Я был адъютантом Гитлера - фон Белов Николаус (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
Профессор Брандт разрешил мне вечером снова приступить к исполнению моих обязанностей. Это было необходимо, ибо Гитлер уже действовал весьма активно. После ужина и вечернего обсуждения обстановки он заговорил со мной. Фюрер уже знал, что Шмундт и Боргман ранены очень тяжело, а Путткамер из-за повреждения колена вынужден лежать. Мне требовался помощник, и я спросил фюрера, нельзя ли привлечь подполковника фон Амзберга. Несколько лет назад он был адъютантом Кейтеля и хорошо знал условия в Ставке. Гитлер сразу согласился. Но больше всего его заботил вопрос, кого ему следует назначить начальником генерального штаба сухопутных войск. Генерал-полковник Цейтцлер считался больным. К тому же фюрер его вообще больше видеть не желал. В качестве преемника он думал о Гудериане. Лично я считал Гудериана для этой должности непригодным. Мне казались более подходящими генерал Буле или генерал Кребс. Но Гитлер решил вопрос в пользу генерала Гудериана.
Уже вечером стали известны многие подробности из Берлина. Там инициативу захватил в свои руки министр Геббельс. Он вызвал к себе командира берлинского охранного батальона майора Ремера и соединил его по телефону с Гитлером. Фюрер приказал ему силой оружия восстановить в Берлине порядок.
Тем временем на Бендлерштрассе неустойчивый в своем поведении генерал-полковник Фромм, уже замененный Гиммлером командующий армии резерва, после некоторого колебания решил проявить инициативу. Он приказал схватить зачинщиков и немедленно расстрелять их во дворе министерства. Это были полковник граф фон Штауффенберг и его офицер-порученец обер-лейтенант фон Хефтен, а также генерал-полковник Ольбрихт{278} и начальник штаба Общего управления сухопутных войск полковник генштаба кавалер Мерц фон Квирнхайм. Генерал-полковника Бека заставили покончить жизнь самоубийством. Гитлер был именно этими мерами явно разозлен и приказал предать остальных схваченных заговорщиков суду Народного трибунала.
К вечеру, после отъезда Муссолини, Геббельс начал настаивать на том, чтобы Гитлер выступил по радио: народ испытывает неуверенность, которую можно устранить только непосредственным обращением фюрера. Гитлер согласился и ночью произнес по радио речь, назвав в ней заговорщиков поименно и заявив, что его хотела уничтожить «совсем небольшая группа тщеславных, бессовестных и вместе с тем преступных глупых офицеров». Далее он сказал: «Я воспринимаю это как подтверждение моей миссии. Цель моей жизни – продолжать делать то, что я делал доныне».
К сообщению о смерти еще 20 июля стенографа Бергера от ранений фюрер отнесся с участием. 22 июля скончался посмертно произведенный в генерал-майоры полковник Брандт, о котором впоследствии стало известно, что он принадлежал к одной из групп Сопротивления, и генерал Кортен, начальник генерального штаба люфтваффе. Весьма своеобразную роль сыграл начальник службы связи вермахта генерал Фельгибель. Он оставался в Ставке фюрера всю вторую половину дня, поздравил Гитлера с благополучным исходом покушения, а сам, как оказалось, тоже участвовал в Сопротивлении. Он был арестован 21 июля и казнен.
Генерал Шмундт, по заключению врачей, был ранен настолько тяжело, что, в лучшем случае, смог бы приступить к исполнению своих служебных обязанностей только через несколько недель. Гитлеру его особенно недоставало как раз в это напряженное время. Его заместитель генерал Бургдорф возглавил Управление личного состава сухопутных войск и лишь после смерти Шмундта в октябре 1944 г. занял также его место адъютанта по вермахту.
Сам Гитлер в первые дни после покушения испытывал потрясение большее, чем поначалу мы предполагали. Он стал плохо слышать. У него болели руки и ноги, были повреждены нервные корешки левой руки, но врачам удалось устранить это последствие взрыва через несколько дней. Ему помогали держаться только сильная воля и усилившееся сознание своей мессианской роли.
В эти дни фюрер часто проводил совещания по обсуждению обстановки, на которых бывал резок и груб, а также предъявлял сухопутным войскам и люфтваффе невыполнимые требования. Теперь он гораздо чаще вызывал меня для разговора о положении дел в люфтваффе. Я и по сей день удивляюсь тому, что эти разговоры проходили нормально, без резкостей с его стороны. Мне пришлось говорить ему, что наша авиация еще имеет какие-то шансы на успех только на Восточном фронте. На Западе же ввиду явного количественного превосходства авиации противника у нее никаких шансов нет.
Гитлер со мной соглашался, но продолжал упорствовать: «Я не капитулирую никогда!». Он не уступал ни в чем. События же на фронте уже определялись постоянно возрастающими силами и боеспособностью противника, который на Востоке все чаще оказывался способен добиваться стратегического прорыва. Фюрер же стоял на той точке зрения, что враг и до сих пор испытывает такой страх и респект перед нами, что на такой прорыв не отважится. Пока Гитлер был все еще прав.
Через несколько дней после покушения в Ставке фюрера появился д-р Геббельс и имел с ним продолжительные беседы. Самым настоятельным его желанием было, чтобы фюрер объявил тотальную мобилизацию. Гитлер был теперь готов пойти на это и назначил Геббельса имперским уполномоченным по тотальной военной мобилизации, а 25 июля подписал указ, в котором определялись важнейшие задачи. Большого значения для дальнейшего развития жизни государства указ не имел, ибо мы уже длительное время и так жили в условиях тотальной войны. Фактически же это означало ослабление позиции Шпеера.
Примерно в то же самое время в Ставку фюрера прибыл фельдмаршал барон фон Рихтхофен, чтобы доложить о своем выздоровлении после перенесенной хирургической операции. Гитлер принял его после вечернего обсуждения обстановки. Рихтхофен обратился к нему с просьбой положить конец войне. Услышав это, я пришел в ужас, ибо Гитлер менее чем когда-либо был готов к разговору на эту тему. Хотя в таком узком кругу – а мы были втроем – он и говорил вполне раскованно и откровенно, однако никакой возможности сносного для Германии мира не видел. В ходе этого непринужденного обсуждения высказывались различные мнения; фюрер уважал Рихтхофена, который вел себя ни высокомерно, ни подобострастно.
Преследования
В эти дни из Берлина в Ставку фюрера ежедневно поступали донесения штаба Гиммлера о результатах расследований. Каждый доклад содержал новые имена участников Сопротивления. Список их все яснее показывал, что становым хребтом этого Сопротивления в значительной мере служили консервативные круги. Дворянство было представлено в нем настолько широко, что множились голоса тех, кто огульно осуждал это сословие. Особенную активность здесь проявлял имперский организационный руководитель партии д-р Лей, пока фюрер не велел ему замолчать. Таким образом, страсти вокруг данной темы несколько улеглись. Но сообщения, которые Фегеляйн передавал Гитлеру, шли нескончаемым потоком. Только через несколько недель, когда основные расследования уже закончились, а главные лица Сопротивления были арестованы и начались судебные процессы в Народном трибунале, фюрер от дальнейших сообщений ему отказался. Ход событий на фронтах заставил его снова заниматься этими делами, уделяя им все свое внимание.
Поведение Фегеляйна после 20 июля сохранилось в моей памяти как особенно отвратительное. Он отнюдь не довольствовался тем, что засыпал фюрера донесениями о расследованиях, но и в изобилии клал ему на стол снимки казней. Я разглядывать такие фотографии не пожелал. Гитлер столь же мало интересовался ими{279}, как и фотографиями разрушенных городов, которые смотрел против воли, лишь принимая их к сведению. Он был просто не в состоянии видеть горящий город или непосредственно после бомбежки посещать превращенные в груды щебня и развалин, жилые кварталы. Фюрер в буквальном смысле слова закрывал глаза на последствия своих приказов, и его даже было невозможно побудить посетить (за отдельными исключениями) больницы и госпитали.
Главной заботой Гитлера было положение в воздухе, к которому он постоянно возвращался также и в разговорах с посетителями. Он все еще твердо верил в возможность производства реактивных самолетов и их применения в Северной Франции. Фюрер знал мою точку зрения по этому вопросу, но учитывать ее не желал. В «Ме-262» фюрер видел шанс повернуть военное счастье лицом к Германии.
