Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы - Лугин И. А. (книга жизни TXT) 📗
Перед вечером начали загонять нас в вагоны. Говорю загонять, потому что когда в вагон входило, скажем, 50 человек, то прикладами и руганью туда вгоняли еще столько же. Не считал и не помню, сколько нас было в вагоне. Помнится только, что сначала мы не могли сидеть. Можно было только стоять. Никаких нар не было. Когда вагон набивали до отказа, закрывались двери на большие засовы и на замок. Оставалось только по одному маленькому окошку с обеих сторон вагона. Жара в вагоне стала нестерпимой. Несколько человек от духоты и тесноты потеряли сознание. Начали кричать, чтобы открыли двери. Никто не внимал нашим крикам. Но если крики не прекращались, то дверь с сильным рывком открывалась, и сыпались удары палок или прикладов на головы тех, кто стоял впереди. Поэтому кричать перестали. Тем, кто кричал, советовали подходить ближе к двери, чтобы им попало при открывании. Иногда для устрашения стреляли над вагонами.
Параш в вагон не дали. Воды тоже не дали. Стояли мы в запертых вагонах около двух часов. Снаружи кричали и ругались немцы, в вагонах изнемогали пленные от тесноты и духоты.
4. В пересыльных лагерях
От жары многие истекали потом. Воды не было, и никакие просьбы не увенчивались успехом. По небольшим делам делали в баночки и умудрялись выливать через заплетенные проволокой окошки. Постепенно все пришли в состояние полного изнурения от тесноты, жары, голода и жажды. Примирились, притихли и завяли с безразличием в глазах. Поезд тронулся, и под его толчки мы стали «утрясаться». Как ни странно, кое-кто сумел сесть на пол. Но всем места не хватало. Пришлось сидеть и стоять по очереди. При погрузке казалось, что мы задохнемся, но человек очень приспособляющееся животное, и его Бог наградил умом, который изворотлив даже в голодном теле.
Но жажда домотала нас. Ночью пошел дождь, сначала малый, а потом с крыши вагона потекли струйки. Те, что стояли у вагонных отверстий, ловили капли влаги, но мало что доносилось до рта. Проволока не давала возможности просунуть банку под струйки воды. Но задним ничего не досталось. На остановках патрули ругались и приказали опять заделать проволоку на отдушинах. Дождь скоро прекратился и жажда осталась по-прежнему с нами. Однако ощущалась не так остро, потому что ночная прохлада достаточно охладила вагон.
Несколько человек совсем не могли стоять, и их положили в один угол вагона. У одного была дизентерия. Организм больше не усваивал пищи. Вонь в вагоне теперь уже никого не трогала. Казалось, что все мы обречены на смерть.
Рано утром после многих стуков и ругни открыли вагоны на какой-то станции. Узнав, что в каждом вагоне есть умершие, немцы приказали их вынести и положить рядом с вагоном. В нашем вагоне умерло три человека.
Потом поочередно, по вагонам, приносили воду в ведрах. Это был наш завтрак. Хлеб, оказывается, нам дали на два дня. Те, у кого были банки, запаслись водой. Думаю, что мы уже были на территории самой Германии. Из вагонов никого не выпускали, и мы несколько часов простояли на этой станции. Здесь уже отцепляли отдельные вагоны и отправляли по назначению. По крайней мере, так нам показалось.
Потом повезли нас дальше, и под вечер поезд остановился на запасных путях в каком-то жидком лесу. Продержали в вагонах еще около часу и открыли двери. Приказали выйти из вагонов. И только сейчас мы увидели, что вокруг нас опять колючая проволока. Принимала нас по счету другая охрана, и по их обращению было видно, что мы здесь были не первыми. Под ругань и крики нас построили в одну колонну и погнали дальше. Прошли не больше километра, и загнали нас за еще одну проволоку, за которой уж никого не было. Мы оказались одни и под открытым небом. Так нас и оставили на всю ночь, не дав ни воды, ни пищи. Под утро холод донимал и не было спасения.
Утром дали первый раз за два дня граммов 200 хлеба и теплую водичку, заправленную какой-то травой. Минут через 30–40 приказали готовиться к санитарной чистке, то есть к газовому прожариванию всей одежды от вшей, дезинфекции тела, стрижке и мытью. Для большинства из нас это было первое мытье теплой водой с момента попадания в плен. Было приятно смыть накопившуюся грязь, но изнуряющие детали вошеистребительной процедуры и вслед за тем стояние голыми целых три часа в холодном помещении оставили горький осадок.
Подобные санобработки повторялись потом много раз и каждый раз не лучше, чем первый. Для этой обработки использовались специально выстроенные здания со своим штатом обслуживающих. В данном случае обслуживающие были солдаты. Вот некоторые подробности этой обработки. Группами в 75-100 человек, в зависимости от помещения, вводили в барак и приказывали раздеться догола и положить свои вещи в общую кучу. Предметов личного употребления, таких, например, как расчески или бритвы, мне кажется, ни у кого уже не оказалось. Потом подкатывали тележки, грузили всю одежду на них и увозили. Обслуживающий персонал был в спецформе. Обувь не всегда забирали. Но в этот первый раз забрали и обувь для дезинфекции. Нас группами уводили принимать душ и давали по маленькому кусочку мыла. Первым группам доставалась еще горячая вода, но последним пришлось мыться чуть теплой. Перед уводом в душ всех стригли под машинку, удаляя волосы на всем теле. После душа отводили в другую комнату, чтобы не смешивать «вшивых» с «бесвшивыми». Барачные комнаты не отапливались, и мокрое тело высыхало, дрожа на холоде. Страшно было смотреть на живые трупы, у которых остались только кости и кожа, а живот прирос к позвоночнику.
Процедура вошебойки продолжалась по крайней мере 3–4 часа. Вшей убивали одновременно температурой и газом. Мне кажется, хлорным, потому что он резал глаза до слез. Перед тем как допустить до одежды, обсыпали все вшивые места тела каким-то порошком, а иногда какой-то жидкостью, которая, казалось, сжигала все тело. Голову тоже посыпали.
Потом вводили в жаровню, где прожаренное обмундирование лежало кучами и было еще горячим. Начиналась возня с разборкой вещей. Найти свои вещи оказалось не так легко, а немцы все время подгоняли. Получилось так, что тот, кто мог постоять за себя, хватал лучшие вещи, если они ему подходили по размеру, и одевался. Бедолагам и доходягам досталось то, что осталось после разборки. Немцы не обращали внимания на жалобы, да и языка никто не знал. Ликовали сильные, законы джунглей шли в ход. После этой нашей первой вошебойки многие потеряли свое хорошее обмундирование и остались в тряпье. Не надо забывать, что среди нас было много переодетых в лохмотья, чтобы избежать плена или перейти через немецкие позиции в первые дни войны. Большинство из них все равно не ушло от своей участи, а когда вот подвернулся случай одеться опять в красноармейскую форму, то они его не пропустили.
Санобработка с прожариванием одежды продолжалась во всех последующих лагерях и в рабочих командах до тех пор, пока вши были уничтожены. Девиз у немцев был такой, что ни одного советского унтерменша со вшами не должно быть на территории «культурной Германии». Поэтому или вшам конец или унтерменшу. Иногда получалось и то и другое сразу.
Удивительное дело, что как бы тщательно ни прожаривали и газировали одежду, все равно вши появлялись через неделю-две. И опять эта проклятая вошебойка. Многие пленные сильно болели после такой обработки. Прошло не меньше года, а в некоторых случаях и дольше, пока избавились от вшей. Последний раз ходил я на эту обработку в начале 1943 года. Обыкновенно всю команду выстраивали, приказывали раздеться до пояса, и охранники осматривали под мышками и в рубцах одежды. Если находили одну вошь, то всю команду вели на санобработку. А это означало, что опять надо стоять голяком в холодной комнате 3–4 часа. Обыкновенно целый день уходил на вошебойку.
После окончания первой санобработки нас повели уже в другой лагерь, расположенный в двух-трех километрах от пункта вошебойки. У ворот с обеих сторон стояли два здоровенных верзилы с большими палками в руках. Это были полицаи. Наши, в советской военной форме. Палки были подняты и ждали нас. Когда мы проходили через ворота, то они опускались на наши головы. И опускались так часто, как быстро ими могли махать полицаи. «Удачный» удар убивал насмерть. Упавшего волочили в сторону и убийство продолжалось. Мне попало по правой руке выше локтя, но я проскочил, не упав на землю. Рука потом болела около месяца, а первое время я не мог ею ничего делать. Многим досталось хуже, большие травмы.
