Подробности войны - Коробейников Максим (читаемые книги читать txt) 📗
Был март, и дивизия голодала. Началось с того, что кое у кого в рационе появилась конина. В детстве я ел это душистое острое мясо. И сейчас мечтал, не перепадет ли оно и нам. Однажды я пришел к командиру батальона по вызову. Тот посадил меня за стол и, показав на котелок, спросил:
- Голодный, наверное?
- У вас что-то есть, товарищ капитан?! - воскликнул я, будучи не в силах скрыть радости.
- Вот, - снова указал он на котелок, - подкрепись.
Даже ни намека на то, что в душе будет борьба, принять предложение начальника или отказаться из стеснительности или скромности, я не почувствовал. Все эти привычные для всякого подчиненного переживания отошли в сторону под давлением голода, который был неумолим.
Я похлебал густого, вкусно пахнущего варева и отставил котелок.
- Ну как Игренька? - улыбнулся комбат.
- Игренька? - переспросил я.
- Да, пришлось, - объяснил комбат.
Игренькой звали его лошадь. Хорошая была кобылица. Умная, спокойная, сообразительная. Она не нуждалась в привязи, всегда стояла как вкопанная, где оставляли. Даже если налет артиллерийский или с воздуха случится..,
- Да вот, понимаешь, - объяснил комбат, - ничего нет, комдив велел резать лошадей. Он заметил, что я не все съел.
- Не стесняйся, ешь до дна.
Я не заставил его повторять, выскреб котелок досуха.
- Понимаешь, я распорядился, чтобы связной зарезал Игреньку на мясо. А он говорит: "Не умею". Я ему говорю: "А я умею, что ли?" Нашли одного, из минометной роты. Ты бы видел, как он с ней расправился. Ножом от СВТ разделал ее так, что мы и в жизнь не сумели бы. Оказывается, на мясокомбинате работал.
- А не жалко, товарищ капитан? - спросил я.
- Как не жалко? Конечно, жалко! А больше, наверное, совестно, - ответил он.
Не прошло и недели после сытного обеда у комбата, как во всей дивизии одна лошадь осталась - худой, костлявый, еле живой жеребец комдива. Кормить его было нечем, и он целыми днями, рассказывали (я-то сам не видел), как олень, пасся у штаба дивизии - грыз деревья и доставал из-под сена какую-то сгнившую старую зелень, которая еще не успела ожить.
Но и жеребец комдива продержался недолго. Однажды генерал подъехал на нем к переднему краю (комдив в то время плохо ходил - тоже недоедал). Слез с жеребца, оставил его в лощинке, укрытой от обстрела, и ушел проверять оборону.
Вернулся, а жеребца нет. Только лука от седла осталась металлическая, копыта и грива. Все остальное унесли: не только мясо по кускам разобрали, но и кожу седла! Хороша была кожа, сыромятная... Ее можно было долго варить неплохой бульон получался.
Комдив, конечно, рассвирепел:
- Что за славяне дикие?! Разве для них что-нибудь есть святое?!
Командир пулеметной роты старший лейтенант Рябоконь - прямой был человек и начальников не боялся - вступился за своих "славян":
- Товарищ генерал, жеребца-то вашего ранило. Он все равно подох бы. Что же добру пропадать?
- Вот ты какой бестолковый! - накричал на него комдив. - Ну ладно, растащили, так хоть кусок мяса генералу бы оставили, бессовестные.
Рябоконь согласился с комдивом.
- Вот это, товарищ генерал, поступок безобразный. Узнаю, накажу.
А комдив был настолько огорчен, что, получалось, даже жаловался нам:
- Понимаете, у своего генерала лошадь съели! Да лучше бы я его сам съел! Вы думаете, мне тоже есть не хочется?! Жалко было, дураку... Надо было съесть...
Обратно, до штаба дивизии, генерал еле дошел, настолько был слаб.
Мы голодали уже десять дней, и конца не было видно. Сначала невыносимо хотелось есть. И пошли разговоры кругом, и все о хлебе.
- Мне бы только один хлеб был! Без всего остального прожить можно. Главное, чтобы хлеба вдосталь было, тогда другого не надо, - говорил солдат.
Другой пытался новые сведения сообщить:
- Для нас хлеб - это начало жизни. А вот немцы, они хлеба почти не едят.
- Ты-то откуда знаешь? Что ты ел с ними, что ли? - насмешливо перебивают его.
- А мой дом был прямо на границе с немцами Поволжья. Там знакомые и друзья были. Раз говорю, значит, знаю, - обижается рассказчик.
- Ну, тогда понятно.
- Так вот, они хлеба почти не едят. Не так, как мы. Одни бутерброды. И суп не едят.
- А что же они едят тогда? Как же без супа-то? - опять спрашивают его недоверчиво.
- А вот так! Говорю, бутерброды с маслом, с колбасой.
- Сухомятку, значит. Так ведь брюхо заболит без жидкого-то?
- Привычка, однако. Ничего, живут ведь как-то, не умирают.
Кто-то, до сих пор молчавший, приходит к выводу:
- Так им, немцам-то, видно, без еды-то легче обойтись, чем нам?!
- Конечно, легче, когда масло, колбаса, яйца, курятина есть.
- Братцы, - кричит кто-то молодой, - готов поменять хлеб на курочку! Не глядя!
- Балаболка ты несерьезный, - останавливают его. - Вот когда хлеба стали меньше давать, так и страху будто прибавилось. Всего бояться, стал! А когда брюхо набьешь, так и страху никакого!
- Брюхо набьешь, а если ранит?
- Так-то оно так, но когда сыт, то и умирать веселее.
А голод все усиливался, усиливался, и казалось, конца ему не будет. Потом плохо совсем стало, начались боли. Места себе не можешь найти. Внутри будто кто грызет или колет. Не отпускает ни на минуту. Одно спасение скорчиться, поскрипеть зубами, ругнуться и уснуть.
Ночью виделись постоянно одни и те же сны. Все время что-то ешь. Жуешь, режешь хлеб, открываешь консервы, пробуешь сытное, сладкое, горькое, кислое. Просыпаешься - полный рот слюны.
Но потом и это прошло. И началось забытье. Днем и ночью дремалось одинаково. Ни о чем не думалось. Ничего не хотелось делать.
Несколько раз ночью появлялись наши самолеты - "кукурузники". Они тихо, тайком от немецких истребителей, сбрасывали сухари в корзинах. Но нам от этого было не легче. Корзины падали далеко в тылу, и у нас не было сил их искать. А те, которые случайно попадали к нам, целыми не доходили. Либо парашют тащил по земле корзину, и ее разрывало, а сухари разбрасывало по сторонам. Либо корзины падали в расположение войск, и те, кто поближе, буквально раздирали их. Иногда они даже попадали к немцам.
Проверив часовых, мы сидели в командирской землянке, безразличные и сонные, усталые и грязные, ничего не ждали и ни на что не надеялись. Иногда кто-то из солдат приходил и решительно заявлял, что его пора сменить, что он уже стоять не может.
- Да кем же я тебя заменю? - спрашивал его кто-нибудь из нас. - Ты видишь, все лежат, никто встать не может. А ты пока ходишь.
- Так ведь я такой же стану. Я тоже не железный, - объяснял и злился солдат.
- Уходи, я вместо тебя постою. Солдат шел на попятную.
- Да что вы, товарищ лейтенант? Разве я не понимаю? Вам еще всю ночь ходить. Ночью-то на нашего брата надежа плоха.
- Ну так что же?
- Ничего, товарищ старший лейтенант, постою еще.
- Ну вот и молодец! - говорили ему, и он, в два раза старше лейтенанта, улыбался и, довольный, решительно открывал дверь: - Ничего, я еще постою! Пока силы есть.
Иногда приходила, грешным делом, дурная мысль, и тогда начинался разговор:
- А ты знаешь, Артюх, - говорил я другу своему, лейтенанту.
- А? Что? - начинал он беспокойно приходить в себя.
- Знаешь, какая у меня мысль пришла?
- Ну?
- А вот мы тогда Григорьяна-то жалели.
- Это какой Григорьян?
- Да ты проснись. Не помнишь, что ли? Наш первый ротный был.
- А-а-а, помню. Красивый был парень. Глаза у него были какие-то особые. А?
- Прекрасные глаза были.
- Так что же? Погиб ведь он.
- Вот я и завидую.
И все вместе вспоминали, как славно погиб наш первый командир роты. Крикнул: "В атаку!", но никто не поднялся. Тогда он выскочил на бруствер, снова крикнул: "В атаку!" - и захлебнулся. Видно, еще что-то хотел сказать. Пуля ударила наповал, опрокинула в траншею. Уже мертвый упал... Даже не подумал ни о чем таком: некогда было!
