Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Минутко Игорь (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
— Тебя многое ждет в Гималаях, в Тибете — словом, на Востоке, куда ты послан. Будет нелегко. В одиночку не справиться. Не торопись с вопросами. — Трамвай остановился. — Выходим! Выходим, дружище Исаак! Мы на месте.
Они очутились на тротуаре, трамвай — вот странно! — без единого звука двинулся дальше, и Требич-Линкольн не поверил собственным глазам: место водителя трамвая пустовало, трамвай ехал сам по себе, а в вагоне, из которого он и Жак Кальмель только что вышли, сидели ослепительные красотки, все обнаженные, хохотали, делали им ручкой, а одну он узнал: крошка Шу, китаянка — кажется, из Константинополя?.. Да, да! Там… Притон в порту, «номера» на втором этаже, в окно виден рейд с призрачными огнями на кораблях, отражающихся в замершей глади воды. Она стояла у зеркала в рыжих пятнах по краям, рассматривая себя, и медленно раздевалась. «Да ведь Шу на следующий день убила пьяная матросня! И меня таскали в полицейский участок как свидетеля…»
— Право, дружище, нашел время предаваться бессмысленным воспоминаниям. — Жак смеялся, и в глазах его мерцал зеленый свет. — Идем, идем! Нас ждут.
— Да, идем…
Но что это такое? Ведь совсем недавно была темная окраина Москвы, еще две остановки — и пригород: дачи, сады, темь вавилонская, деревянный домик с подслеповатыми окошками, где ждет его не дождется Лидия Павловна.
А они стояли на шумной незнакомой улице: праздничная толпа, яркие витрины магазинов, кафе, рестораны, вывески на всех языках мира. А публика! Тоже со всего света, в национальных одеждах: и шуба тебе сибирская, и набедренная повязка на узких чреслах смуглой красотки с какого-нибудь экваториального острова; черный цилиндр, монокль в глазу; а вот бальное платье до полу, бисером расшитое. А транспорт! И авто, и велосипеды, и роскошные экипажи; длинный монах, весь в оранжевом, на маленьком ослике, ноги по земле шаркают. Мать честная! На санях мужик разбитной, в лаптях, с красной развеселой физиономией по асфальту жарит! Вместо лошади впряжен в сани чертенок молоденький, только копытами цокает, с языка красного, востренького капельки слетают — заморился. И общее впечатление от происходящего вокруг — весело всем до последней невозможности: хохот, песни, лица все в улыбках — правда, вместо многих лиц вовсе рожи, весьма безобразные, и с рогами, и в бородавках, с клыками, из смрадных пастей торчащими. И пара одна таких вот особей, разнополая, прямо посреди улицы совокупляется — никакого стыда. «Охальники», — сказала бы Лидия Павловна. Но все равно: праздник тут, господа хорошие, и, похоже, праздник навсегда, на все времена.
«Да что же это творится? Где это я?»
— Не бери в голову, Исаак! — Мсье Кальмель потянул его довольно бесцеремонно за рукав. — Не могу я больше ждать! Голову себе открутишь, по сторонам озираясь.
— Нет, ты мне, Жак, объясни! — уперся Требич-Линкольн.
— Да что тут объяснять? — Мсье Кальмель явно начинал злиться. — В седьмом измерении мы. Чтобы ты понял — в нашем. А еще точнее — в своем ты измерении.
— Оно — где?
— Да на Земле, на Земле, успокойся. И пересекается с тремя… Ну, людскими, что ли. Здесь они, вокруг нас. Нет, прости! Теоретически долго объяснять. Подзастрял ты в человеческих трех измерениях. Ладно! Надеюсь, скоро все поймешь. Да пошли же наконец!
Переулки, проходы, от ярких красок рябит в глазах, как-то все неестественно быстро мелькает. Звон в ушах, каменные ступени куда-то вниз, длинный коридор, сводчатые потолки, во влажных стенах — чадящие факелы…
«Или я схожу с ума? Все это галлюцинация, бред?..»
Их уже, оказывается, сопровождают трое юношей в длинных черных плащах, с факелами в руках; лица их белы, безжизненны, безукоризненной одинаковой красоты.
Открывается тяжелая дверь, закованная причудливым литьем с каббалистическими знаками.
Зал, огромный, полутемный (потолка не видно), тоже освещенный факелами. Длинный деревянный стол. За ним три старца в ярко-красных одеждах, на головах капюшоны, закрывающие пол-лица — глаз не видно, головы опущены.
— Наконец-то! — говорит один из них, спокойно, даже с некоторым сожалением. Поднимает голову, смотрит на Требича-Линкольна. Черные глаза с яркими точками зеленого огня. — Подойди, Исаак.
Он тут же повинуется, теряя волю.
— Возьми!
Старец протягивает Требичу-Линкольну маленькую стеклянную колбу с белым порошком на дне, закупоренную пробкой с веревочным хвостиком: дернешь — откроется, и крохотный лист плотной бумаги, на ней три строки, написанные латинскими буквами.
Исаак принимает чуть вздрагивающей рукой и колбу, и лист бумаги.
— Все гениальное просто. — Старец еле заметно улыбается. — Так говорят люди в твоей жизни, правда?
— Да…— послушно шепчет Требич-Линкольн, совершенно не ощущая себя: состояние отсутствия, невесомости.
— И это правда: все гениальное предельно просто.
Таков и ритуал первого посвящения в наше братство -
«Враты».
«Сейчас? — мысленно ужаснулся Исаак. — Уже сейчас?..»
— Совсем не обязательно, — спокойно говорит старей. — Спрячь то, что я дал тебе. — Приказ был выполнен мгновенно и с чувством облегчения. — Решение ты примешь сам. Ты знаешь об этом. А сейчас тебе, Исаак Тимоти Требич-Линкольн, представляется возможность увидеть, как это происходит. Но сначала… Посмотри направо. Он судорожно повернул голову. Справа от стола, за которым сидели старцы, из тьмы возникла шеренга воинов в черных одеждах. Они были разные: белолицые, смуглые, один негр или мулат. И общая метка была у них возле левого виска — коричневая родинка в виде крохотного паука. Но в чем-то еще главном они были похожи. В чем? Исаак не успел ответить себе на этот вопрос, — на него ответил второй старец, сидящий у левого края стола (он так и не поднял голову, и красный капюшон скрывал его лицо):
— Общее в них то, что люди по недомыслию называют Злом. Они воплощение Зла, которое является могучей животворящей энергией. Подумай, что бы происходило и на Земле и во Вселенной, если бы не было Зла? Если бы не было нас, Черного Братства? Все бы замерло, прекратилось бы то, что люди называют прогрессом. Ты, Исаак, на досуге подумай об этом. А теперь… Это твои воины. Отныне, когда в этом будет необходимость, они по первому твоему желанию окажутся с тобой. Они выполнят любой твой приказ. Они могут все. Их тринадцать, рыцарей нашего воинства. Но сейчас… Сосчитай сам.
— Их…— через несколько мгновений прошептал Требич-Линкольн, — их двенадцать.
— Верно, двенадцать, — подтвердил первый старец. — Сейчас ты увидишь, как окончательно родится твой тринадцатый воин. — Помедлив, старец крикнул: -Илья!
Возле стола появился высокий мужчина лет тридцати, в заношенном костюме, в грязной рубашке неопределенного цвета с оторванными двумя Пуговицами под воротником, в кепочке блином, с простым лицом — угрюмым, заросшим щетиной, и было в нем что-то знакомое: такие лица Иннокентий Спиридонович Верховой часто видел в пивных Зарядья, Замоскворечья, в Измайлове.
— Ты, Илья Иванов, по доброй воле делаешь сейчас это?
— Да! — голос был глухим, злым и решительным. — Все как есть по доброй воле.
— Смотри внимательно! — прошептал на ухо Исааку Кальмель. — Каждому, кому предстоит первое посвящение, предоставляется возможность увидеть священный акт собственными глазами. Так смотри же!
На столе появился стакан с водой.
— Приступай, Илья, — сказал третий старец.
Гражданин в потрепанном костюме и кепочке подошел к столу, вынул из кармана стеклянную колбу с белым порошком и листок плотной бумаги, поставил колбу рядом со стаканом воды, поднес листок к глазам и медленно, с трудом, прочитал:
— Глео бод традо — Враты! Идо туб прэву — Враты! Мэб шеру кратэ — Враты!..
— Исаак! — властно прозвучал голос первого старца. — Никогда не ищи перевода этих трех фраз — на Земле не было и нет народа, который говорил бы на языке «Враты».
— Илья! — сказал второй старец. — Что же ты медлишь?
Проходящий первое посвящение в Черное Братство выдернул из колбы пробку и высыпал белый порошок в стакан с водой.
