Новеллы моей жизни. Том 2 - Сац Наталья Ильинична (лучшие книги онлайн txt) 📗
Я смотрю на него с нескрываемым восторгом, а он вдруг берет меня за руку и говорит проникновенно:
— Мы с Наталией Михайловной, как только узнали, что вы в Алма-Ате, все время говорили о вас. Как вам, наверное, непривычно быть зажатой в этом горном ущелье, жить в ручье, когда вы привыкли к другим просторам и масштабам. Вы столько путешествовали, весь мир был открыт и улыбался вам…
Мне даже немного страшно: откуда этот человек знает и чувствует то, что я так усиленно скрываю от самой себя?… Горы, которые в Алма-Ате видны отовсюду, зажимают меня, хотя понимаю, как красивы их снежные вершины. Прогнать эту мысль!… Но день такой чудесный! Гости в восторге от разнообразия пейзажей — поговорим о приятном.
Ресторан дома отдыха — на балконе. Обед «срежиссирован» уже по телефону утром. Чудесное вино, изысканно приготовленные закуски. Холодное пиво, верно, особенно порадует гостей: день жаркий и пить очень хочется. Как назло кваса для себя не вижу — сегодня нет.
Наталия Михайловна садится за столик, и вид, который открывается с балкона, приводит ее в восхищение. Но чем больше вкусного нам подают, тем мрачнее делается Сергеев:
— Оставлять нетронутыми эти тарелки — безумие, а есть то, чем вы нас угощаете, — преступление. Ведь мы, артисты балета, рабы нашей профессии. Едим по точным рецептам, в определенное время и — очень мало. Искушать нас этим вином даже… нехорошо с вашей стороны. Я забыл вкус очень многого. Перекрывать свои же рекорды, чем они выше, тем труднее, а иначе не должно, не может быть!
А я— то хотела сделать им приятное, показать, что хоть и живу в Алма-Ате, но -такая же, как прежде… Пусть до конца месяца подсожмусь, поубавлю расходы, но гостеприимство от всего сердца — одна из коренных традиций русских артистов, и этой радости я себя не лишу.
Даже интересный разговор наш чуть сник — вторым планом звучало: «Не искушай меня без нужды…», когда одно за другим поспевали новые блюда и почти нетронутыми уплывали на плече официанта. А солнце стремительно прибавляло свой накал. Я засмеялась:
— Что вы там ни говорите, а уголок вашего левого глаза, Константин Михайлович, нацелился на холодное пиво. Чудесное пиво! Ну хоть полстаканчика за наше с Наталией Михайловной здоровье.
Константин Михайлович нерешительно поднес хрустальный стакан к губам.
— Пиво действительно чудесное. Жаль, что через пять часов уже спектакль…
Он выпил полстакана, потом резким движением встал, сердечно поблагодарил, и мы двинулись в обратный путь, оставив в замешательстве официантов.
— Не понравилась наша кухня? — шепнул мне по дороге директор.
— Все очень понравилось, спасибо, но перед спектаклем… сами понимаете… артисты балета.
Вечером Алма-Атинский театр оперы и балета имени Абая выглядел празднично: переполненный зрительный зал, овации перед и после каждого появления на сцене Дудинской и Сергеева. Шел «Дон Кихот», требующий огромного темперамента и блестящей техники. Я радовалась вдвойне успеху Дудинской — Китри-Дульцинеи и Сергеева — Базиля: теперь они были моими знакомыми. Чудесные люди.
После спектакля запросто разлетелась к Константину Михайловичу со своими восторгами и протянутыми руками, но он… был мрачен.
— Неужели вы не обратили внимания? Я в вариации первого акта сделал только тридцать пять туров…
— Но это было блестяще, зал ревел от восторга, а тридцать шесть или тридцать пять… ну кто это заметил?
— Я заметил, — сказал он почти трагически и добавил: — Этого я себе не простил и не прощу.
Наталия Михайловна сделала мне знак, и я отошла от Сергеева. Без всякой обиды. С чувством глубочайшего уважения. Только с таким отношением к самому себе и к своему искусству надо работать в театре, и тогда уже все остальное в жизни вторично.
В 1975 году мы встретились с Константином Михайловичем на эстраде Дома Союзов. Оба сидели в президиуме на съезде ВТО. Он — главный режиссер, профессор, уже не танцует. Красив, как вершина горы Ала-Тау, с белой седой головой, очень красив.
— Константин Михайлович! Дело прошлое, но… вы простите меня хоть сейчас за те полстакана пива?
— Давно простил, Наталия Ильинична. Очень рад вашему новому театру — у нас с Наталией Михайловной есть для вас молодые кадры, нужны?
— Если хоть отчасти напоминают вас и Наталию Михайловну, если вы их воспитали в вашей верности искусству — очень нужны. Спасибо!
С горы Ала-Тау
В пятидесятые годы мы жили вдвоем с Илюшенькой. Дочка отлично закончила десять классов и драматическую студию при театре. Она была способной к артистической деятельности, но большого таланта у нее я не ощущала, хотела, чтобы она получила ясную, легко применимую на деле профессию. Дочь переехала в Москву, поступила в высшее учебное заведение, я, конечно, приняла на себя ее материальное обеспечение.
Сын Адриан блистательно "закончил литературный факультет в местном университете, был избран секретарем комсомольской организации Казахского журнально-газетного объединения, как журналист приглашен в газету «Ленинская смена». Война кончилась, замещать должность в литературной части театра было кем, и, как ни жаль такого ценного сотрудника, как Адриан, в интересах его творческой перспективы я должна была с ним расстаться.
Ну а я была всецело отдана Театру для детей и юношества Казахстана, его становлению и росту. Дома был Илюшенька, пьесы, книги, ноты. Кроме тряпья перевезла в Алма-Ату только одну вещь. Драгоценную. Папино пианино. Без соприкосновения с ним жить с детства не могу. Почему-то пожалела бросить в «Доме делегатов» пальму. Все же она была свидетельницей моего взятия вершины Ала-Тау, где я сейчас стояла… чувствуя, какой разреженный воздух на вершинах!
Когда мне было лет двадцать пять, меня познакомили с товарищем Павловым, главным инженером управления «Тепло и сила». Это был человек большой культуры, но замкнутый, сосредоточенный на решении своих вопросов, вызвавший во мне большое уважение. Когда ему сказали, что я директор театра для детей, в глазах его вдруг мелькнуло искреннее сочувствие. Я удивилась:
— Вы сами-то находите силу, чтобы управлять всем московским теплом?! — пошутила я.
А он ответил серьезно:
— Сравнили! Я управляю машинами, которые сам конструирую, а вы людьми. Это же во много раз труднее. Каждый из них разный, хочет к себе особого внимания, не любит подчиняться, а вы должны всех их объединять, вечно искать для этого разные способы… Жаль мне вас!
Казалось, я сейчас уверенно себя чувствовала на казахской земле, наш театр стал неотъемлемой частью культурной жизни города. Выращивать талантливых людей, вместе с ними расти на работе самой — вот что считала главным в жизни.
Театр — сложнейший механизм, и прав был инженер Павлов, сказавший, что быть инженером человеческих (особенно артистических) душ очень сложно. Руководителю театра «не рекомендуется» ни болеть, ни быть слабым. Это, конечно, не кем-то писаный закон, а упрямая логика практики. Находясь в своем коллективе, руководитель должен чувствовать свою собранность, силу, уверенность в том, куда и зачем ведет, объединяя всех в одно целое. Очень жаль, что вокруг меня появились «жутко преданные» кликуши, вроде женщины-помрежа, которые ни к селу ни к городу подсовывали на репетициях, «чтобы не простудилась», теплые вещи, подносили ко рту какие-то капли и таблетки. Искренние заботы?! Нет.
«Заботники» претендовали на особое к ним отношение, излишне интересовались моей далеко не благополучной тогда личной жизнью, вызывали раздражение многих…
Не могу не вспомнить, как меня умоляли помочь с «абсолютно непробиваемым делом» — добыванием гвоздей для строительства. Недели две сидела до конца рабочего дня у зампреда Совмина, а его рабочий день кончался в два-три часа ночи. Наконец он меня принял:
— Мы вас уважаем как большого художника, и когда я ничего не могу вам дать, а вы сидите в приемной, я работать не могу. Сколько вам нужно гвоздей?
