Девочка с косичками - Солодов Анатолий Семенович (мир книг .txt) 📗
Прочитав листовку, Зина собрала их все вместе и положила в карман платья. Несколько минут сидела с закрытыми глазами, ни о чём не думая, отдыхая, Над головой мерно постукивали ходики. Зина взглянула на циферблат — был первый час ночи.
«Надо идти», — подумала Зина и привернула фитиль в лампе, одевалась в полутьме. Из печурки вынула ещё непросохшие ботинки, обулась у порога. Затем нашарила в углу над бочонком с водой, на полке, банку с клеем, сунула её в карман и тихо вышла из избы. Наружную дверь прикрыла осторожно, чтобы не скрипнула и за калитку вышла, чутко прислушиваясь к звукам и зорко всматриваясь в непроглядную темень осенней ночи. На улице шёл дождь. Ветер порывистый и холодный старался сбить с ног и всё время хлестал полами пальто.
К комендатуре Зина шла под бугристым берегом речки. Крупные дождевые капли шумно хлестали по воде и заглушали шаги. Узкая, почти неприметная в ночи тропка то ускользала из-под ног куда-то в сторону, то терялась в холодных лужах. От малейшего шороха в прибрежных кустах Зина вздрагивала, останавливалась, прислушиваясь к шуршанию веток, внимательно оглядывалась по сторонам и, убедившись, что вокруг никого нет, вновь осторожно шла вперёд. Она крепко прижимала рукой листовки, спрятанные в потайном кармане под бортом полупальто. Впервые в жизни шла Зина на такое опасное и рискованное дело, шла по собственной воле, движимая верой в правоту своего дела, и это придавало ей сил и смелости. Она старалась всё время держать себя в руках и не расслаблять воли. Иногда ей хотелось повернуть назад, к дому, где очень тепло и спокойно. И, когда ноги невольно замедляли шаг, она крепче сжимала в кармане банку с клеем и упорно заставляла себя идти вперёд.
«Лишь бы никого не встретить. Только бы ни на кого не нарваться, — думала Зина, постоянно подбадривая себя. — А я не трусиха, однако. Хоть страшно, а всё равно иду. Раньше бы не смогла, если бы сказали пройти в такую темень, как сейчас. Ни за что».
Довольная собой, она улыбнулась и тихо шепнула сама себе: «Смелей, Зинок. Тебе только пройти по посёлку. Потом вернёшься домой, ляжешь в постель и тебе будет тепло. Закроешь глаза и сразу заснёшь. И будешь спать до самого утра, долго-долго. Смелей. Солдатам сейчас труднее, чем тебе. Они день и ночь под открытым небом, в сырых окопах, в бою. Ни заснуть им толком, ни согреться. А ты пройдёшь по посёлку, как на прогулке. Будь внимательна и осторожна. Но главное, не дрейфь, Зинок, а там сделаешь всё, как задумала». Она вышла к деревянному мосту через речку, остановилась и замерла. Минуты две или три стояла не шевелясь, цепким взглядом изучая дорогу. На мосту и на подходе к нему никого не было, лишь отчётливо слышалась гулкая и монотонная дробь дождя о деревянный настил. Убедившись, что кругом никого нет, Зина вышла на дорогу, быстро пробежала через мост и вновь притаилась в кустах под берегом.
Под ногами шуршала осока, мокрая и колючая, царапала и больно хлестала ноги. Поравнявшись с первыми обольскими избами, которые молчаливо притаились в темноте и точно прижались друг к другу от страха, она свернула на задворки, с трудом продралась сквозь цепкий бурьян к обрывистому берегу и, не оглядываясь, пошла в сторону стальных ферм железнодорожного моста, который смутно вырисовывался в темноте над рекой. Не доходя до моста метров двести, свернула от реки и по узкой лощине пошла к посёлку.
Она приблизилась почти к самой комендатуре, спряталась в кустах, стала выжидать. Часовые выдали себя огоньками сигарет. Они укрылись от дождя под навесом амбара, метрах в двадцати от комендатуры. На неширокой площадке перед одноэтажным кирпичным зданием комендатуры выстроились вдоль дороги четыре грузовика, авторемонтная летучка, под брезентом фура. Зина внимательно оглядела всё перед комендатурой: деревья, забор, груду каких-то тюков и ящиков перед крыльцом, лестницу на чердак, мысленно просчитала шаги от куста, за которым пряталась, до крыльца и обратно, на миг закрыла глаза, собралась с духом н шагнула. Она шла так осторожно, что даже сама не слышала собственных шагов. Она подобралась к комендатуре, обошла машины и, не сводя глаз с тёмных фигур часовых, быстро пересекла открытую площадку перед зданием, ступила на крыльцо и остановилась у двери. Вынув из-за пазухи листовку, хотела было уже наклеить её, как вдруг заметила» что один часовой вышел из укрытия и заторопился к комендатуре. Зина проворно шмыгнула с крыльца, юркнула за кипу тюков и ящиков, сваленных около входа, почти у самой стены, и затаила дыхание.
Мелькнула мысль: «Заметили. Неужели всё?»
Она слышала приближение шагов. Немец подходил к комендатуре, твёрдо ступая тяжёлыми коваными сапогами. Он остановился настолько близко от Зины, что она уловила горьковатый запах табачного дыма и отчётливо услышала его глубокое дыхание и ей показа* лось, протяни она руку — могла бы дотронуться до его спины. Немец зябко поёжился, затем подошёл к крайнему освещённому окну, постучал в стекло и раздражённо крикнул:
— Курт, шнеллер!
— Айн момент, — откликнулись за окном.
Зина плотней прижалась к тюкам, замерла. В свете окна блестнул штык. Немец повернулся, потоптался на месте, поправил за плечом карабин и зашагал под навес, к амбару.
«Смену торопит, — мелькнуло в голове у Зины. — Скорей?»
Она шагнула к двери, обмакнула кисть в банку с клеем, проворно наклеила листовку и шмыгнула в пролом ограды. Следующую листовку она наклеила к шлагбауму у переезда, ещё две — на полустанке к пакгаузам, где сорвала немецкое объявление и сунула его в карман полупальто. Остальные листовки она наклеила к избам.
На краю посёлка горласто с надрывом прокричал петух и тут же ему бойко отозвался другой.
«Пора возвращаться, — подумала Зина. — Пока тайно. А то, чего доброго, нарвусь».
Дождь холодный, не переставая, хлестал по лицу и озябшим рукам.
Наклеив последнюю листовку в посёлке, Зина решила немедленно уходить домой. Никого не встретив, счастливая, вернулась к бабушкиной избе. Она тихо переступила порог, неслышно затворила за собой дверь и только тут почувствовала, как озябла и устала.
Она быстро разделась, достала из кармана полупальто лист, который сорвала на пакгаузе, чуть выпустив фитиль, про себя прочитала немецкое объявление, в котором под длиннокрылым орлом, несущим в когтях фашистскую свастику, было жирно отпечатано:
«Ахтунг! С 15 сентября 1941 года вступает в силу приказ германского командования населению:
1. Кто имеет оружие и патроны, обязан немедленно, в течение 24-х часов, сдать в комендатуру.
2. Кто укроет у себя солдата-красноармейца или партизана, или окажет раненому медицинскую помощь, или снабдит их продуктами, будет немедленно повешен или расстрелян.
3. Всем, кто совершит нападение на солдата фюрера или совершит акцию на железной дороге, а также подожжёт немецкий склад или стог сена, будут расстреляны на месте. В случае если виновные не будут схвачены, то по приказу немецкого командования будут взяты заложники из числа лиц местного населения.
4. При повторной бандитской акции: немецкое командование будет расстреливать двойное количество заложников. Данный приказ имеет силу на женщин, детей и стариков».
Зина со злостью разорвала объявление, подпалила его от лампы и бросила в открытый очелок, а когда бумага вся сгорела, она растёрла обуглившийся комок, легла на койку и немного успокоилась. Однако заснуть не могла долго.
Она потирала руки и ноги, старалась согреть их. Уснула только под утро, когда за окном тёмная непроглядная мгла стала линять и расплываться.
В следующие ночи она снова писала листовки и снова ходила в посёлок Оболь и в деревню Мостищи, и расклеивала их по избам, амбарам, заборам и складам.
У неё появилась уверенность, и действовать она стала быстро и смело, с каким-то неудержимым азартом, радуясь и подзадоривая себя. Она возвращалась домой уставшая и, хотя мало спала, вовремя уходила утром на работу в немецкую офицерскую столовую, где работала посудомойщицей. А вечером, дождавшись, когда Галя и бабушка засыпали, садилась за стол и вновь принималась писать листовки, и снова уходила в посёлок.
