В огне революции(Мария Спиридонова, Лариса Рейснер) - Майорова Елена Ивановна (книги серия книги читать бесплатно полностью TXT) 📗
В 1908 году число каторжанок пополнила дочь потомственного почетного гражданина, дипломированная домашняя учительница Ирина Каховская. Она была правнучатой племянницей первого русского террориста — декабриста Петра Каховского, одного из пяти повешенных. Принадлежность к мятежной ветви рода, возможно, на генетическом уровне определила ее будущее. Однако сначала ничего не предвещало бурной и мятежной судьбы. Окончив в Петербурге Мариинский институт для сирот благородного происхождения с высокими оценками, „при отличной нравственности“, Ирина при выпуске была „всемилостивейшее удостоена награждения Серебряной Медалью“ самой императрицей Марией Федоровной. Но повышенное чувство справедливости, ненависть к любому угнетению привели ее в ряды защитников народа — эсеров. За антиправительственную деятельность и агитацию Ирина была приговорена к каторжным работам сроком на 20 лет (при утверждении приговора срок снижен до 15 лет).
Мать Каховской Августа Федоровна также переехала в Акатуй. Одна из политкаторжанок вспоминала: „Старушка жила тяжким трудом, учила ребят, чтоб поддержать дочь, и мужественно несла все невзгоды каторжного положения. Первый год на Акатуе она была нашей живой связью с волей…“ В октябре 1911 года Августа Федоровна была уличена в нелегальной передаче писем политкаторжанам, после чего военный губернатор Забайкальской области запретил ей свидания с дочерью.
Ирина больше других выполняла физическую работу и старалась тяжелые обязанности других также взять на себя. „Она носила воду в околодок, выносила ряжки что, однако, не мешало ей много заниматься самой и обучать других“. Она считалась одной из наиболее авторитетных учительниц французского языка. Ей повезло: ее амнистировали в 1914 году по случаю 300-летия Дома Романовых, и она перешла в разряд ссыльно-поселенок.
Несмотря на рассказы об кошмарных условиях содержания в царских застенках женщин-революционерок, действительность, по-видимому, была не так беспросветна. Сами террористки впоследствии рассказывали что камеры, в которых даже были цветы, обычно не запирались. Спиридонова, как и другие заключенные социалистки, не работала. В обязанности политических входила уборка камер, стирка белья и топка печей, то есть самообслуживание. Белье носили свое, не казенное, и его накапливалось много; поэтому самым тяжелым трудом считалась стирка. В отличие от сталинских лагерей политические, особенно бессрочницы, находились здесь в привилегированном положении по сравнению с уголовными, которые целый день выполняли тюремные уроки, вязали варежки и шили рубахи на мужские тюрьмы, сучили пряжу на казну, выполняли работы за оградой тюрьмы, стряпали на всю тюрьму». Их положение было куда хуже, чем у политических заключенных.
Политические читали книги на разных языках, занимались философией, историей, политэкономией. Печатные издания, как и деньги, им регулярно присылали по почте. Новейшая беллетристика приходила в сборниках «Альманах» и «Знание». Особенно волновавшие тюрьму новинки иногда прочитывались коллективно вслух. Так были прочитаны «Мои записки» и «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева. И. К. Каховская вспоминала: «Книги, конечно, были главным содержанием жизни, ее оправданием, смыслом, целью. Мы получали их в достаточном количестве с воли, главным образом научные, и подобрали небольшую, но ценную библиотеку по разным отраслям знания».
Большинство каторжанок утверждали, что пожалуй, из всех радостей в тюрьме — возможность углубленно мыслить и заниматься — больше всего захватывала и волновала. «Вспоминается, как сидишь вечером, кругом необычайная, какая-то отчетливая тишина, читаешь что-нибудь очень сложное и трудное, подчас крайне отвлеченное, и чувствуешь, физически ощущаешь острый процесс и радость мысли. Такое углубление в науку, такую радость занятий, трудно, конечно, представить на воле, где сама жизнь требует огромного напряжения и отнимает и физические и психические силы».
Весной 1911 года в связи с усилением режима политкаторжанок перевели в Акатуй. «Романтическая мальцевская юность уступила место суровому трудовому и еще гораздо более замкнутому акатуевскому совершеннолетию», — записывала Каховская. Во время пути Маруся Спиридонова надеялась бежать. Из Швейцарии по поручению ЦК Партии социал-революционеров для организации побега приехал эсер-эмигрант Аркадий Сперанский. Деньги для этого достали В.Н. Фигнер, в прошлом член исполнительного комитета «Народной воли», проведшая в заключении и ссылке более 20 лет, и С.Г. Кропоткина. Однако из этой затеи ничего не вышло, а сам Сперанский в результате угодил на поселение на 5 лет. На последней остановке — в Александровском заводе, в 17 километрах от Акатуя, Маруся выбросила револьвер, который у нее был на случай побега.
В конце 1910 года на вечное поселение в Читканскую волость Баргузинского уезда была отправлена Ревекка Фиалка. Она пробыла в Баргузине до конца 1915 года без права передвижения даже по области.
Самая старшая заключенная Лидия Езерская, жившая почти без обоих легких, в 1909 году была освобождена и выслана в Забайкальскую область. Инвалидами были признаны и досрочно освобождены Мария Беневская, у которой не было одной кисти руки и двух пальцев на другой, и М.В. Окушко, повредившая позвоночник при попытке побега из Литовского замка.
В 1912 году с поселения бежали, направляясь в европейскую часть России, Радзиловская и Аскинази. В поезде беглянки столкнулись нос к носу с начальником Мальцевской тюрьмы Павловским, прекрасно знавшим их в лицо. Он тут же понял, что барышни в бегах, но отвернулся, предпочитая делать вид, что не заметил и не узнал недавних каторжанок.
Жажда свободы обуревала заключенных, осужденных пожизненно. По мере того, как их товарки выходили на волю, оставшиеся или впадали в депрессию, или, наоборот, развивали бурную деятельность.
Марии Школьник потребовалась операция, которую не могли провести в тюремных условиях. Маню перевезли в Иркутск, однако и там врачи несколько месяцев отказывались ее прооперировать, пока Школьник сама не написала письмо доктору Михайловскому с просьбой помочь ей. Вскоре после успешной операции Маня бежала из тюрьмы, переодевшись в мужскую одежду и добралась до Америки. Впоследствии Мария Школьник, вернувшись из США, нашла себя в Советской России, примкнула к большевикам и умерла в 1955 году заслуженным человеком и персональной пенсионеркой.
Маленькое содружество становилось все меньше и меньше. Остались Маруся Спиридонова, Саня Измайлович, Дора (Фанни) Каплан, Анастасия Биценко и еще несколько женщин-заключенных.
Партия эсеров не забывала свою отважную дочь. Для поднятия духа девушки Владимиру Вольскому, по некоторым сведениям считавшемуся ее женихом до ареста, было рекомендовано вступить с ней переписку. Письма Вольского удерживали девушку от отчаянья, придавали некоторую терпкость пресной каторжной жизни. Безусловно, Вольский-товарищ как и вся прогрессивная общественность, был глубоко возмущен издевательствами, которым подверглась Мария, горячо ей сочувствовал, готов был помогать всеми силами и средствами. Но Вольского-мужчину вряд ли вдохновляла девушка в ее теперешнем состоянии: поруганная и униженная, с выбитыми зубами, невидящим глазом — теперь она вынуждена была носить очки, — с отбитыми легкими… Он хотел иметь нормальную семью и женился по любви на Марии Павловне Красниковой — дочери статского советника. Но об этом Маруся еще не знала…
Александра Измаилович тоже имела в прошлом романтическую историю. В ее сестру Катю, высокую, стройную, с бледным лицом и горящими черными глазами влюбился член подпольного эсеровского комитета по кличке Карл. Он не подавал вида, но все об этом догадывались. Екатерине намекнули, что она покорила Карла, но та только покраснела и возмущенно сказала: «Какие глупости».
После гибели Кати, когда Александра ждала в своей камере смертного приговора, Карл стал перестукиваться с ней из своей камеры через стену, утешать ее, много говорить о Кате. Это странное общение необыкновенно их сблизило, постепенно вспыхнул роман. «В тиши безмолвных вечеров выросла волшебная сказка нашей любви. Как смеялись мы над стеной! Построенная для того, чтобы разделять, она соединила нас», — рассказывала Александра. Даже уголовные сочувствовали влюбленным и передавали их письма. А один из них по кличке «Сатана» тоже писал Измаилович послания в стихах с многочисленными ошибками. Он обещал, что когда выйдет на свободу, станет грабить исключительно для партии Александры.
