности, хотя бы и в ее идеалистической форме, имело значение. Идея объективной исторической закономерности противостояла историческому провиденциализму, мистико-религиозному истолкованию истории как божественного промысла, т. е. отрицанию естественности этих закономерностей, утверждению их сверхъестественности, а также и историческому субъективизму, отрицающему всякую законосообразность исторических явлений и событий, ввергающих теорию исторического процесса в пучину произвола, а точнее говоря, отрицающему возможность построения какой-либо теории исторического процесса.
Материалистическое понимание истории формировалось также под воздействием диалектики в теории общества. До конца XVIII — начала XIX в. теория общества оставалась не только идеалистической, но и метафизической. Огромное значение для развития этой теории имело внедрение в нее диалектики. При этом особенность этого аспекта развития философии истории состояла в том, что если материалистическая ее переработка была произведена только Марксом и Энгельсом, то диалектическая ее интерпретация была осуществлена ранее, хотя и с позиций диалектики идеалистической. Великая заслуга шеллинго-гегелевской традиции в этой отрасли философии (я не говорю сейчас об их непосредственных предшественниках и вообще об истории проникновения диалектики в философию истории, которая в порядке отдельных прозрений может быть прослежена гораздо раньше) состояла в том, что в соответствии со своей методологией вообще она перевела философию истории на рельсы диалектики. Плодотворность этой работы была поистине грандиозной. Она преобразовала философию истории кардинальнейшим образом. Принцип противоречия дал импульс к теоретическому осознанию движущих пружин общественного развития, к постановке и рассмотрению соотношений индивида и коллектива, взаимодействию различных социальных слоев общества, т. е. теоретическому обоснованию классовой борьбы. Принцип развития привел к рассмотрению истории общества как поступательного процесса совершенствования человека и человечества, что дало импульс к построению социальных утопий. Была развита еще ранее поставленная проблема соотношения исторической необходимости и свободы и даже предложена концепция, по которой весь исторический процесс осознавался как прогресс в достижении свободы, что дало дополнительные стимулы к утопическим построениям.
