Мои воспоминания (в 3-х томах) - Волконский Сергей (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗
Вот свобода совести к чему приводит".
Не подвергая разбору слова иерея, замечу только, что он под свободой совести разумеет нечто совсем другое, чем другие ее противники, так как говорит о ней как о чем-то, что у нас уже существует...
Малое знакомство публики с терминами и безразборчивое с ними обхождение полемистов внесло немало туманности в полемику. Епископ Никанор и отец Иоанн прямо употребляют слова "свобода совести" в смысле "распущенность"; за ними и многие другие отождествляют требование свободы исповедания с требованием безнаказанности за всякие бесчинства и изуверства. На это даже и отвечать не приходится: пусть говорящие проверят сами себя.
Наконец вышел знаменитый ноябрьский номер "Миссионерского обозрения". В нем целый отдел посвящен орловскому инциденту. Статьи расположены в следующем порядке: 1. В.А. Тернавцева "Вопрос о свободе совести на Орловском миссионерском съезде". 2. Текст доклада Стаховича. 3. Епископа Никанора "Свобода совести как христианская основа". 4. Священника-миссионера Потехина "В чем находят себе оправдание меры государственного принуждения и воздействия на раскольников и сектантов". 5. Воронежского епархиального миссионера Т.Рождественского "Свобода совести и русское законодательство о сектантах". 6. Краткий свод словесных возражений тамбовского миссионера Айвазова, Тернавцева и редактора "Миссионерского обозрения" В.М. Скворцова.
Странное впечатление производят все эти статьи. Они снабжены, если можно так выразиться, всею оболочкой серьезного исследования, но на самом деле под оболочкой внешних приемов я напрасно ищу одного ясного, точного положения: все шатко, туманно, приблизительно, не говоря уже о противоречиях. Одно общее все-таки ощущается у всех этих авторов, одно ясно выраженное положение. Приведу его со слов священника Потехина, который выражает его наиболее просто, реально и, будем иметь смелость назвать вещи их именем, -- наиболее цинично:
"Мы благословляем государственную власть в России, которая, начиная от помазанника Божия, благочестивого царя нашего, и кончая слугами его, всеми этими губернаторами, судьями, исправниками, становыми и урядниками, -- так ненавистными "свободной совести" пропагандистов, -- идет на помощь церкви, препятствует свободе отпадения и совращения и дает время пастырям и пасомым их исправиться и укрепиться, чтобы они наконец вошли в свою силу и просвещали бы, и охраняли бы, и спасали бы охраненное ими стадо Божие". Итак, государство путем запрещений своих под страхом уголовных кар сберегает паству церкви до каких-то неизвестных времен, когда она "наконец" "оправится" и уже сама будет заниматься ими.
Развивая свою мысль о "провиденциальном" значении государственной власти, священник Потехин договаривается до того, что будто бы "даже во времена гонений, когда государство стремилось разрушить церковь, даже в те времена эта самая власть в силу собственного принципа закономерности обуздывала народные движения против христианства и не давала врагам его со свободной совестью... до конца губить церковь Христову". И оказывается, что только благодаря заботливости языческих правителей, гонителей христиан, церковь спасена от гибели. "Язычники, иудеи, магометане вовне, -- продолжает священник Потехин, -- и бесчисленные еретики внутри церкви, все они, по человеческим понятиям, могли много раз разрушить церковь Христову, и все они были сдерживаемы рано или поздно "законом", мерами власти государственной, которая, сознательно или бессознательно, это другой вопрос, в своих собственных интересах или в интересах церкви, сдерживала совершение величайшего после грехопадения прародителей и распятия Христа на кресте беззакония -- разрушение церкви Христовой".
До этого еще никто не доходил. Протоиерей Смирнов ставил сохранение чистоты веры в России в зависимость от твердости монархического принципа; преосвященный Никанор видит в русском единодержавии орудие, препятствующее воцарению в мире Антихриста; преосвященный Феофан находит, что Антихристу просторнее действовать в республиках и демократиях, потому что некому произнести "veto". Но, кажется, еще ни один церковный писатель не договаривался до того, что если врата адовы не одолели ее, то этим церковь обязана между прочим Нерону и Диоклетиану...
Итак, несокрушимость церкви обеспечена (так нас учат наши пастыри церкви) властью государственной, покоится на начале человеческом, земном, преходящем. Можно ли серьезно подойти к какому-либо выводу, выросшему на подобном основании? Можно ли серьезно говорить о вопросах церкви с теми, кто сам о ней так говорит? Очевидно, нет, ибо это разговор о разных предметах. То, что они называют церковью, это нечто ими самими сочиненное, ими составленное и объясненное, но уже совершенно не то, что действительно есть церковь. Нельзя же в самом деле верить, что при перемене государственного строя в той или иной стране рухнет Вселенская Христова церковь. То, что построено на государстве, что на земных началах утверждено, то, конечно, испытает преходящесть всего земного, но Вселенская церковь не рухнет -- по крайней мере это обещано, хотя священнику Потехину обещание это и не кажется вполне надежным и много раз, по его мнению, церковь висела на волоске. Убедить отца-миссионера в неосновательности его опасений, конечно, трудно, но еще труднее видеть в церкви, о которой он говорит как о спасенной от гибели мерами государственной власти, ту церковь, о которой сказано, что врата адовы не одолеют ее. Когда мне это скажет чиновник департамента, я ему скажу: "Виноват, вы не знаете, что такое церковь, вы заблуждаетесь". Но когда мне это или подобное вышеприведенным изречениям говорят пресвитеры и епископы, то я им говорю: "Вы знаете, что такое церковь, но вы ее искажаете".
Во всяком случае, мы должны быть благодарны священнику Потехину за то, что он высказал свои мысли до конца. Люди, стоящие на ложной почве, редко это делают; они чувствуют, что, чем дальше развивать корень, тем ярче выступит ложь, и это останавливает их. Так, верно сказал кто-то, что недоговоренная истина звучит как ложь, а недоговоренная ложь звучит как истина. "Договаривайте, договаривайте же!" -- все время хочется крикнуть нашим полемистам. Скажите: можно или нельзя, справедливо или несправедливо, по-человечески или не по-человечески, по-христиански или не по-христиански? Или уже в таком мраке мы живем, что не различаем этих крайностей? Так скажите, можно ли оправдать настоящее положение вещей, не противореча смыслу, духу и свидетельству православной церкви? Священник Потехин сделал попытку такого оправдания; мы видели, к чему она привела.
Во всякой стране, где есть церковная цензура, то есть цензура церкви без вмешательства гражданской, такие писания были бы осуждены как противоречащие свидетельству церкви о самой себе. Да и весь упомянутый номер "Миссионерского обозрения" производит впечатление какого-то отречения церкви от самой себя ради чего-то другого, якобы более общего. Этому придается характер жертвы, даже подвига. "Церковные ведомости" прямо говорят, что в настоящем своем положении перед гражданской властью в России церковь "жертвовала собой для мира"... Очевидно, газета хотела или, вернее, не хотела сказать, что гражданская власть приносила церковь в жертву миру. Но как же церковь позволяла жертвовать собой.
Иногда этому отречению от себя дается такое объяснение, что не церковь жертвует собой для мира, а пастыри жертвуют своим личным человеческим самолюбием ради церкви Божьей. Так, священник Потехин уверяет, что невыносимо тяжело положение миссионеров, которых вследствие вмешательства гражданской власти "клеймят именем гонителей веры, душителей свободы совести, новейшими инквизиторами"... Но мысль о судьбе церкви, говорит автор, стоит выше личных чувствований и расположений, и он с готовностью принимает всякие злохуления. Такой взгляд на дух своего пастырского служения и на свои обязанности перед церковью выставляется как признак смирения.
