Два побега<br/>(Из воспоминаний анархиста 1906-9 гг.) - Аршинов Петр Андреевич (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗

В течении ближайшей недели побег наш приковал к себе внимание широких слоев населения. О нем много писали и говорили в самых отдаленных углах губернии и за пределами ее. Газета союза «истинно русских людей», кажется, «Русская Правда», писала, что революционеры дошли до невозможного, до нападения на дом божий и самого бога, и призывала православных к сплочению.

В рабочей среде, наоборот, акт этот вызвал подъем духа и симпатию к революционному дерзанию, которое было проявлено в этом акте. Не было завода и мастерских на Украине, где бы этот акт тогда не обсуждался и не вызывал к себе самого полного сочувствия со стороны рабочих. Мы, анархисты были особенно рады этому сочувствию, ибо видели в нем признак того революционного действия, которое мы неустанно проповедовали в массах и которое через десять лет нашло массовое выражение в русской социальной революции.

Но не столько физический, сколько огромный моральный удар мы нанесли этим актом своему врагу. Удар этот разрушил, растоптал в прах лживую идею непогрешимости власти, идею божественного покровительства ей. Мы показали, что под этими идеями скрывается ничто иное, как грубая идея силы, единственно на которой только и держатся правительства. И мы показали далее, что смелым, ловким ударом кулака или топора пролетариат может опрокинуть и силу власти и силу бога.

Оживилась и наша анархическая среда. После многих потерь, понесенных нашим движением за последний год, мы, наконец, нанесли своему врагу удар, от которого неминуемо должен был падать его престиж и, наоборот, расти в массах престиж революционной анархической идеи. Это сознавалось во всех наших больших и маленьких группах, и это подымало их дух и настроение.

В первые дни возвращения нашего в Екатеринослав, товарищи предложили мне и Бабешко поехать на время заграницу, пережить там острое для нас время. Положение анархического движения к тому времени было чрезвычайно тяжелое. Почти все активные работники были настолько скомпрометированы, что им грозила смертная казнь, и они жили в невероятно тяжелых условиях подполья. Не проходило недели, чтобы кто либо из них не погибал. Уцелевшие вынуждены были дни и ночи прятаться. Мы с Бабешко переходили с квартиры на квартиру, не всегда вооруженные, так как часто приходилось имевшиеся у нас браунинги одалживать товарищам, шедшим на террористические акты. Силы наши таяли с каждым днем.

Я решил поехать заграницу. Бабешко упорствовал. Он считал необходимым продолжать борьбу без всякого перерыва и решил лучше погибнуть в России, в боях, чем ехать заграницу и ничего там не делать. Он весь горел жаждой немедленной борьбы и всякие споры с ним на этой почве были бесполезны. Получили письмо от Бека, который настоятельно советовал нам обоим ехать заграницу и извещал, что хочет говорить с нами лично по этому поводу. Через день-два мы имели с ним и другими товарищами продолжительную беседу. Бек доказывал, что оставаться в настоящих условиях здесь — преступление перед собою и перед делом. Он настаивал на поездке, хотя бы на 4–5 месяцев и сообщил, что приготовил нам необходимые адреса в Париж. В конце концов Бабешко согласился и мы условились в ближайшие дни поехать.

В эту ночь мы ночевали на разных квартирах в Нижнеднепровске. На другой день по полудни меня взволнованно извещают, что только что Бабешко захвачен сильным нарядом полиции. Арест произошел благодаря предательству хозяина квартиры, так что ничего не ожидавший Бабешко не успел даже дать отпора. В тот же день он был заключен в Екатеринославскую тюрьму и закован, а через несколько дней казнен по приговору военно-окружного суда. Товарищи ничего не могли сделать в отношении его побега: уж слишком крепко его держали, а главное его дело провели с быстротой военно-полевого суда.

Полиция усиленно рыскала по Нижнеднепровску, Амуру и Екатеринославу, стараясь по следам Бабешко захватить и меня. Я уцелел случайно, благодаря получасу времени, в течение которого получил предупреждение.

Через Петербург и Финляндию я поехал в Париж.

Мучительно тяжело было расставаться с краем, где сложились мои лучшие идеалы, где я провел несколько лет в напряженной борьбе за эти идеалы, где погибли почти все мои товарищи и друзья и где местность еще дымилась от вчерашних битв и сражений. До Петербурга и Финляндии я, по требованиям конспирации, ехал в сообществе Анастасии Галаевой, одной из замечательных лиц в нашем движении прошлой эпохи. Когда же в Гельсингфорсе я остался один и должен был садиться на пароход, я не знал, что с собой делать. Сердце замирало и рвалось на куски перед последним шагом. Несколько раз я пытался вернуться назад, возвратиться на наш буйный Амур и Екатеринослав и там, вместе с оставшимися товарищами, на последних ударах с врагом, закончить свою жизнь. Усилием воли я поборол в себе эти движения и продолжил путь по первоначальному маршруту. Около 10-го июля 1907 года я уже был в Париже.

Часть вторая

От Бека я имел адрес в Париж к народовольке Софье Львовне Шейнцис, которая отнеслась ко мне с добрым вниманием и заботливостью. Благодаря ее заботам я с первых же дней приезда в Париж устроился на работу в одной автомобильной мастерской. Первые два месяца я жил исключительно среди французов и имел возможность наблюдать французского рабочего на фабрике и вне фабрики. Мирная и, по сравнению с Россией, сонная жизнь Франции произвела на меня удручающее впечатление. Того революционного духа, которым мы недавно жили у себя дома, здесь не было и в помине. Переход в эту сонную жизнь был для меня чрезвычайно тягостен и невыносим. Я не мог помириться с мыслью, что проживу в этой обстановке более нескольких месяцев. И я решил про себя, что через два три месяца непременно поеду обратно в Россию. Для этого необходимо было поскорее списаться с своими амурскими друзьями.

Первое полученное мною из Екатеринослава письмо расстроило, однако, мои мечты о немедленном возвращении в Россию. Мне сообщили, что со времени моего отъезда заграницу несколько товарищей были убиты в стычках с полицией, несколько арестовано и сидят в Екатеринославской тюрьме в ожидании казни; в числе последних — и Владимир, приезжавший в Александровск на наше освобождение. Тарас усиленно разыскивается полицией. Меня просили никоим образом не приезжать и продержаться заграницей, хотя бы год. — Ты там на свободе. Займись книгами, языками. Пригодится и тебе и всем нам, — писали мне. Следующее письмо наносит мне новый удар: арестован (по подозрению в сношениях с революционерами) и выслан в Сибирь Николай, а также мой брат, которого также выслали в Сибирь за родство со мной. Еще через некоторое время в разных местах были арестованы Тарас Онищенко, Геннадий Мудров и многие другие. Уцелевшим пришлось разъехаться. Амур наш опустел. Возвращение мое не вольно откладывалось на неопределенное время. Тем временем я разыскал наших товарищей, которых в Париже оказалось довольно много. Достал номер пятый Буревестника, недавно вышедший. Его страницы тоже говорили, но лишь в большем масштабе, об эпидемии казней, о том всеобщем разгроме, которому повсеместно подверглось наше движение в России. Больно было читать хронику из России, некрологи и т. д. Среди находившихся тогда в Париже анархистов были: Оргеиани, Забрежнев, Ветров, Венин, Рогдаев, только что приехавший из России и пробиравшийся на международный анархический конгресс в Амстердаме, М. Корн и многие другие. Париж тогда являлся центром многочисленной политической эмиграции. В среде последней ежедневно почти шли митинги, доклады, лекции и проч. на злобу дня. Анархисты занимали в ней не малое место. Они устраивали свои доклады, митинги и часто выступали на многочисленных лекциях лидеров социалистических партий и довольно удачно оппонировали им. Наибольшую славу в этом отношении пожинал Николай Рогдаев, имевший исключительные ораторские дарования. Спор между социалистами и анархистами здесь, как и в России, шел, главным образом, о характере русской революции. Эсеры, меньшевики и большевики считали буржуазную революцию и буржуазную демократию в России исторической неизбежностью и необходимостью. Анархисты выдвигали тезис социальной революции, утверждая, что только лозунги социальной революции способны поднять массы на серьезную революционную борьбу. Недавний разгром русской революции самодержавием служил им в этом отношении одним из сильных доказательств. Социал демократические лидеры старались высказать пренебрежение к оппонировавшим анархистам. Будучи долгие годы во главе российского политического движения, они не могли уже иначе, как свысока и с пренебрежением, смотреть на всякую новую мысль, на всякое новое слово. Из выступавших в те годы социал-демократических лидеров отмечу Мартова, Алексинского, позже Троцкого и Ленина. Хрусталев — Носарь также пытался сыграть роль лидера, но в первом своем выступлении после прибытия из ссылки, был так катастрофически разгромлен Рогдаевым, что сами социал-демократы снизили тон своего отношения к нему.